Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ) - Радов Константин М.

— Все это так, да откуда их взять-то, наших?! На море превосходства над шведами нет! А Петр Великий, коли помнишь, дозволял вступать с ними в бой только полуторным, против неприятелей, числом!

— Боже упаси, я не требую ослаблять балтийскую линейную эскадру. В Архангельском городе есть лишние корабли: стоят без дела. Два или три кораблика послать — за это можно хоть черта в ступе выторговать! Ежели ты против, не грех британцам и просто головы поморочить. Вот смотри: сей вопрос Витч тоже без переписки с Лондоном решать не будет.

— Пожалуй что, так.

— Пока депешами обмениваются, время уйдет. Навигация на севере короткая. Вообще, не надо суетиться. Если, к примеру, наше предложение обусловить далеко идущими и навряд ли приемлемыми для англичан требованиями в части мореплавания и колоний… Переговоры можно тянуть, сколько нам нужно, и окончить не раньше замирения с шведами. Все это время приманка будет висеть, а министерство британское — прыгать, пытаясь оную достать. До чего допрыгается, и где предел их уступок? Мне сие крайне любопытно.

— Едва ли из таких переговоров толк выйдет.

— Попытаться-то не грех. Дозволяешь?

— Ладно, беседуй. Только в приватном порядке. Дабы, в случае неудачи, интерес государственный не пострадал.

— Разумеется, в приватном. Ну, и с Шетарди точно так же: для балансу, чтоб Витч поменьше упирался. И еще одно. В отношении матросов «Святой Анны» на что государыня склоняется? На гнев или на милость?

— Тут милость была бы не к месту. Сам посуди: взбунтовались, офицеров убили…

— Совершенно не к месту! Ежели в Россию их возвращать, так разве что для публичной казни. Но и экспедицию снаряжать на ловлю преступников… Дорого, и толку не будет. Полагаю, самое разумное — оставить в тех диких землях, вменив сие за вечную ссылку.

— … И отдать в работы графу Читтанову. Хочешь в Новой Голландии факторию устроить?

— Хотя бы судовую стоянку и пункт снабжения. В какой-нибудь безопасной бухте.

— А людей не жалко? Навечно закатать к чертям на кулички… Не все же там поголовно виноваты.

— Как не все? Коли не вступились за поставленных от государыни императрицы начальников, значит, уже нарушили присягу. Испугались бунтовщиков? Так за трусость в бою аркебузируют! Впрочем… в будущем часть возможно и вернуть, позволив службою искупить свои вины. Но лишь при условии, что им найдется замена.

— Кто же в такую даль добром поедет?

— А кто сказал, что добром? Сибирские рудники тоже не охочими людьми наполняются. Авось, хватит и для южных морей кандальников. Ужели Русь душегубами оскудела?!

В ПОИСКАХ СОЮЗНИКОВ

— Согласитесь, граф, было бы только справедливо со стороны Ее Величества дать шведскому королю удовлетворение, которое обещано еще прежде восшествия на трон. — Маркиз де ла Шетарди покрутил пальцами высокий бокал, сосредоточенно наблюдая за игрою крошечных воздушных пузырьков, снова и снова рождаемых чудесным напитком. — Особенно принимая в рассуждение, сколько эта предпринятая шведами война содействовала ей в получении родительского престола.

— Ну, и сколько же она содействовала? По-моему, нисколько. — Я, в свою очередь, пригубил божественную влагу, доставленную иждивением собеседника с холмов Шампани. — А что касается короля, ему не мешало бы чаще вспоминать Сенеку. Ubi nihil vales, ibi nihil velis. Где ничего не можешь, там ничего и не желай. В политике, знаете ли, как в любви: желания одной стороны доставить удовлетворение недостаточно. Другой партнер должен быть способен принять сей дар. Иначе…

— Но король Фредерик вправе получить обещанное!

— Что именно? Если Вам известны какие-либо договоренности о территориальных уступках, расскажите о них! Насколько мне известно, учиненные от Ее Величества авансы не шли далее денежных субсидий шведам и уверений о всемерном благорасположении к ним в будущем. Это — при непременном условии, что они окажут действительную помощь в обретении отцовского наследства. Поскольку таковой помощи не было, нет ни малейших оснований требовать за нее вознаграждения.

