Десять негритят - Агата Кристи

Эмили Брент и Вера Клейторн переглянулись и поднялись с мест.

В распахнутые настежь стеклянные двери столовой доносился шум бившегося о скалы прибоя.

— Люблю шум моря, — сказала Эмили Брент.

— А я его ненавижу, — вырвалось у Веры.

Мисс Брент удивленно посмотрела на нее. Вера покраснела и, овладев собой, добавила:

— Мне кажется, в шторм здесь довольно неуютно.

Эмили Брент согласилась.

— Но я уверена, что на зиму дом закрывают, — сказала она. — Хотя бы потому, что слуг ни за какие деньги не заставишь остаться здесь на зиму.

Вера пробормотала:

— Я думаю, найти прислугу, которая согласилась бы жить на острове, и вообще трудно.

Эмили Брент сказала:

— Миссис Оним очень повезло с прислугой. Миссис Роджерс отлично готовит.

Вера подумала: «Интересно, что пожилые люди всегда путают имена».

— Совершенно с вами согласна, миссис Оним действительно очень повезло.

Мисс Брент — она только что вынула из сумки вышиванье и теперь вдевала нитку в иголку — так и застыла с иголкой в руке.

— Оним? Вы сказали Оним? — переспросила она.

— Да.

— Никаких Онимов я не знаю, — отрезала Эмили Брент.

Вера уставилась на нее:

— Но как же…

Она не успела закончить предложения. Двери отворились — пришли мужчины. За ними следовал Роджерс — он нес поднос с кофе.

Судья подсел к мисс Брент. Армстронг подошел к Вере. Тони Марстон направился к открытому окну. Блор в недоумении уставился на медную статуэтку, он никак не мог поверить, что эти странные углы и зигзаги изображают женскую фигуру. Генерал Макартур, прислонившись к каминной полке, пощипывал седые усики. Лучшего обеда и желать нельзя. Настроение у него поднялось. Ломбард взял «Панч», лежавший в кипе журналов на столике у стены, и стал перелистывать его. Роджерс обносил гостей кофе.

Кофе, крепкий, горячий, был очень хорош. После отличного обеда гости были довольны жизнью и собой.

Стрелки часов показывали двадцать минут десятого. Наступило молчание — спокойное, блаженное молчание.

И вдруг молчание нарушил ГОЛОС. Он ворвался в комнату — грозный, нечеловеческий, леденящий душу.

— Дамы и испода! Прошу тишины!

Все встрепенулись. Огляделись по сторонам, посмотрели друг на друга, на стены.

Кто бы это мог говорить?

А голос продолжал, громкий, отчетливый:

— Вам предъявляются следующие обвинения:

Эдуард Джордж Армстронг, вы ответственны за смерть Луизы Мэри Клине, последовавшую 14 марта 1925 года.

Эмили Каролина Брент, вы виновны в смерти Беатрисы Тейлор, последовавшей 5 ноября 1931 года.

Уильям Генри Блор, вы были причиной смерти Джеймса Стивена Ландора, последовавшей 10 октября 1928 года.

Вера Элизабет Клейторн, 11 августа 1935 года вы убили Сирила Огилви Хамилтона.

Филипп Ломбард, вы в феврале 1932 года обрекли на смерть 20 человек из восточно-африканского племени.

Джон Гордон Макартур, вы 4 февраля 1917 года намеренно послали на смерть любовника вашей жены Артура Ричмонда.

Антони Джеймс Марстон, вы убили Джона и Лоси Комбс 14 ноября прошлого года.

Томас Роджерс и Этель Роджерс, 6 мая 1929 года вы обрекли на смерть Дженнифер Брейди.

Лоренс Джон Уоргрейв, вы виновник смерти Эдуарда Ситона, последовавшей 10 июня 1930 года.

Обвиняемые, что вы можете сказать в свое оправдание?

Голос умолк.

На какой-то миг воцарилось гробовое молчание, потом раздался оглушительный грохот. Роджерс уронил поднос. И тут же из коридора донесся крик и приглушенный шум падения.

Первым вскочил на ноги Ломбард. Он бросился к двери, широко распахнул ее. На полу лежала миссис Роджерс.

— Марстон! — крикнул Ломбард.

Антони поспешил ему на помощь. Они подняли женщину и перенесли в гостиную. Доктор Армстронг тут же кинулся к ним. Он помог уложить миссис Роджерс на диван, склонился над ней.

— Ничего страшного, — сказал он, — потеряла сознание, только и всего. Скоро придет в себя.

— Принесите коньяк, — приказал Роджерсу Ломбард.

Роджерс был бел как мел, у него тряслись руки.

— Сейчас, сэр, — пробормотал он и выскользнул из комнаты.

— Кто это мог говорить? И где скрывается этот человек? — сыпала вопросами Вера. — Этот голос… он похож… похож…

— Да что же это такое? — бормотал генерал Макартур. — Кто разыграл эту скверную шутку?

Руки у него дрожали. Он сгорбился. На глазах постарел лет на десять.

