Чао, Италия! - Матвей Ганапольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Согласитесь, что может сказать о хозяине чистый протертый стол? Только то, что у него есть чистая тряпка, педантичная жена и измученная домработница.
Но если ты, как минимум, поменял жену и наконец расположил на столе свои любимые и нужные вещи, чтобы они постоянно находились у тебя перед глазами, то ровно через неделю перед тобой возникает дилемма – как это все протереть от пыли.
Это чисто мужская проблема, но я говорю о ней смело, потому что на самом деле это не проблема чистоты, а важный вопрос твоего душевного комфорта.
Ты понимаешь, что стол протереть надо, но знаешь, что это кошмарная операция – добрую сотню каких-то предметов, мятых листиков, затупленных карандашей и непишущих ручек ты должен поднять, протереть и положить на место. Причем ты не можешь доверить эту процедуру никому – даже любящая жена все поставит обратно не так или, не дай Бог, выкинет бумажку, на которой записан важнейший телефон, который может изменить твою жизнь и дать возможность заработать миллион долларов. И вы давно бы их заработали, если бы помнили, чей это телефон и куда подевались оторванные вами две последние цифры.
И ты мужественно начинаешь искать этот клочок с утерянными цифрами. Поэтому ты откладываешь генеральную уборку со дня на день, выслушиваешь от близких замечание, что у тебя на столе раскардаш, а потом совсем отчаиваешься, потому что оказываешься перед выбором: либо нужно очистить стол и рассовать предметы и бумаги по ящикам и доставать их по случаю, но тогда ты раб этого стола, либо…
Поэтому ты принимаешь важное философское решение – пусть все стоит так, как стоит, ибо никто не знает, сколько жизни каждому из нас отпустил Господь, и лучше смотреть на чуть пыльные, но дорогие вещи, чем на пустой, но чистый стол.
Душевный комфорт важнее комфорта бытового, не так ли?
Да, это мое, чисто мужское рассуждение.
И я не думаю, что женщины согласятся со мной.
Но от них я этого и не жду.
Так вот, я посмотрел на рабочий стол Букалова и понял, что нашел родственную душу, относящуюся к жизни с необходимой долей небрежности.
Последующее рассмотрение рабочего кабинета только укрепило это мнение.
Вокруг, до потолка, стояли книжные полки, забитые книгами, о которых мечтает любая библиотека – книги на разных языках, разной тематики.
Еще на одном столе стояли большой крутящийся глобус и настоящий патефон со старинной пластинкой.
Хозяин покрутил ручку и поставил иголку на диск.
Из недр аппарата заиграл хриплый оркестр и какая-то певица запела романс. Пластинка крутилась неравномерно, и романс был похож на завывание собаки на Луну.
Дети, увидев диковинный агрегат, завизжали от счастья, получили по конфете и немедленно приступили к разгрому букаловской квартиры.
О пользе кухонных разговоров
Мы же пошли на кухню, где уже был накрыт стол со смешанной итало-русской кухней – к примеру, сало и сыр моцарелла на соседствующих тарелках, и предались трапезе.
Заметим, что я не употребляю слово «обед», ибо трапеза – это тот же обед, но поднятый над столом и тарелками с блюдами духоподъемной идеей бесконечных тостов и благих взаимных пожеланий.
Но, главное, одухотворенной беседой.
Именно беседа и есть главная часть трапезы, конечно не в сакральном, христианском ее понимании, а в бытовом, интеллигентском.
Трапеза – это тот стол, где обед как повод.
Мне посчастливилось в дальнейшем много раз трапезничать с Букаловым, и я свидетельствую – в беседе Алексей блистал!
Я намеренно не привожу тут цитат, ведь впереди у вас целая книга.
Но о технологии его беседы сказать надо.
Согласитесь, что быть хорошим собеседником – это особое искусство.
Я знавал блистательно образованных людей, в компании которых можно было находиться не более десяти минут. Я бы сказал, что они обладали разнузданным интеллектом. Они были жалкими жертвами своих собственных знаний, полагая, что за мучительный процесс их получения они могут мстить окружающим, выливая на их голову горы информации и ожидая немедленных восхищенных возгласов. Но результат их разочаровывал: у людей вокруг немедленно гас взор, а далее они искали повод, чтобы улизнуть.
Иногда очень трудно принять тот факт, что все твои знания собеседнику просто не нужны. И в этом нет для тебя ничего обидного. Как ни странно, молчать, когда ты не нужен в беседе, – это признак хорошего вкуса.
Много лет назад я познакомился с фанатом журнала «Тараканы и жуки» – был и такой журнал. Этот фанат два часа рассказывал мне, насколько тараканы совершенные насекомые, и что если будет ядерная война, то только они, эти самые тараканы, и выживут.
