Реалити-Шоу (СИ) - Лятошинский Павел

— Везите меня, сударь, на бал, — весело защебетала я. Серёжа вдруг открылся с неизвестной стороны. Замкнутый великан, которого я знала в школьные годы, оказывается, умеет шутить, неплохо, хоть и дешево, пахнет. А ещё он очень аккуратно ведет машину, быстро, резко, нахально, но уверенно настолько, что я чувствую себя в полнейшей безопасности. В повороте слышится свист, в приоткрытое окно врывается запах жженой резины, его рука играючи натягивает и сбрасывает рычаг, меня слегка качнуло в сидении, мы остановились.

— Приехали, — гордо объявляет он.

— В парк?!

— Да, в парк. Хочу тебе показать кое-что такое, что никто не видел, — говорит он загадочно, выходит из машины, оббегает её сзади, открывает мне дверь, протягивает руку, крепко сжимает, тянет за собой.

Оставили машину на стоянке со стороны улицы Островского, прошли метров двадцать. Серёжа рвёт вперед, волоча меня за собой. Обойдя берёзы, растущие справа от входа в парк, он остановился, достал телефон, тускло подсветил почерневшие царапины на коре, затем включил фонарик, и на белом стволе проявилась надпись: Сергей плюс Алёна равняется сердечко. Я опешила, представляя, как влюблённый вандал с наслаждением выводит ножиком мое имя на этом бедном дереве.

— Это сделал ты? — говорю с фальшивым изумлением, подавляя в себе негодование.

— Да, — отвечает он, воодушевленно любуясь своим художеством, — было дело, когда-то давным-давно.

— Признаюсь, я не была готова к такому.

— Тебе не нравится?

— Не знаю. Нравится, наверное…

С минуту мы постояли перед берёзой молча. Черные царапины под холодным светом фонарика выглядят как-то по-особенному трагично. Жутковатые рубцы вызывают мысли о душевной боли отверженного, его неразделенной любви и рухнувших надеждах. Острым лезвием от Серёжи страдания передались дереву. А привёл он меня сюда в назидание, дескать, смотри, Алёна, что ты натворила.

— Хочешь кушать?

— Что? — вырвалось у меня от столь неожиданного вопроса. Серёжины мысли и поступки такие же прямые, как его кишка, а потому, искать в них скрытый смысл попросту глупо и надписи свои дурацкие он накарябал от безделья, а не от каких-то там высоких-превысоких чувств.

— Ну, ты, может быть, проголодалась, а я даже не спросил, сразу сюда повёл…

— Нет, спасибо.

— Тут неподалеку можно перекусить.

— Нет, не надо. Давай просто прогуляемся.

— Давай, — соглашается он моментально. Голос звучит уверенно, но вспотевшую ладонь Серёжа незаметно вытирает о штанину и протягивает мне. Идём, держась за руки.

— Знаешь, для меня было полной неожиданностью, что ты сегодня позвонила.

— Почему?

— Ты никогда мне раньше не звонила.

— Ты тоже, — упрекаю, едва поспевая за его широкими шагами.

— Мне казалось, тебе нравятся парни постарше.

— Так ты теперь и есть парень постарше.

— Действительно, — усмехнулся Серёжа, — вот время-то летит. Раньше смотришь на кого-нибудь тридцатилетку и думаешь: ого, дядька какой большой, а теперь сам почти что этот дядька. Кого-нибудь из наших видела?

— Из одноклассников что ли?

— Ну да.

— Давно и случайно. Не ищу с ними встречи. С кем раньше хотела, — крепко сжимаю его ладонь, — с теми и сейчас продолжаю общаться, остальные мне не интересны.

— То есть…

— Замолчи, ты всё испортишь, — прорычала я вроде бы как в шутку, но он повиновался и минут десять мы шли в тишине.

— Ты устала?

— Немного.

— Отвезти тебя домой? — спросил Серёжа. Я пожала плечами.

— Не хочу домой. Но завтра на работу…

— Что делаешь на выходных?

— Думала съездить к родителям.

— Я тоже поеду. Тебя забрать?

— Забери.

Незаметно мы подошли к машине. Серёжа открыл дверь, усадил меня. Двигатель рычал на высоких оборотах, а в сотне метров от моего подъезда стих, булькая и слегка похрипывая. Дверь распахнулась, потная ладонь помогла мне выбраться наружу.

— Ну, что, до выходных, да?

