Это небо (ЛП) - Доутон Отем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такое ощущение, что журналисты с фотографами собрались и решили: «Давайте сделаем фото, где она похожа на больную атипичной пневмонией, одетую в тюльпан».
Пока я перечитываю заголовок, мысли разбегаются. Я сама не своя. Как бы не упасть в обморок. Беременна? С чего они взяли?
Кофта, волосы и отсутствие макияжа подсказывают, что фото сняли четыре дня назад, когда я ходила сдавать анализы на венерические заболевания. «Умно», — сказала тогда Джули. Теперь уж и не знаю.
Беру журнал и яростно листаю. Статья занимает четыре страницы. Вверху первой страницы заголовок: «Я рожу его ребенка в одиночестве!» Чуть ниже большой снимок, где я на парковке с темноволосой женщиной в синей больничной форме. Припоминаю, что во время визита к врачу я забыла телефон в регистратуре, а медсестра бежала за мной, чтобы его вернуть.
— О нет, — всхлипываю я.
По фото кажется, будто я убегаю, а она догоняет. Переворачиваю страницу. Тупая боль в голове и сердце усиливается. Сжимаю журнал потными пальцами и читаю. В центре страницы фото, где Рен обнимается с партнершей по «Вою», Сьеррой Симмс. В подписи сказано, что фото снято два дня назад.
«Офигенно».
К горлу подступают рыдания, слезы повисают на ресницах. Делаю шаг и тут же врезаюсь в стену из хлопка и трясущейся плоти. Моргаю. Я налетела на Розовые Бигуди. Лотерейные билеты рассыпаются, словно листья при сильном ветре. Она корчит мину и кричит с английским акцентом:
— Смотри, куда идешь!
— Извините! — воплю я сдавленным хриплым голосом.
Я так быстро разворачиваюсь, что сердце не поспевает. Она говорит что-то еще, но я ничего не понимаю и качаю головой. Опускаюсь на жесткий асфальт, ищу два прямоугольных лотерейных билета.
— Из… извините, — повторяю я, щеки пылают огнем, слезы текут по лицу.
Поднимаюсь с земли. Хот-Дог наблюдает за всем, стоя у входа в «Газмарт», а когда мы встречаемся взглядами, он губами спрашивает: «Вы в порядке?»
Меня накрывает волна стыда.
А я в порядке? Конечно, нет. Меня трясет от усталости. Я ничего не соображаю. Мне неловко. В карманах пусто. Хочется, чтобы этот день, эта неделя, эта жизнь завершились.
Уняв очередную истерику, я сую спасенные билеты Розовым Бигуди и ставлю журнал на стеллаж. На ватных ногах бреду к машине, вытирая слезы, и выдергиваю пистолет из бака. Через секунду я уже поворачиваю ключ. Делаю глубокий вдох и, утопив педаль газа в пол, увожу себя и Уибита с заправки. После меня остаются лишь тучи пыли, гравия и неслыханного унижения.
~**~Два с половиной года назад, когда я решила бросить учебу и попытать счастья в мясорубке под названием Лос-Анджелес, я была девушкой с мечтой в руке и песней в сердце. Ничто меня не волновало. Я перенесла много несчастий и выжила. Я думала, что справлюсь со всеми испытаниями.
Какое-то время я справлялась. Полтора года я сносила провальные пробы, суровые отказы и разочарования. Я не забывала о том, чего хотела.
Только когда Рену предложили сняться в рекламе отбеливающей пасты, я всерьез начала сомневаться в выборе профессии. Однажды вечером, после того как один напыщенный режиссер безжалостно меня послал, я посмотрела на себя по-настоящему. Разнесла себя в пух и прах. Поразилась тому, насколько я отличалась от начинающих актрис, с которыми соперничала. Тогда я все поняла.
Это фарс.
Лицо слишком заострившееся, кожа слишком бледная. Уши очень торчат. Я слишком низкая. Там, где не надо, слишком худая. Волосы слишком каштановые. Глаза слишком серые. Я слишком скучная.
После того вечера я ни разу не ходила на пробы. Ни для кино. Ни для сцены. Ни для рекламы. Я удалила свое имя из всех списков, а неделю спустя устроилась работать в «Счастливую жизнь», где объемный белокурый парик, тонна тонального крема и розовое бальное платье скрывали мою заурядность.
Рен назвал это «лопнувший пузырь», но на самом деле это было нечто большее. Необходимая перемена, возвращение в реальность. Вроде превращения гусеницы.
