Сон-трава. Истории, которые оживают - Воздвиженская Елена

Крыша в одном месте провалилась, а в остальном изба ещё была крепка. Вспомнила Евдокия, как мамка её слёзно умоляла дядьку Мирона да других мужиков разобрать крышу в том месте, а то, дескать, не помрёт мать. Сломали мужики. В тот день бабка дух и испустила.

Евдокия, не зажигая свечи, в полной темноте прошла по холодной сырой избе, жутко тут было, в нежилых домах оно завсегда неприятно, а тут особая тишина стояла, страшная. Словно бы не один ты тут, а есть кто-то кроме тебя в этих провалах глубоких чёрных углов, где царствовала сама тьма. Большая печь белела в темноте горбатой громадиной, затаившимся зверем, зияла разверзнутой пастью-устьем.

Поёжилась Евдокия зябко да вышла в сенцы. Из сенцев лаз на подловку вёл. Поднялась Евдокия по скрипучей лестнице, а наверху ещё темнее, сквозь разлом в крыше дождь моросит. Постояла Евдокия и вдруг уверенно пошла к одному месту, ровно как позвал кто её. Сунула руку да и вытащила из укромного угла книжонку ветхую, пропахшую всю тленом и сыростью.

И лишь только взяла она в руки книгу, зашуршало кругом, поползло, зашептало, словно сотни голосов враз заговорили, была да нет бросилась оттуда Евдокия сломя голову. Не помнит как и до дома своего добежала.

Дверь заперла, отдышалась, скинула телогрейку и села к печи. Трясущимися руками подкинула дровишек в топку, а как разгорелся огонь да запрыгали, заплясали язычки пламени по поленьям, подсела поближе да раскрыла книгу…

Потекли дни. Не всё и не сразу понимала Евдокия из написанного. Что-то не разобрать было вовсе, что-то в голове не укладывалось, а что-то временем стёрлось, размылось, затуманилось. Но многое читалось так, словно не новое это, а хорошо забытое старое, словно знала уже это всё Евдокия, видела, слышала, да подзабыла с годами, подрастеряла…

Замкнулась Евдокия в себе, с людьми перестала общаться. А в деревне вся жизнь на виду, заподозрили люди неладное. Навещать принялись бабы Евдокию, да та им не рада, молчит как бирюк, на дверь с тоской глядит, будто намекая гостям на уход. Кому такое по душе? Перестали бабы ходить. Нешто своих забот да горестей мало. Авось оклемается соседка. У кого сейчас горя нет? В каждой избе вон кто-то на фронте.

Однажды подруга близкая заглянула проведать Евдокию, та на себя не похожа, отвечает вскользь, мыслями далёко где-то, чаю не предлагает, раньше всё бывало заварят зверобоя да душицу, беседу заведут, а тут – нет, бирюком Евдокия глядит.

Смотрит подруга, а в красном углу иконы пропали, одни полки пустые да занавесочка на бок сдвинута висит сиротливо.

– Душка, а где ж иконы-то у тебя? – спрашивает.

– Убрала я их, – буркнула Евдокия, – Не могу с ними.

– Батюшки, дак как это? Чем они тебе помешали?

– Тяжело мне от них, глядят они на меня, жгут будто.

Похолодела внутри подруга, замолчала, не по себе ей сделалось от таких слов, да потихоньку и домой ушла. Опосля и заходить перестала, боязно.

А Евдокия ничего не замечает, днём допоздна на работе, а ночью, как вернётся домой, так за книгу сразу. Исхудала вся, высохла, почернела. От прежней пышной да весёлой Дуняши одна лишь тень осталась.

Многому научилась она из той книжки, а после стали к ней уже сами бесы являться да науку свою передавать, подначивать. Всё глубже затягивало то болото Евдокию. Люди опасаться стали по вечерам мимо их избы ходить, тени чёрные вокруг летали, а несколько раз видали как в трубу печную огненный шар залетал. Старые бабки судачили, что к Евдокии летун повадился.

