Берсерк - Ольга Григорьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Земля качалась, изувеченные пальцы не желали цепляться за траву, но могучий Перун[26] дозволил мне выжить лишь затем, чтоб смыть позор и отомстить подлым, разорившим мое печище находникам. Но это потом… А нынче главное – сбежать.
– Ты – словенка? – произнес звонкий мальчишеский голос.
– Нет, Только не это… – простонала я. Опять урманин?! Только они умеют так коверкать словенскую речь!
– Как тебя зовут? Откуда ты? – сказал другой голос, мягкий и напевный.
«Так говорят эсты», – вспомнила я.
«Вон и Адальсюсла, земля эстов» – держась за тяжелую рукоять весла, говорил Чернобородый Трор. Когда это было? Ах да, перед тем как я захотела умереть и упала в море…
– Она не слышит, – сказал эст.
– Глупости, – небрежно отозвался урманин. – Она все слышит, только не хочет отвечать. Когда твой отец купил меня у Клеркона, я тоже ни с кем не хотел разговаривать.
Эст помолчал, а потом хмуро заметил:
– Еще бы ты стал разговаривать после Клеркона.
– Я убью его! – зло пообещал урманин.
– Может быть, – покладисто откликнулся эст и, нагнувшись ко мне, удрученно покачал головой. – А с ней-то что будем делать?
– Ничего, – беспечно хмыкнул урманин. – Потащим домой. Твоя мать давно хотела девчонку-рабыню.
Рабыню?! Ну уж нет! Я бросилась в море не для того,. чтоб вновь стать рабой! Лучше умереть! Урмане любят убивать, и этот ничем не отличается от прочих.
План возник в моей голове мгновенно. Собрав все силы, я дождалась, пока урманин наклонится и возьмется за край волокуши, а потом резким движением, от которого померкло в глазах, рванулась к нему. Оружия у меня не было – только зубы, но я не промахнулась.
– Пусти! – Чья-то рука потянула меня прочь от вскрикнувшего от неожиданности урманина.
– Отцепи ее, Рекони! – придя в себя, зарычал он. Но почему-то не ударил. От удивления я разжала зубы. Держась за прокушенное плечо, мальчишка смотрел на меня узкими от гнева глазами.
– Ты что, ошалела? – спросил он и вдруг закричал: – Не надо, Рекони!
Прут выпал из руки замахнувшегося на меня эста.
– Но, Олав…
– Ты не понимаешь, – торопливо забормотал урманин. – Она не виновата!
Он выгораживал меня?! Но почему?
Меня затошнило от вкуса чужой крови, и, постепенно затихая, голоса мальчишек превратились в едва различимый шепот. А потом пропал и он…
– Вот так, девочка, вот так… – Теплые мамины руки бережно обмывали мое лицо холодной водой, ее мягкий голос сочился сквозь тьму беспамятства.
– Мама! – жалобно простонала я и очнулась. Конечно, мамы рядом не было, а надо мной сидела круглолицая женщина с добрыми и немного грустными глазами. На ее. коленях стоял тазик с зеленоватой жижей, а из крепко сжатых пальцев торчал краешек мокрой тряпицы.
– Не бойся, девочка.
Она была эстонкой. Это я поняла по говору и добротной, не похожей на нашу одежде. Два ряда бус свешивались с ее груди, чуть не касаясь моего лица. Невольно я шарахнулась в сторону и вскрикнула от боли.
– Ничего, девочка, – мгновенно отозвалась она. – Все пройдет.
В горнице, где я лежала, было светло, уютно и непривычно чисто. Ряды вышитых полавочников устилали длинные лавки, по полу бежала узкая дорожка из полосатой крашенины, а от постели пахло молоком и сеном.
"Может, это ирий? [27] – мелькнуло в голове. – Я умерла и попала в ирий… Ведь и там могут встретиться эстонки".
– Меня зовут Рекон, – сказала женщина. – А моего мужа Реас. Мы – эсты. Мальчики подобрали тебя на берегу и принесли сюда.
Значит, все-таки не ирий. Я разочарованно вздохнула и, готовясь к худшему, впилась пальцами в теплые, наваленные на меня шкуры.
– Ты ничего не хотела говорить им о себе, – продолжала Рекон. – Хотя и захоти – не смогла бы.
Почему? Я постаралась шевельнуть губами. Они не слушались. Язык наткнулся на два острых, торчащих вверх обломка. Всего два… Черный Трор постарался не сильно искалечить товар.
– Ты не переживай, – посочувствовала эстонка. – Красавицей ты, может, и не будешь, но, когда все заживет, говорить сможешь. А я тебя подлечу. Вот только как тебя звать – не знаю.
Она поднялась и, внимательно глядя на меня, сцепила белые пухлые пальцы на вышитом переднике:
– Реас любит мальчиков, а мне всегда хотелось иметь дочь. Только боги не дали. Ты для меня – дар. Дар моря… И, словно прислушиваясь к себе самой, повторила:
– Дара…
Вот так Рекон назвала меня моим же именем. Она не ошиблась – мои разбитые губы быстро зажили, а обломки зубов – чтоб не болели – вытащил Олав. Я не скоро привыкла к его лающему говору, и, едва он открывал рот, предо мной вставало лицо мальчишки-берсерка, но Олав оказался на редкость терпелив. Он понимал меня куда лучше своего названого старшего брата Рекони, поскольку сам был рабом. И хотя Рекон и Реас звали урманина сыном, Олав чувствовал себя в их доме словно птица в человечьем жилье.
– Когда-то я жил в Норвегии. Мой отец был конунгом, по-вашему князем, и мать – дочерью ярла, – в краткие мгновения откровенности поверял он мне. – Отца подло убили, а мать и мой воспитатель, Торольф Вшивая Борода, пытались увезти меня от убийц. Я не помню лиц, помню лишь, что мы все время куда-то бежали и прятались. А потом мать повезла меня морем, и на нас напал эст Клеркон. Он взял нас в плен, но Торольф был слишком стар для раба. Эст убил его. Когда Торольф умирал, то потянулся ко мне и прошептал: «Ты – сын Трюггви-конунга! Запомни это и умей до времени молчать». Мудрее Торольфа не было никого на свете, и я помню его последние слова. Когда я вырасту, то пойду к конунгу Руси и поступлю в его дружину, а потом соберу свой хирд, построю большой драккар со змеиной головой на носу и найду своих врагов".
Олав думал так же, как я. Казалось, мои Доля с Неполей и его урманские Норны сплели нам совсем одинаковые нити жизни. Может, поэтому мы стали друзьями? А может, потому, что он один упорно не замечал моего уродства. Сапоги Черного Трора оставили на моем лице несмываемые отметины. Белые и розовые шрамы рассекали мои губы, делая их толстыми, будто размазанными вокруг рта, а дырки от вытащенных Олавом зубов сияли чернотой, словно пещеры подземной богини Сумерлы.
Я долго не знала, что делать с обломанными зубами. Они царапали язык и болели, но на первое предложение Олава избавиться от них я ответила отказом.
– Ну и зря, – сказал Олав. – Если тебе что-то. мешает – лучше всего убрать это.
Слова Олава меня не убедили. Я слишком хорошо запомнила ту боль, когда сапог Трора впился в мой рот, И, как ни старалась, не могла побороть страх.
– А еще думаешь о мести! – презрительно хмыкнул Олав. – Друга боишься, а клянешься отомстить берсерку!