Блор вытирал лицо платком. Только судья Уоргрейв и мисс Брент сохраняли спокойствие. Эмили Брент — прямая, как палка, высоко держала голову. Лишь на щеках ее горели темные пятна румянца. Судья сидел в своей обычной позе — голова его ушла в плечи, рукой он почесывал ухо. Но глаза его, живые и проницательные, настороженно шныряли по комнате.

И снова первым опомнился Ломбард. Пока Армстронг занимался миссис Роджерс, Ломбард взял инициативу в свои руки:

— Мне показалось, что голос шел из этой комнаты.

— Но кто бы это мог быть? — вырвалось у Веры. — Кто? Ясно, что ни один из нас говорить не мог.

Ломбард, как и судья, медленно обвел глазами комнату. Взгляд его задержался было на открытом окне, но он тут же решительно покачал головой. Внезапно его глаза сверкнули. Он кинулся к двери у камина, ведущей в соседнюю комнату. Стремительно распахнул ее, ворвался туда.

— Ну, конечно, так оно и есть, — донесся до них его голос.

Остальные поспешили за ним. Лишь мисс Брент не поддалась общему порыву и осталась на месте.

К общей с гостиной стене смежной комнаты был придвинут столик. На нем стоял старомодный граммофон — его раструб упирался в стену. Ломбард отодвинул граммофон, и все увидели несколько едва заметных дырочек в стене, очевидно, просверленных тонким сверлом.

Он завел граммофон, поставил иглу на пластинку, и они снова услышали:

«Вам предъявляются следующие обвинения».

— Выключите! Немедленно выключите, — закричала Вера, — Какой ужас!

Ломбард поспешил выполнить ее просьбу. Доктор Армстронг с облегчением вздохнул.

— Я полагаю, что это была глупая и злая шутка, — сказал он.

— Вы думаете, что это шутка? — тихо, но внушительно спросил его судья Уоргрейв.

— А как по-вашему? — уставился на него доктор.

— В настоящее время я не берусь высказаться по этому вопросу, — сказал судья, в задумчивости поглаживая верхнюю губу.

— Послушайте, вы забыли об одном, — прервал их Антони Марстон. — Кто, шут его дери, мог завести граммофон и поставить пластинку?

— Вы правы, — пробормотал Уоргрейв. — Это следует выяснить.

Он двинулся обратно в гостиную. Остальные последовали за ним.

Тут в дверях появился Роджерс со стаканом коньяка в руках. Мисс Брент склонилась над стонущей миссис Роджерс. Роджерс ловко вклинился между женщинами:

— С вашего разрешения, мэм, я поговорю с женой.

Этель, послушай, Этель, не бойся. Ничего страшного не случилось. Ты меня слышишь? Соберись с силами.

Миссис Роджерс дышала тяжело и неровно. Ее глаза, испуганные и настороженные, снова и снова обводили взглядом лица гостей.

— Ну же, Этель. Соберись с силами! — увещевал жену Роджерс.

— Вам сейчас станет лучше, — успокаивал миссис Роджерс доктор Армстронг. — Это была шутка.

— Я потеряла сознание, сэр? — спросила она.

— Да.

— Это все из-за голоса — из-за этого ужасного голоса, можно подумать, он приговор зачитывал. — Лицо ее снова побледнело, веки затрепетали.

— Где же, наконец, коньяк? — раздраженно спросил доктор Армстронг.

Роджерс поставил стакан на маленький столик. Стакан передали доктору, он поднес его задыхающейся миссис Роджерс.

— Выпейте, миссис Роджерс.

Она выпила, поперхнулась, закашлялась. Однако коньяк все же помог — щеки ее порозовели.

— Мне гораздо лучше, — сказала она. — Все вышло до того неожиданно, что я сомлела.

— Еще бы, — прервал ее Роджерс. — Я и сам поднос уронил. Подлые выдумки, от начала и до конца. Интересно бы узнать…

Но тут его прервали. Раздался кашель — деликатный, короткий кашель, однако он мигом остановил бурные излияния дворецкого. Он уставился на судью Уоргрейва — тот снова кашлянул.

— Кто завел граммофон и поставил пластинку? Это были вы, Роджерс? — спросил судья.

— Кабы я знал, что это за пластинка, — оправдывался Роджерс. — Христом Богом клянусь, я ничего не знал, сэр. Кабы знать, разве бы я ее поставил?

— Охотно вам верю, но все же, Роджерс, вам лучше объясниться, — не отступался судья.

Дворецкий утер лицо платком.

— Я выполнял указания, сэр, только и всего, — оправдывался он.

— Чьи указания?

— Мистера Онима.

Судья Уоргрейв сказал:

— Расскажите мне все как можно подробнее. Какие именно указания дал вам мистер Оним?

— Мне приказали поставить пластинку на граммофон, — сказал Роджерс. — Я должен был взять пластинку в ящике, а моя жена завести граммофон в тот момент, когда я буду обносить гостей кофе.