Распни Его - Сергей Дмитриевич Позднышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николай Александрович все принял за чистую монету. Он так был доверчив. Он еще не знал, что в красивых словах может скрываться ложь. Он еще не научился распознавать лицемерие от искренности, красивую фальшь торжественных речей от правдивых слов, облеченных в простую форму. В том настроении, в котором он находился, он готов был целовать каждого, поверить всякому, кто подходил к нему с приветом. Его голова была в тумане, и через этот туман ему улыбался сияющий добрый и прекрасный мир.
— Тебя, Алиса, — продолжал Вильгельм, — я прошу помнить всегда, что ты родилась под нашим германским небом, хотя и росла на туманных берегах Темзы. Не забывай никогда, что ты дочь германского герцога — славного Людвига IV — рыцаря без страха и упрека.
Звенел в огромной зале хрустальный, нежный звон бокалов с золотистым пенным вином. И сладок и музыкален был этот серебристо-поющий звон для счастливейшей в мире обрученной пары.
* * *
Было двенадцать часов ночи, когда Николай Александрович остался один. Он по-прежнему был возбужден, радостен и светел. Этот незабываемый день прошел для него в чаду чудесных переживаний. Разве можно спать, когда внутри все поет и ликует, когда сердце готово вырваться из груди, когда душа в восторге несется к небу…
С детских лет Цесаревич привык молиться непостижимому, предвечному, живому Богу. На всю жизнь осталось воспоминание, как по вечерам мать подводила его к окну, показывала на темное загадочное звездное небо и говорила ему о надземном, бесконечном и тайном:
— Все это сотворил Бог, Ники. Все движется, живет и управляется Им. Эта необъятная Вселенная, эти стройные миры, в тайну которых не проникли ученые и, может быть, никогда не проникнут, — все это Царство Бога. Он там на небесах, там Его Престол. Но! Он незримо находится и здесь, на земле. Он дух вездесущий, Он живет и в нашем сердце, если оно чисто…
И слушая мать, мальчик замирал сердцем и умом перед непостижимой тайной: небеса, синий беспредельный простор, золотой престол на воздухе и сидящий на нем пресветлый старец. Ему мучительно хотелось увидеть живого Бога. Часто, лежа в кровати с открытыми глазами, Ники всматривался в полуосвещенный угол, где в мягком красноватом свете неугасимой лампады мерцал образ распятого Христа. Всей силой своей маленькой детской души, всем своим страстным воображением он хотел, чтобы маленький Христос на иконе стал большим, живым Христом, Который бы заговорил с ним, как человек, и показал бы ему руки, пробитые гвоздями.
Нередко детское желание увидеть Христа выливалось в другую форму. Он слышал, что умирающие дети безгрешны, что души их направляются в рай, где они лицезреют Бога и Христа — Сына Божия. Мальчику страстно хотелось умереть, чтобы увидать в лучах славы Бога, Которому служат сонмища ангелов, архангелов, херувимов и серафимов.
Все это детское, светлое и чистое крепко запало на душу. Зерно упало на добрую почву и, поднявшись, не засохло, плевелы и сорные травы страстей не заглушили его, и оно дало плод. А сколько соблазнов подстерегают человека в жизни!.. Как пленителен и сладостен грех!..
Все в том же состоянии приподнятого восторга Цесаревич опустился на колени перед иконой и начал молиться. Он благодарил Бога за все, что Он ему дал: за радость любви, за отца и мать, за Аликс, за Россию, за счастье человеческое. С умилением он шептал молитвы — святейшее святое слово: «Агнец Божий, вземляй грехи мира»… «Сердце чисто созижди во мне, Боже»… «Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Владычице»…
Кончив молиться, Николай Александрович решил написать письмо матери, чтобы поделиться с ней своими переживаниями. В двадцать шесть лет он был для нее все тот же маленький Ники: так себя чувствовал. Мать представлялась ему в мягком свете: душевно теплая, нежная, заботливая и всех умиряющая. В отце он видел идеал Царя-самодержца, идеал силы, величия и простоты. Письмо его дышало юношеской, простодушной, «кадетской» восторженностью:
«Милая, дорогая, бесценная мама. Ты не можешь себе представить, как я несказанно счастлив. Свершилось, я жених Аликс…»
Он изложил последовательно ход своих бесед, рассказал, как убеждал ее переменить религию и как она себя чувствовала:
«…Она плакала все время и только от времени до времени произносила шепотом: „нет, я не могу“. Я, однако, продолжал настаивать и повторять свои доводы, и, хотя этот разговор длился два часа, он не привел ни к чему, потому что ни она, ни я не уступали. Я передал ей ваше письмо, и после этого она уже не могла спорить. Она решила переговорить с тетей Михен. Что касается меня, то в течение этих трех дней я все время находился в самом тревожном состоянии…
Сегодня утром нас оставили одних, и тут, с первых же слов, она согласилась. Одному Богу известно, что произошло со мной. Я плакал, как ребенок, и она тоже. Но лицо ее выражало полное довольство.
Нет, дорогая мама, я не могу выразить вам, как я счастлив, и в то же время как мне жаль, что я не могу прижать к своему сердцу вас и моего дорогого папа. Весь мир сразу изменился для меня: природа, люди, все; и все мне кажутся добрыми, милыми и счастливыми. Я не мог даже писать, до того дрожали у меня руки. Она совершенно переменилась: стала веселой, забавной, разговорчивой и нежной…
Спаситель сказал нам: „Все, что ты просишь у Бога, даст тебе Бог“. Слова эти бесконечно мне дороги, потому что в течение пяти лет я молился ими, повторяя их каждую ночь, умоляя Его облегчить Аликс переход в православную веру и дать мне ее в жены…
Пора кончать письмо. Прощай, моя дорогая мама. Крепко тебя обнимаю. Христос с тобою. Горячо и от всей души вас любящий Ники».
Он закурил папиросу, прошелся по мягкому ковру и снова сел к столу. В его руках была изящная темно-малиновая тетрадь шагреневой кожи — его дневник.
— Еще не все, — сказал он вслух и улыбнулся радостно. «Еще одно, последнее сказанье»…
Красивым мелким почерком бежали строчки. Почти детское слышалось в его признаниях. Так чувствует себя «доверчивая младость». Он был человек с простой бесхитростной душой.
«Чудный, незабвенный день в моей жизни — день моей помолвки с дорогой, ненаглядной
