Тысяча и одна минута. Том 3 - Иван Ваненко

Вдруг…. пала на стену тень, не чудовища крылатого, не духа нечистого-рогатого, а тень доброго молодца, статного, высокого, перетянутого кушаком по стану гибкому.

Вскрикнула Панна прекрасная, оглянулася, стоит перед ней Грицко Гарбузок, на яву, не во сне и точно живой; стоит он, не шелохнется; хочет что-то сказать, губы двигаются, а рот не расскрывается; на силу-на-силу вымолвил.

Прости меня, Панна прекрасная! Я не думал обеспокоить-разбудить тебя; я думал, что ты почиваешь крепким сном, и пришел легонько полюбоваться на тебя, порадоваться, утешить свое сердце и уйти тихонько, как пришел. Смотрит Панна прекрасная, не верит, думает, ей все мерещится.

Не умел наш Грицко на одно колено становиться, говорить разные заморские эскузиции, а оба колени его подогнулися; упал он что сноп, перед постелью Панны прекрасной, схватил её руку белую, поднес к губам, ай, ай!.. Так вот, кажется, и хочет съесть, так губами и впивается, словно хочет всю кровь высосать! А сам говорит так жалостно, что у бедной Панночки чуть слезы не покапали.

«Али ты на меня рассердилася, Панна прекрасная, что не хочешь слова вымолвить, али я тебе не по нраву пришел?.. Не родиться-бы мне легче на белом свете, чем быть тебе не милу, заслужить твой гнев за свою провинность! Только лишь вели, сей час уйду и не покажусь тебе на глаза, пока не позволишь.»

То-то и дело, что Панночке этого не хотелось.

– Я, говорит она, не осердилась, а немного испугалась.

Обрадовался наш Грицко, что и сказать не льзя, её слову ласковому; хочет благодарить Панну прекрасную, а сам ни чего не выговорят, зажимает себе рот её рукою белою, да и все тут.

Уж давно на дворе белехонько; Панна не видала, на Грицка загляделась; а ему вестимо, где заметить: он все на коленях, задом к свету простоял, да только и видел, что Панну прекрасную. Но вот заголосили петухи поздние, вздрогнули Грицко и Панна прекрасная; видят, пора им расстаться.

– Прощай, жених мой милый, говорит она, ужо увидимся. Показала ему дверь, да как поцеловала его на дорогу своими устами сахарными!..

– Ах ты, мой Господи! Так Грицко точно паром и обдало, так в глазах у него все и перевернулось на силу двери нашел.

Похождение четырнадцатое.

Просыпается Пан Медовичь, велит позвать к себе дочь свою Панну прекрасную; приходит к нему девка Чернавка, служанка её верная, и докладывает пану Медовичу, что дочь его Панна прекрасная только что к утру успокоилась.

– А кто же мешал ей спать целую ночь? спрашивает он.

Отвечает девка Чернавка: «порядком я этого не ведаю, пан милостивый; спала я изволите видеть, в другой комнате, слышу вдруг: вскрикнула Панна прекрасная, и замолкла потом, точно нет её там, зачала разговаривать то своим, то чужим голосом; должно быть, ей что нибудь дурное привиделось! Нечего, пан милостивый, сробила я, добралась кой как до покоев дворецкого, да уж там и пробыла до свету.»

– Что бы это значило? говорит пап Медовичь; уж не была ли, прости Господи, у моей дочери опять сила нечистая! Пошел он в покой своей дочери. Спит она, моя голубушка, крепким сном, румянец играет на её щеках; не заметно, чтоб она видела что нибудь страшное. Прошел Нам Медовичь в комнату, где был оставлен на ночь Грицко Гарбузок; смотрит, храпит тот на скамье, как ни в чем не бывал.

Наступил день; давным давно дожидается Пан МеДовичь своей дочери и четверых женихов её, узнать и решить, чему и как должно кончиться.

Отворяются двери широкия по обе стороны; из одних выходит Грицко Гарбузок, из других Панна прекрасная; взглянули они друг на друга, потупились; вспыхнул румянец, пробежал по щекам. Распрашивает пан Медовичь: каково они ночь провели? Панночка говорит, что ни на яву, ни во сне ничего дурного не видала, а Грицко уверяет, что выжил силу нечистую на веки вечные из дома пана Медовича. Обнимает тот их радостно, складывает вместе руки и велит поцеловаться, как жениху с невестою; разумеется, они не стали отнекиваться.

Посылает потом пап Медовичь позвать и тех трех женихов своей дочери, чтобы объявить им, что он выбрал мужа по сердцу своей дочери, а зятя себе, по своему обычаю.