Но у меня упоминание тараканов вызывало только воспоминания о ночных битвах на московских кухнях, когда в последнем отчаянном прыжке ты пытаешься вырвать из их мохнатых лап остатки вечернего ужина. Так что разделить восхищение моего собеседника я не мог.
Но ужас был в том, что дело было в поезде и я не мог от этого тараканника никуда сбежать. Через пару часов, когда он приступил к описанию гигантских кубинских тараканов, мне уже казалось, что один из них держит меня за горло.
Я сбежал в другой вагон, а когда утром вернулся в свой за вещами, то увидел, что мой сосед оставил мне экземпляр журнала с дарственной надписью: «Фанату от фаната!».
Иногда подобные маньяки видят, что впрямую цели не достичь, и тогда они хитрят, действуя из засады.
Однажды я сидел в компании, где один из гостей упорно молчал и внимательно слушал всех, сопровождая рассказы понимающей улыбкой и кивками. Но оказалось, что он всего лишь ждал момента, когда все устанут от беседы.
Убедившись, что все расслабились, он сказал, что «хотел бы кое-что добавить по поводу сказанного», после чего резко сменил тему и не закрывал рот минут сорок пять, нагружая всех подробнейшим рассказом, как он служил в армии в Монголии.
Но это не был монолог о самой Монголии, монолог, в котором служба в армии – только повод рассказать об этой удивительной стране, что конечно интересно всем. Это был нудный рассказ о его нудном пребывании в армии и нудных тяжелых буднях. И через пять минут у нас всех было такое же нудное ощущение, что мы шагаем по бесконечной пыльной дороге в тяжелых сапогах и впереди еще двадцать лет службы.
Конечно же, скоро все разбежались, неуважительно, но справедливо оставив бывшего солдата где-то на описании сорокового километра пути по пустыне Гоби и его отчаянной, но нудной борьбы со скорпионом, который залез ему за шиворот.
Этот несчастный не понимал, что беседа – это тончайший процесс, смысл которого не в том, что ты силой сбываешь слушателям твой залежалый рассказ, а в том, что вместе с аудиторией, создав в воздухе тончайшую интригу, ты берешь слушающего за руку и как бы проводишь его по лабиринтам своего повествования.
И твоя аудитория превращается в твоего партнера, ибо не замечает, что ты знаешь больше ее, а если и замечает, то не завидует тебе.
Это похоже на шахматные партии, которые вошли в историю. И хотя там есть победитель, но история оставляет два имени, потому что и чемпион и проигравший, по большому счету, играли во имя общего волнующего движения шахмат по доске. И, для истории, победителя в таких партиях нет – в шахматный пантеон входят оба игрока.
Для чего написана эта книга
Это важное отступление было необходимо для того, чтобы читатель понимал, насколько я ценю умелых рассказчиков.
Но, зная многих из них, я вынужден склонить голову перед рассказчиком Букаловым.
Его секрет прост: во-первых, он знает то, что не знаете вы, а во-вторых умеет облечь рассказ в поразительно изящную и непредсказуемую форму.
Таким секретом обладает, к примеру, Дэн Браун, который из фактов, извлеченных из дешевого путеводителя, а также собственных домыслов и фантазий умудряется испечь литературный пирог, от которого не оторвешься.
Но Алексей Букалов не Дэн Браун, в том смысле что высокий стандарт журналиста и дипломата не позволяет ему быть безответственным, поэтому его рассказам можно доверять.
Мы просидели весь вечер вначале за трапезой, а потом на диванах, сдвинув бумаги. Рядом вповалку спали уставшие дети, зажав в руках какие-то сувениры, которые перед уходом хотели выклянчить.
Мой новый друг рассказывал и рассказывал, а я все спрашивал и спрашивал.
Потом, когда мы с женой ехали домой, я вдруг понял, что никогда не узнаю Италию так, как ее знает Букалов. Мои жалкие полгода, которые я тут проведу, дадут мне, в крайнем случае, точное знание про колбасу в том самом ближайшем супермаркете, но не более.
Я осознал, что моя книга об Италии, которую я замыслил написать, должна быть совершенно другой.
Через пару дней, при следующей трапезе, я усиленно подливал Алексею его же вино и льстиво заглядывал в глаза.
А потом прямо предложил написать книгу вместе, но не как Ильф и Петров, братья Стругацкие или Генис и Вайль, то есть, почти вместе водя ручкой по бумаге, а отчаянно просто: мы посидим на его кухне несколько вечеров и обменяемся знаниями и впечатлениями об Италии, записав звук на компьютер.