Как-то раз в коровнике поспорили о чём-то Евдокия с Полей, так тем же вечером Полю хворь прихватила, лихорадка такая, что несколько дней не могла она головы поднять. В другой раз соседского ребятенка яблоком угостила Евдокия из своего сада. На другой день дурной мальчишка сделался, кричит, как режут его, и всё пальчиком тычет в угол:

– Боюсь, боюсь его, уберите его!

Кого он там видел, Бог весть. Позвали батюшку из соседнего села. Окропил он избу святой водой, молитвы прочитал, отпустило мальчонку, ушёл морок.

После того стали люди на Евдокию косо посматривать, наблюдать. И заметили, что как с кем Евдокия поговорит или подаст чего из рук в руки, так неладное начинается. Побаиваться её стали.

Подошла как-то Евдокия к Надежде, что через два дома от неё жила, да и говорит, готовься, мол, через четыре дня у тебя радость будет, а через десять горе. Испугалась та, глядит молча на Евдокию. А та усмехнулась недобро, да и пошла дальше.

А через четыре дня муж у Надежды приехал домой, после тяжёлой контузии и ранений списали его в запас. Вот и радость. А ещё через десять дней дочка их единственная утонула на речке. Никто не видал, как это случилось. Долго искали её всей деревней, а вскоре тело всплыло, так и нашли.

Ополчился народ на Евдокию, уж не она ли девчонку и сгубила, коли кончину предрекла? Свидетелей-то ведь нет. Собрались толпой да пошли к ней на разговор.

– Сама она утонула, оступилась на берегу, а там высоко, возле Матрёниной сосны это было, – отвечает им Евдокия.

– Откуда ж ты знаешь, коли там тебя не было, а? – кричит народ, – Отвечай, не то народным судом тебя судить станем!

Достала молча Евдокия книжку чёрную из-за печи, на стол перед всеми бросила.

– Да ведь то Маланьи, бабки её книга, – ахнула одна из старух.

Попятились люди, жутко им сделалось, вышли из избы. Одна лишь Надежда стоять осталась. Пристальным, немигаюшим взглядом смотрит прямо в глаза Евдокии. Несколько минут так стояла, а после резко вышла.

А ночью полыхнула Дунина изба. Сбежался народ, вроде как тушить надо, а все стоят. Смотрят только на огонь, понимают, чьих рук дело. Никто Надежду не осудил. Как вдруг громыхнуло в небе, зарокотало и хлынул разом такой ливень, что огонь и потух, почти и не затронуло избу, лишь почернела вся, закоптилась, как сама Евдокия ходила чёрная.

Забежали в избу люди, а там никого, нет Евдокии. И холод стоит жуткий, словно и не было только что пожара. Вдруг захохотало в углу, застучало. Обернулись – нет никого. И в тот же миг все стёкла в окнах разлетелись вдребезги и стихло всё.

Бросился народ во двор, ужас всех обуял. Долго ещё не расходились, ждали, сами не зная чего. Лишь под утро пошли по домам.

С тех пор не видели Евдокию больше, и книгу ту в избе не нашли, то ли спрятала её Евдокия хорошенько, то ли с собой унесла.

Муж её, Николай, с войны не вернулся. Может остался где-то жить, может погиб на поле боя, может ещё что. Война она и есть война, сколько жизней загубила. А вот изба их и по сей день стоит, никто там не селится, чёрная, мрачная, смотрит пустыми глазницами окон на прохожих, крепкая сама, лишь крыша в одном месте провалилась…

Коронавирус

– Нюра, дома ты али нет?

– Дома, конечно, где мне ещё быть? Все дороги развезло. Заходи коль пришла, чего в сенях топчешься? Дверь прикрой, только печь протопила, всё выстудишь.

Бабка Зоя, кряхтя, скинула с ног валенки, вдетые в галоши, и вошла в избу.

– Чего не заходишь давно? С коих пор уж тебя не видать, – с ходу накинулась она на хозяйку дома, давнишнюю свою подругу Нюру.

– С коих это? В субботу только и виделись.

– Где это?

– Где-где, у магазина, как раз ещё Генка-Тушканчик с Васькой-Мокрым за водкой приходили.