Маркиз обладал редким сочетанием качеств, соединяя с известной дипломатической тонкостью и ловкостью крайнее упрямство и прямо-таки слоновью толстокожесть — следствие неколебимой самоуверенности, порожденной ни на секунду его не оставляющим чувством превосходства над окружающими варварами. Впрочем, со мною он иногда вспоминал, что перед ним старый парижанин и бывший офицер «короля-солнца», и переходил на доверительный тон. Вот и сейчас, отставив бокал на золоченый столик и подпустив любезности в надменный взор, посол слегка подался вперед:

— В Стокгольме имеют понимание Ваших приватных интересов и готовы идти им навстречу. Когда Карелия вернется под шведский скипетр, завод у деревни Тайпале оставлен будет во владении графа Читтано. В безраздельном владении, хочу акцентировать это. Сейчас Вы, насколько понимаю, делите его с казною и еще несколькими совладельцами?

— Премного благодарен Тайному Совету за такую трогательную заботу о моих нуждах. К сожалению, почтенные члены не понимают: отделенный от России, сей завод окажется столь же жизнеспособен, как голова, отделенная от тела. Поставки железа… Ладно, это самое простое: орегрундское хотя дороже, зато и лучше уральского… А сезонные работники? А провиант? Кто скажет, что русских мужиков можно заменить финскими, а волжский хлеб — польским, тот полный невежда в коммерции: он просто цен не знает. Пропозиция могла бы иметь смысл лишь при переносе шведской границы куда-нибудь под Нижний Новгород или, самое меньшее, под Кострому, что, разумеется, невероятно.

— Вы же имеете, граф, свои фактории в Англии и в Неаполитанском королевстве — там границы не мешают?

— Мешают, к сожалению. Иногда — очень сильно. И не только границы. Вот, кстати, во Франции я ничего не имею, хотя люблю la belle France и полагаю своей второю родиной — или третьей, смотря как считать. Вы не задумывались, почему?

— И почему же?

— Оставляя в стороне множество средневековых законов и правил, ужасно стесняющих коммерцию, пожалуюсь на ваших судейских: эти кретины преследуют меня за убийство!

— А Вы, граф, кого-то убили?

— Это мое ремесло. Укажите способ сделаться генералом, не лишив жизни ни одного врага.

— М-м-м… Ну, при дворе — бывает. Однако, юристам не подведомственно поле брани. Или дело произошло не в бою?

— Именно, что в бою. Против берберийских пиратов.

— Неужели христианский суд взялся защищать этих не знающих милосердия хищников?

— Нет, речь о французских матросах. Двое из них сочли, что безопаснее будет сдаться — прикончив предварительно возглавившего сопротивление иноземного графа. Разумеется, я защищал свою жизнь. Разумеется, изменники проиграли.

— Если все происходило именно так, Ваше Сиятельство невозможно в чем-либо упрекнуть.

— Вот и я думал. Но через семнадцать лет после сего невинного эпизода, о нем вдруг вспомнили — и представили дело так, словно бы знатный иностранец, пассажир на французском коммерческом судне, скуки ради вздумал поохотиться на королевских подданных!

— Это немыслимо! Столь наглой инсинуации никто не поверит. В отношении дворянина, тем более графа…

— Даже в случае, когда граф — русский?

— Э-э-э… Право, не знаю…

— Зато я теперь знаю. Парижское общество совершенно уверено, что стрельба по случайно подвернувшимся простолюдинам — излюбленная забава русской аристократии.

— Что бы они ни думали о русских, Вы-то — венецианец!

— В силу случайности рождения. По духу и крови все же русский, а по образованию — парижанин. Юность провел под сводами Сорбонны. И поверьте, друг мой — как-то одно другому не мешает. Простите, я вижу скепсис на Вашем лице. Дескать, как могут уживаться в одной персоне высокая цивилизация и русское варварство?

— Возможно, Вы слишком резко выразились…

— …Но в целом угадал направление мысли. Признайтесь, это так? Находите недипломатичным — не отвечайте. Дело в том, что понятия сии относительны. Когда я совсем еще зеленым юношей впервые приехал в Париж, город показался мне ужасным и варварским, а жители — совершенными дикарями. Не только tiers etat, но и дворянство. После Венеции, знаете ли… Особенно раздражала вонь немытых тел, а еще — французская привычка гадить где попало…