Правило муравчика - Александр Архангельский

И Мурчавес подумал, что он проиграл.

Шестая глава. Нашествие тяфтонов

Всходило солнце, заходило солнце, приливы сменялись отливами, ночи становились холоднее, день короче, надвигалась сырая приморская осень. Но в кошачьей жизни ничего не изменилось.

Премурдый Мурдыхай продолжал диктовать свой Кошрут.

Дважды в день Верховный Жрец вскарабкивался на скалу.

Вселенский Котриарх по-прежнему не принимал.

Папаша размышлял о тайнах мироздания.

Кока-которцы ловили рыбу, пепси-которцы кальмаров с осьминогами, мурчалойцы строго соблюдали принципы халявности.

Все были заняты привычным делом, и поэтому никто не обратил внимания на то, что Мурчавес пропал. Даже постаревшая мамаша. Что, в конце концов, неудивительно. У мамаши было шестьдесят детей, а может быть, все семьдесят; она давно потеряла им счет. И дружить он ни с кем не дружил, а своей семьей не обзавелся. Только из корзины одинокой Муфты доносились сдавленные всхлипы. Куда же ты делся, Мурчавес? Приходи ко мне писать «Майн Кун»…

А на излете сентября от корзины к корзине поползли пугающие слухи. Будто бы на подступах к кошачьим поселениям стали замечать собак! Бродячих! Голодных! И злых! Слухи стали обрастать деталями. Якобы передовой отряд собачьих сил перевалил через горную гряду, разбил в соседней долине привал и по ночам выходит на разведку. Страшные морды опущены, мокрые носы блестят при лунном свете, псы облезлыми хвостами заметают след. То подберутся к Мурчалою, изучат все ходы и подступы. То обследуют окраины обоих Которов – появятся, обнюхают и пропадут.

Не все хотели верить этим россказням, некоторые скептики ворчали: ну вас, откуда здесь взяться собакам?

Но слухи нарастали, как лавина.

На рыночной площади (она вплотную примыкала к спальному району и тоже была разделена границей) с утра до вечера судачили торговки; не обмахивали прилавки хвостами, не шипели на чаек, не сбрызгивали рыбу. Рыбий глаз мутнел, светлели жабры, толстые мухи противно жужжали, чайки издавали плотоядный вопль, камнем падали вниз, выхватывали каракатицу или розовую барабульку и, покрякивая сквозь сжатые клювы, уносились вдаль. Но кошкам было сейчас не до них.

– А говорят, что у одной собаки человеческая голова! – причитала, выпучив глаза, трехцветная кошка по прозвищу Жорик (у нее было мужское имя, так случается). – Честно-честно! Мне рассказала соседка, а ей говорила подруга, а подруга врать не станет, вот ей-бо!

– Ужас-то какой! – восклицали товарки.

– А мне сказывала знающая кошка, – подхватывала мурчалойка, свесившись с плато, – что собаки готовят войну. Наших мужей они убьют, детей съедят, а нас… нас… возьмут себе в жены!

– Ах! – в один голос воскликнули все. – Что же нам, несчастным, делать?

– Надо прятать детей! А коты пусть готовятся к бою! А мы должны пополнить склады продовольствия!

С каждым часом голоса звучали громче, гнев нарастал, страх тоже. Казалось, кончится торговый день, и кошки, побросав товар, помчатся призывать котов на бой и рыть защитные окопы и траншеи. Но ничего подобного не происходило; кошки быстро впадают в раж, но еще быстрее выпадают из него. Солнце опускалось в море, надвигалась холодная ночь, и гасло боевое настроение. Кошки занимались обустройством: кто готовил ужин для отца и мужа, кто вылизывал котятам лапы и хвосты. А собаки… что собаки… завтра будет завтра, и тогда поговорим.

Что же до котов, то они не доверяли бабьим сплетням. Какие человеческие головы? собаки-котоеды? бред! К проблеме надо подходить рационально. С одной стороны, с другой стороны. Разбираем расклад. Ежели предположить, что их колонна наступает, то надо рассудить, чем отвечают наши…

Вскоре в Кока-Которе составился кружок, в который принимали лишь самых степенных, самых вальяжных котов; здесь соблюдался принцип экс-территориальности, поэтому членами клуба были некоторые пепси-которцы и даже один особо одаренный мурчалоец. Изредка, скорей для развлечения, приглашали в гости многообещающую молодежь.

Члены клуба собирались за вечерним молоком, обмененным у горных козочек на зеленушку, не торопясь анализировали происходящее и делали различные предположения.

– Я лично глубоко уверен, что война собакам не нужна, они просто нас решили покошмарить, – рассуждал кот-британец Мухлюэн, и жмурил свои хитрые глазки. – Пошалят, пошалят да и сгинут.

