Атлантическая премьера - Леонид Влодавец

Наконец, пришел тот день, когда я заорал во всю глотку, увидев свет в конце не слишком длинного туннеля. Неужели я был таким ослом, что орал от радости? Вряд ли! Судя по всему, я орал от ужаса и неожиданности. Крик мой,

по-видимому, в переводе с младенческого, означал следующее:

«Леди и джентльмены! Я категорически заявляю вам, что очень хочу вернуться обратно! Мне там было так тепло, уютно и приятно. У меня не было никаких забот, я ничего не видел, не слышал, и у меня не было никаких причин оттуда вылезать. Моя мать должна немедленно восстановить статус-кво и взять меня обратно туда, откуда меня так грубо вытащили. Я требую репатриации, господа! Я подам иск в городской суд, а если он не решит дело в мою пользу, то обращусь в кассационный суд штата. Я дойду до Верховного Суда! Если же и это не подействует, то я обращусь к международной общественности, в Комиссию ООН по правам человека! Леди и джентльмены, я хочу обратно!»

Увы, если мой эмоциональный настрой, как мне представляется, вполне соответствовал духу и букве этого заявления, то моя способность к правовой защите в первый день после появления на свет была слишком низка. К тому же, даже располагай я возможностью возбудить иск, он вряд ли был бы удовлетворен, потому что еще никому не удавалось отсудить что-либо у Господа Бога, а именно ему пришлось бы выступать ответчиком по моему иску.

Итак, я ВЫНУЖДЕН был родиться. Так было впервые нарушено мое право свободного выбора, на мой взгляд, важнейшее из всех прав человека.

Второе нарушение моих прав произошло во время крещения. Во-первых, меня окрестили по католическому обряду, и уже этим фактом заставили признать над собой духовную власть римского папы. Во-вторых, меня никто не спросил, нравится ли мне мое имя, данное при крещении. Немудрено, что и во время крещения я орал изо всех сил, но поскольку переводить с младенческого люди еще не научились, то и эта моя речь пропала попусту!

«Леди и джентльмены! — орал я при крещении. — Вы нарушаете право на свободу вероисповедания — одно из основных прав, записанных во „Всеобщей декларации прав человека“! Почему вы убеждены, что я признаю себя принадлежащим к Святой Апостольской Римской Церкви и желаю восприять святое таинство по этому обряду? Я никогда не делал подобных заявлений. Быть может, со временем, когда я начну лучше разбираться в теологии и различных вероучениях, я изберу для себя протестантизм или православие. Но я могу избрать и ислам! Слышите вы, господа?! Я могу выбрать ислам, синтоизм, буддизм, даосизм или даже культ кандомбле, существующий где-то в Бразилии. Я могу стать даже иудеем! Это мое неотъемлемое право, и оно записано в Конституции, в Билле о правах Человека. А вы нарушаете это право! Почему вы решили, что Господу угодно, чтобы я стал Ричардом Брауном? С чего вы взяли, что я не хочу быть Моше Рабиновичем или Субхатом-сингхом? У меня есть право носить любое имя, а вы его грубо нарушаете!»

Поскольку защитить свои права я и на этот раз не смог, то мне пришлось подчиниться, и со временем, годам эдак к двум, я даже смирился с этим и стал отзываться на имя Дик.

В дальнейшем родители, а также и все остальные взрослые только и делали, что нарушали мои права. Мне ограничивали свободу передвижения, когда пеленали или сажали в манеж, а в более старшем возрасте — когда не выпускали гулять. Нарушали мое право на труд, когда запрещали браться за мытье посуды в трехлетнем возрасте. Наконец, нарушали мое право частной собственности, когда отбирали у меня в наказание любимые игрушки. Мое право на образование они нарушили, превратив его в обязанность и, опять же, лишив меня права выбора.

Наконец, я не выдержал и решительно сделал свой выбор, благо для этого был уже вполне зрелым. Я удрал из дома и завербовался в армию.

Многим мой выбор, безусловно, показался идиотским, но это впервые за все двадцать лет жизни был истинно МОЙ выбор, и я сделал его сам. Все это произошло в симпатично оформленном вербовочном офисе, где висел странный плакат с изображением козлобородого старика в цилиндре с полосами и звездами, под которым красовалась вызывающая надпись: «Я тебя хочу!», как будто старикан, тыкавший с плаката пальцем во всех входящих, был сексуально озабочен. Кроме старикана, можно было полюбоваться на отлично отпечатанные цветные фото с изображениями лихих парней в касках, в хаки или камуфляже, ракет, истребителей, авианосцев и другой дребедени, которой я впоследствии насмотрелся по горло.