Пошел слуга по женихов, а тех давно и след простыл: уехали до свету. Как проснулся, видишь, королевичь Гай, смотрит у него все бакембарды повыщипаны; очнулся королевичь Але, глядит, у него носа вдвое прибыло, и стал он красен, что жареной рак и с синими оттенками: очувствовался Башлык, сын Паши сточубушилго, глядь, вскочила у него на лбу шишка с бараний рог. Стыдно показалось им явиться с такими обновами перед паном Медовичем и прекрасною Панною; собрались они еще до утренней зари, да и пустились поскорей во свояси, боясь, чтобы еще какого худа не было.

Похождение последнее

Услышав это, пан Медовичь посмеялся над ними, потешился, а сам честным пирком, да и за свадебку, и дал Грицке все, что обещал за своею дочерью, а Грицке хоть бы и ничего не брать; дороже всего была ему Панна прекрасная. Пожил он у своего тестя пана Медовича сколько ему хотелось; потом распростился с ним и поехал с своею любезною Панночкою на свою родину, откупил там у своего прежнего хозяина шляхтича его землю; а тот так испугался приезду Грицка, что был рад ее даром отдать.

Выстроил себе Грицко на гумне, где у него были деньги запрятаны, хоромы каменные и стал себе поживать с Панною прекрасною, да детей наживать.

Это бы еще не штука, а вот что мудрено.

Прежде никто Грицка и знать не хотел, и мот-то, вишь, он был, и такой сякой; а как приехал Грицко с молодой жинкой, да с деньгами; так столько к нему понаторкалось на новоселье народу всякого, что как не велика была его хутка казацкая, а такая в ней сделалась теснота, что хоть бы в великий день в церкви.

Видно, это у людей не выведется, что кто ходит с сумой, тот нам чужой, хоть будь родимый брат, а кто выстроил себе каменные палаты, тот нам родственник, хоть тем только, что сушили онучки на одном солнышке. Это я молвил к слову не в осуждение; тем и кончились Грицкины похождения.

VI. Сказка о солдате Яшке, красной рубашке синия ластовицы

Здравствуйте, братцы-товарищи, здравствуйте, мои соколы ясные! Давно я обещал вам сказку новую, да люди хитрые-книжные меня озадачили: сказали, что на земле ничего нового нет, да что, видишь, и в земле-то все старье напрятано!.. Не спорить с ними стать, да не перестать И рассказывать: ну, коли новой сказки про вас нетути, вот вам старая, подогретая; вы, родимые, не прогневаетесь, пусть не будет муки в закроме, лишь бы не переводился печеный хлеб.

расскажу я вам сказку старую-бывалую; про солдата Яшку красную рубашку-синие ластовицы; а вы прикиньтесь-притворитеся, будто ее в первой слышите, пусть смекает всякий сам, что не хитро и нам из старых заплат сшить новый халат.

Начну я сначала, где голова торчала; а вы смотрите, мигните где буде не так молвится; а не то, пожалуй, чужой навернется, и сказку-то перебьет, да и сам не расскажет, и придется нам кушать лишенку из постных яиц. Есть на свете разумники: в чужой азбуке но толкам читают, а в своей складов не разберут; в особенности если так переворотить:

Ба, Ва, Га, Да….

Так вот что в старых записях, в небылицах изукрашенных, про солдата Яшку читается:

Родился он, Яшка, солдатом – пришлось ему так и век свековать; а жил он, Яшка, на славу, по казацкому нраву. Солдату бывало, в те времена, три деньги в день, куда хочешь туда и день; он, бывало, запрячет но деньге в карман да к вечеру в каждом барыша и доискивается; а карманы его были оброчники верные, никогда платить не отказывались; набивал их Яшка всяким добром, и плохим и хорошим, так, что если не подойдет рука ничего в карман запрятать, так он хоть свою полу засунет: «на, говорит, хоть это, а то позабудешь пожалуй, что карманы не на то пришиты, чтоб их пустыми носить!»

– Ну, Яшка, плохая у тебя замашка! говорили товарищи, – попадешь ты с своими оброчниками в просак, узнаешь смак в березовой кашице: попробуешь и дубовых пирогов с жимолостным маслом!

Яшка, бывало, в ответ, вынет тавлинку узорчатую, со слюдой на красной бумаге да и попотчует из ней табаком советчика; тот станет нюхать, а он и спрашивает: «что, брат, хорош табак?»

– Знатной, березинской.

«А от чего ж у тебя такого нет?»

– Да купить неначто.

«То-то же и есть, скажет Яшка, будешь бояться березовой кашицы и прочего, так не будешь иметь березинского, а нам, под час, и рульной нипочем; держись, милый, пословицы: на то щука в море, что бы карась не дремал!»

Таким-то побытом и такими-то мерами нажил себе наш Яшка красную рубашку с синими ластовицами, по ней дано ему и прозвище.

Далее читается о его приключениях:

Придет куда полк, где Яшка числился, бедные солдатушки умаются; кто где привалился, там и спит; иному не хочется и сухаря сжевать, не тянется и кашицы перехватить; а Яшка словно встрепаный, ему не до сна, не до ужина, пошел шнырять по избам…