– Неет, все серьезней, коллега! Никогда такого не было, и вот опять, – произносил в ответ солидный кот по кличке Дрозофил; он немного гнусавил и всегда выражался туманно. – И мордобой-то опять не они же бы, не их же! Вот если бы их бы там навесить – это бы с удовольствием! А так что ж.

– Что вы хотите сказать? Вы за войну, или против? – бросался в бой молодой поэт Мокроусов.

Он прославился поэмой «Униженные и оскопленные», о трагической судьбе домашнего кота, и немного зазнался.

– Вы мне это тут не надо! – сердился Дрозофил. – Молод еще, не обсохло. Весь мир сейчас идет наоборот. Я полагаю, это неспроста. А вообще, вопрос философский.

Но молодой нахал не унимался:

– А я слышал, что собаки создали карательный отряд, называется он «Бравый Сектор», а бойцов для этого отряда готовили ночные волки!

– Спешка хороша при ловле блох. И в целом. Испугали кошку миской молока.

Так они лениво препирались, а в осеннем небе разгорались звезды, и не хотелось углубляться в неприятное. Философская беседа угасала, и вальяжные коты брели домой, где ждала их теплая постель и сытный ужин. Дрозофила мучила одышка, он ворочался на своей роскошной подстилке и размышлял о том, что надо будет попоститься… Британец Мухлюэн сжимал в объятиях свою жену, мадам Мурниак, и самозабвенно рассуждал о тайных пружинах политики; мадам Мурниак была мудрая кошка породы шартрез, настоящая француженка – она умела спать с открытыми глазами, и мистер Мухлюэн был уверен, что жена восхищается его умом. Что и нужно для счастливого союза. Лишь молодой поэт Мокроусов мчался кошачьим аллюром, развивая огромную скорость.

А через неделю были разграблены склады. Те самые склады, где которцы хранят запасы на зиму: рыбу, вяленную на камнях, сушеных осьминогов, засоленных в морской воде мышей. Собаки шуганули сторожей и вынесли все, ничего не оставив. Теперь котов ждала по-настоящему голодная зима.

И еще была осквернена Котриархия. По словам кота-секретаря, псы-тяфтоны, явившись яко тать в нощи, неожиданно напали на него, скрутили и ударили по голове, а пока он приходил в себя, его Котейшество изгнали из обители. Нечистые животные хотели надругаться над священным саном, нанести удар по истинному котославию! Не иначе – в сговоре с котоликами…

(В реальности стая собак, истекая голодной слюной, пробегала мимо котриаршей резиденции. Завидев псов издалека, толстый секретарь, пыхтя, забрался на сосну, затаился на ветке и закрыл от ужаса глаза. Командир собачьего отряда встал под деревом и начал громко гавкать. Котриарх проснулся, стал ворочаться; решив, что это горная лиса, один из начинающих бойцов сунул любопытный нос между корней. Обороняясь, Котриарх растопырил когтистую лапу; собака испугалась, рассердилась и попыталась разрыть лаз… в общем, Котриарх ретировался. После чего собачий командир с трудом восстановил утраченный порядок; передовой отряд собак рассеялся, и понадобилось долгое время, чтобы собрать его в послушный строй.)

Положение стало опасным. Члены благородного собрания долго совещались и в конце концов постановили:

Всем представителям кошачьего народа, независимо от места проживания, прописки и религиозной принадлежности, собраться возле рынка. В семь утра, на митинг.

К двенадцати все подтянулись.

Седьмая глава. Война и мрр

Приморская площадь была забита до отказа. На месте рынка возвели помост – из досок, выброшенных морем. На помосте разместили самых уважаемых самцов, симпатичных активисток и бойкую доверенную молодежь. Что символизировало связь поколений.

В самом центре, в позе сфинкса, возлежали главы трех конфессий: лапы прижаты к земле, морды подняты, взгляд устремлен в небеса. Мурдыхай пристроился отдельно, с краю. Мне, мол, и тут хорошо. Дрозофилу это не понравилось; не одобрял он показную скромность. Но без Мурдыхая было обойтись нельзя, и Дрозофил согласился.

Забравшись на помост, он отдышался и поднял лапу для приветствия. Подушечки на лапе были розовые, но с темными аристократическими пятнами.

– Ну, что же. Много говорить не буду, а то опять скажу. Короче. Я бы не хотел о причинах, что произошло именно вот в это время. Я не любитель, никогда этим не занимался, это пусть кто-то другой.

Дрозофил замолчал. Все напряженно ждали продолжения. Подумав несколько минут, он подытожил:

– В общем, я предоставляю слово Мурдыхаю. Говори, но помни. Война, так сказать, или мрр.