Завербовавшись, я как-то неожиданно, хотя мне этого и не обещали, потерял все права: и на жизнь, и на свободу, и на стремление к счастью. Кроме того, едва научившись как следует стрелять, я угодил в край, в котором, помимо душного и влажного до плесени тропического климата, прелестных топких болот и джунглей, переполненных ядовитыми змеями, насекомыми и пиявками толщиной в сосиску, имелось неограниченное количество наркотиков, бледных спирохет и коммунистических партизан. Все эти удобства предоставлялись бесплатно, исключение составляли только наркотики и спирохеты. Основное развлечение сводилось к тому, чтобы убить кого-нибудь и при этом остаться живым самому. Это было почти сафари, по крайней мере, так считали вербовщики. Честно скажу, что у меня подобного впечатления не осталось. Я лично предпочел бы охотиться на тигров, слонов, львов и даже на крокодилов, но не на людей, к тому же вооруженных. Хотя эти люди и были коммунистами, то есть, по мнению капеллана Смитсона, теми, от кого Господь отвратил свой взор и лишил всяких надежд на вечное блаженство, нам от этого приходилось не легче. К тому же им, вероятно, помогал Дьявол. Об этом я подумал впервые после того, как остолопы из ВВС вылили на наш батальон канистру с напалмом, предназначенным для Вьетконга. Второй раз я подумал об этом, когда чья-то минометная батарея слишком рано перенесла огонь и накрыла, опять-таки, не коммунистов, а совсем наоборот. Впрочем, несмотря на мой скептицизм в отношении Господа Бога, он от меня не отступился. Я не подорвался на мине, не был проткнут бамбуковым колом в яме-ловушке, не был высосан пиявкой, не получил змеиный укус в шею и даже не заразился сифилисом. Бог не оставил меня и тогда, когда мы удирали на последнем вертолете из маленького городка, уже окруженного со всех сторон коммунистами. Одной рукой я держался за какую-то штуку, прикрученную — очень шатко! — к борту донельзя перегруженной тарахтелки, а второй — за штаны капеллана Смитсона, которые едва держались на его тощей фигуре и были к тому же полны свежего дерьма. Надо сказать, да простит меня Господь, что дерьмо у святого отца пахло совершенно так же, как у последнего рядового. Правая нога у меня стояла на кронштейне вертолетного шасси, а левой я вынужден был дрыгать в воздухе, потому что в нее вцепился один из наших местных союзников, который до того боялся встречи с земляками-коммунистами, что ради этого готов был выдернуть мою ногу из бедренного сустава. Он не отпускал ее до тех пор, пока капрал Бредли, висевший у меня за спиной вместо рюкзака, случайно не долбанул его ботинком по голове. После этого союзник, наконец, отпустил мою ногу, но в это время до земли было уже с полтысячи футов.

В конечном итоге я все-таки прибыл домой, получил какую-то медаль и расчет по контракту. Некоторое время я ничего не делал, ибо таков был мой свободный выбор, а после того, как деньги стали подходить к концу, — потому что не мог найти работы… Дело в том, что я обнаружил — хотя и не без удивления! — что мне чего-то не хватает. Разобравшись в своем внутреннем мире, я обнаружил, что, во-первых, не хватает денег, а во-вторых, тех занятий, к которым я привык на войне. Толковые ребята подсказали мне, куда обратиться, и очень скоро я оказался в Африке.

Здесь мне тоже пришлось защищать цивилизацию от коммунизма. Здешние коммунисты оказались неграми, нахальными и здоровенными, как Мохаммед Али. Если бы они не были идиотами, то давно бы занялись боксом и гребли большие деньги. Кроме того, они еще побаивались белых людей и стреляли, тщательно жмурясь. Поначалу вся война сводилась к тому, что мы ехали по саванне на французских «Панарах» и строчили по всему, что движется, благо патронов было много. И вот, когда сведущие парни утверждали, будто мы вот-вот займем столицу, где, говорят, в свое время было неплохо, нам наконец дали прикурить. Внезапно что-то завыло, засвистело и на нашу колонну градом посыпались 122-миллиметровые снаряды. В такой обстановке к перспективе наложить полные штаны надо относиться с пониманием. Потом выяснилось, что местным неграм помогают люди Фиделя и даже, возможно, русские. Поскольку мы удирали очень быстро, то мне так и не удалось в этом убедиться. Рассказывали, что когда кто-то из наших попадал в плен, местные жители изготавливали из них очень вкусное рагу, отбивные и фрикадельки. Не могу с уверенностью сказать, что это было именно так, ибо блюд этих лично я не пробовал.