Знаю, о чем вы думаете. Как только я упомянула гусеницу, вы представили, как она вылупляется из ярко-зеленого кокона и взмахивает разноцветными крыльями. Вы вообразили бабочку.
Вам кажется, что это метафора. Вы наверняка слышали сотни историй о перерождении гусеницы, полных витиеватых оборотов и светлых образов. Вы видели их в мультфильмах. Слышали в песнях. Может, они даже вам снились.
Однако некоторые гусеницы не становятся бабочками. Некоторые гусеницы становятся молью.
Это я.
Моль.
Выбросив из головы путаные мысли, я громко вздыхаю и сосредотачиваюсь на дороге. Проверяю адрес квартиры Джули. Включаю поворотник и съезжаю на Тихоокеанское шоссе. Морской ветер задувает в окно, льется мягкая музыка. Несколько километров спустя местность сменяется с городской на жилую. Скачущее сердце наконец-то унимается, а гнев и смятение улетучиваются.
К тому моменту, когда я сворачиваю на дорогу, окруженную песчаными холмами, меня уже почти не трясет.
Дорога уходит влево и становится шире, а солнце, пробиваясь сквозь кроны деревьев, заливает мир золотой патиной. Наклонившись к рулю, я осматриваю место, где мне предстоит жить.
Двухэтажное здание в ярком солнечном свете выглядит мрачновато. Плоская крыша из оранжево-терракотовой черепицы придает зданию вид ветхой асьенды, похожей на старую закусочную. Несколько окон треснули, а штукатурка возле крыши осыпается. Водосточная труба отделена от стены, по всему зданию змеится грязно-коричневая плесень.
Ищу на приборной панели листок с адресом Джули. Надо проверить, туда я приехала или нет. Но найти адрес я не успеваю: распахивается черная железная калитка и к машине несется малорослая девушка с широкими округлыми бедрами и рыжевато-золотистыми волосами, собранными в высокий хвост. На ней синий свитер с рукавами три четверти в стиле рокабилли, украшенный белыми и черными цветами, и горчичная юбка клеш.
Выбираюсь из машины. Лучшая подруга подпрыгивает на носочках, размахивая руками, и радостно кричит:
— Это ты! Это ты!
— Это я! — кричу я в ответ, машинально приподняв уголки губ.
Джули бросается ко мне в объятия и наклоняет нас вбок.
— Я так по тебе соскучилась.
— Я тоже соскучилась, — пискляво отзываюсь я.
— Как себя чувствуешь? — спрашивает она, впиваясь ногтями мне в руки.
Задумываюсь, тяжело дышу. В голове не укладывается, что я опять готова разрыдаться.
— Пока что сложно ответить.
Джули делает шаг назад и всматривается в мои слезящиеся глаза.
— Оно и понятно, Джем. — Она забирает из машины косметичку и чемодан на колесиках. — Идем в квартиру.
Вздохнув, я беру переноску и показываю Уибита Джули. За клеткой и остальными вещами можно вернуться позднее.
— У меня столько планов, — говорит она, шагая по неровному тротуару к боковому входу.
Миновав узкий коридор, мы попадаем во двор. Звуки шагов из гулких становятся мягкими. Мы проходим по террасе с четырьмя каменными ступенями, что ведут к прямоугольному бассейну, наполненному зеленоватой водой.
Двор заброшен и пуст, если не считать несколько горшечных алоэ, рваных пальм и шезлонгов, сложенных возле гриля. Чуть живая лоза обвивает южную стену, тянется до второго этажа и опутывает железную изгородь.
— Все хорошо?
— Да, отлично.
— Ты побледнела, Джемма.
— Разрушенная жизнь и не такое с тобой сделает, — огрызаюсь я.
Что бы она подумала, если бы увидела меня несколько часов назад? Здорово, что перед отъездом я приняла душ и оделась в чистые вещи.
— Знаю. — Она останавливается у лестницы. — Но теперь ты здесь.
— Извини, — качаю я головой, чувствуя себя ужасно.
Не хочу ругаться с Джули. Родители и Рен исчезли с горизонта. Кроме нее, у меня больше никого не осталось.
— Ты права. Я здесь.
— Клянусь, все наладится, — ласково говорит она, а я облегченно улыбаюсь. — Если хочешь, можно сегодня куда-нибудь сходить. Или останемся дома, накрасим ногти ярко-розовым лаком и слопаем традиционное мороженое. Можно есть пиццу, пока не затошнит, и до рассвета смотреть кино.