— До выходных, — ответила я склонив голову и не выпуская руки. Вторая рука прижала меня к могучему торсу, сдавила в объятиях, описав дугу по спине, коснулась шеи и, обхватив волосы у самого затылка, потянула их, приятно и грубо открывая мое лицо. Жмурюсь в предвкушении. Влажный поцелуй скользнул по щеке к губам. Мы жадно целовались у подъезда, Серёжа не знал, куда деть руки, то опуская их на мои бедра, то неловко сжимая чашечки лифчика, а я не знала куда деть Серёжу.

***

— Так нужна десикация подсолнечника или нет? — роптали за спиной. Семинар по агрохимикатам подходил к концу. Старичок с трибуны распинался о рекордных урожаях, невиданных масштабах чего-то такого, что я не расслышала, новаторстве и любви к кормилице земле-матушке. Его уже час как никто не слушал, ближайшие к выходу ряды поредели. «Ряды поредели» — нужно записать, а то забуду, вставлю потом эту фразу в статью про культивацию.

Нервно грызу карандаш. Сбежать незаметно не получается, а Серёжа уже полчаса ждёт меня на улице. Трижды звонил утром, два раза перед семинаром и это не считая вечерних звонков. Вроде бы как звонит, уточнить, ничего ли я не забыла, точно ли поеду, а потом начинает ванильную сиропщину про то, как соскучился, и день без моего голоса — не день.

В зале тоскливо и жарко. Воспалился вросший волос. Черт подери эту работу, когда же в десикации подсолнечника я стала разбираться лучше, чем в депиляции подмышек? Словно живу не своей жизнью. Привыкла быть самой красивой на этих сборищах зануд и даже свыклась, что ко мне приковано больше внимания, чем ко всем этим академикам, но я чертовски устала. Хорошо, что сегодня пятница, а ещё лучше, что не придется тащиться на автостанцию и трястись три часа в пыльном Икарусе.

Скудные аплодисменты проводили старичка. Долой приличия, нужно ретироваться, пока не вышел новый оратор.

— Простите, пожалуйста, извините, — наклонившись, шепчу толстяку, перегородившему путь, — мне нужно как-нибудь пройти мимо вас.

Толстяк плямкает и втягивает живот, от чего проход между рядами не становится шире. Упираюсь попой в спинку впереди стоящего кресла, протискиваюсь, чуть ли не взбираюсь на его колени, последний рывок, и с ноги слетает кроссовок, шумно падает на пол по ту сторону толстяка. Все в зале внимательно наблюдают за моей попыткой бегства. Лучший вид открывается с трибуны на сцене, где очередной болтун приготовился толкать речь. На моем лице, раскрасневшемся, как маки, появляется умоляющая гримаса. Толстяк наклоняется, кряхтит, потеет, шарит рукой в проходе, нащупывает кроссовок.

— Держи, Золушка, и больше не теряй, — острит толстячок, кто-то хихикнул.

— Спасибо, извините, ради Бога, — сгорая от стыда, раскланиваюсь по сторонам и пячусь к выходу.

Наконец-то, долгожданная свобода. Серёжина машина стоит в тени огромного дуба, самого его нигде не видно. Кладу сумку на багажник, ищу в ней телефон, нахожу, только касаюсь экрана, чувствую на себе пристальный взгляд.

— Не ставь сумку на багажник. Никогда. Понятно? Краску царапаешь, — в голосе чувствуется раздражение.

— Прости, Серёжа, больше не буду, — отвечаю без тени раскаяния и медленно, демонстративно тяну сумку по блестящей поверхности. Как назло, ни единой царапинки.

— Садись, — сурово приказывает он и кивает головой на машину. На этот раз я сама открываю себе дверь. Он запускает мотор, открывает окна, включает кондиционер, с воздуховода тянет теплом с тяжелым запахом плесени.

— Трудный день был?

— Неделя, — фыркает Сергей.

— Понимаю, у меня тоже, — говорю и кладу ладонь на его руку, Серёжа едва заметно улыбается, но на меня не смотрит, — мир? — протягиваю ему скрюченный мизинец, как это делают дети, он цепляется за мой палец таким же скрюченным мизинцем, тянет руку к губам и целует.

— Ну вот, так то лучше. Такой ты мне больше нравишься. Рассказывай, что там приключилось?

В ответ он пожимает плечами.

— Наверное, что-то очень секретное?

Он кивает.

— Но ты же понимаешь, я журналист, а это значит, что всё тайное станет явным.