Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 – 1943 - Гельмут Пабст

10.00. Наша первая задача выполнена. Я лежу, укрывшись от ветра, на пустых ящиках из-под боеприпасов в ожидании выбора нового наблюдательного пункта, с тем чтобы мы могли сменить позицию. Все собрались в одной компании, чтобы поболтать и покурить. Сержант медицинской службы Лерх возвращается с переднего края; связист нашего передового наблюдательного пункта получил огнестрельное ранение в бедро. Лерх рассказывает нам, что там полно мин, наши саперы вытаскивают их сотнями. Глубокие траншеи и колючая проволока. Пленных немного.

12.30. Первая смена позиции. Итак, вот она линия обороны, которую мы обстреливали интенсивным огнем. Ужасно искореженная система траншей, полоса изрытой земли, воронка на воронке. Развешаны белые ленты с надписями, предупреждающими о минах, – и эти предупреждения нешуточные, что видно по горкам приготовленных для установки мин. Колонны двигаются вперед сквозь грибообразные взрывы снарядов, которые время от времени вырываются вдруг из русских дальнобойных орудий. Или, может, эти грибообразные взрывы – от мин, которые подрывают наши: трудно отличить друг от друга эти два вида взрывов. Над войсками на марше боевым строем летят бомбардировщики; затем юркие серебристые истребители – вперед на Восток!

16.00. Опять старая история: смена позиции превратилась в марш. Я пишу об этом на отдыхе на обочине дороги, жуя кусок хлеба. На горизонте тот же знакомый дым. И снова, как и прежде, мы не знаем, где или когда прекратится марш. Но как бы то ни было, это не имеет значения. Пешим порядком или верхом на лошади мы двигаемся с частыми остановками – вперед на восток!

Мы шагали так, пока не стемнело и над холмами не поднялась желтая луна. Провели довольно холодную ночь в сарае. С первыми лучами солнца снова тронулись в путь. Блестели стянутые льдом лужи; пар поднимался от людей и лошадей, белый и сверкающий в лучах восходящего солнца. Удивительные оттенки! Как латунные шары, трассирующие снаряды высвечивали одиночный бомбардировщик, и бирюзовое небо окрасилось на горизонте красным огнем.

Тем временем нам сообщили, что мы вступаем в бой. Нам нужно было перейти на новую позицию за холмом. Пикирующие над позициями бомбардировщики резко падали и уходили вверх. Приводили раненых пленных, танки ползли вперед, и батальон вступал в бой. Артиллерийское подразделение связи отвечало за огневую поддержку. В ушах у меня звенит от грохота артиллерии, а микрофон гарнитуры прищемил щетину бороды. Я пишу это сидя в ложбинке. Удар! В укрытие! Наша антенна привлекла огонь некоторых танков. Как раз когда я только собирался спустить аппаратуру пониже, с пункта управления огнем поступил сигнал: «Цель номер один взята. Батальон задерживают танки противника, а пехота удерживает опушку леса. Минометы к бою!»

Мы открыли огонь. Цели были как на ладони – пехота, противотанковые пушки и орудийный тягач. Некоторые наши танки тоже застряли. Появились эскадрильи пикирующих бомбардировщиков и ринулись в атаку. Штурм возобновился. Зенитчики и танкисты встретились на нашем пункте. Зенитная артиллерия собиралась выдвинуться и подключиться к ведению огня по танкам противника.

Мы вернулись голодные и замерзшие, и нас разместили в сарае для замачивания льна среди чудесных серебристо-серых кип. Я разложил на полу несколько снопов льна и упал на них, не убирая оружия. Спал как бог.

…Проходили дни, и ничего не происходило. Я снова привел себя и свое белье в порядок. Немного писал и читал. Какое удовольствие иметь под рукой хорошую книгу. Я прочитал «Бездельника» Эйхендорфа, рассказ Штифтера и несколько отрывков из Шиллера и Гете.

Это еще один из мостов, наведенных войной между отцовским поколением и моим, – один из совсем небольших. Величайшими являются испытания, переживаемые во время самой войны. Насколько лучше мы понимаем теперь друг друга, отец. Исчезла пропасть, разделявшая нас иногда в годы моего взросления. Это – встреча единомышленников, и она делает меня очень счастливым. Ты говорил об этом в одном из своих писем, и я могу только согласиться с тем, что ты говоришь. Ничто не связывает нас более тесно, чем то, что нам выпало вынести лишения, тяготы и опасности и фактически мы побывали буквально в тех же самых местах – в Августове, Лиде и на Березине. Я прошел по местам твоих сражений. Теперь я понимаю то, о чем ты мне рассказывал, потому что пережил то же самое и знаю, на что должны быть похожи четыре года в России. Жизненный опыт – лучший учитель.

Было время, когда я и люди моего поколения говорили «да», думая, что понимаем. Мы слышали и читали о войне и приходили в возбуждение, так же как более молодое поколение сегодня приходит в возбуждение, когда следит за новостями. Но теперь мы знаем, что война совершенно не похожа ни на одно из описаний, каким бы хорошим оно ни было, и что самые существенные вещи не расскажешь тому, кто не знает этого сам. Между нами, отец, нам нужно только затронуть одну струну, чтобы получить все созвучие, нанести только один мазок одной краской, чтобы получить всю картину. Наше общение состоит лишь из реплик; общение между товарищами. Итак, вот кем мы стали – товарищами.

Глава 3.

Путь на Калинин

Хорошо идти по замерзшим дорогам этой страны с холмами, увенчанными деревнями. Но пятьдесят пять километров – это очень много. Мы потратили на них время от восьми утра до двух часов пополудни следующих суток. А потом не нашли свободных помещений для постоя. Несколько домов в месте нашего отдыха были распределены уже давно. Но ребята втиснулись в переполненные комнаты, решив находиться в тепле, даже если придется стоять. Сам я забрался в конюшню и ухитрился проспать до семи. В восемь мы снова были в пути.

Шагать этим по-зимнему холодным утром было одно удовольствие. Чистая, просторная страна с большими домами. Люди смотрят на нас с благоговением. Есть молоко, яйца и много сена. Вереницы гусей расхаживают по жухлой траве. Мы – их погибель, потому что наш рацион не улучшается и пекарня давно потеряла с нами связь. Этим утром мы шли за повозками, очищая от кожуры картошку и ощипывая кур и гусей. Полевая кухня готовит сегодня на ужин кур с рисом, а теперь, для полного счастья, мы поймали гусей и нарыли картошки, чтобы приготовить на своей печке. Помещения для постоя поразительно чисты, вполне сравнимы с немецкими крестьянскими домами. За обедом я взял тарелку и ложку и ел без малейших колебаний. В дальнейшем взгляда было достаточно – и семья мыла нашу посуду. Повсюду – изображения ликов святых. Люди дружелюбны и открыты. Для нас это удивительно.

13-го мы собирались пройти только девять километров. Утренняя прогулка по небольшим лесистым долинам, местам, скорее похожим на Шпессарт[2] зимой. Но удовольствие возвращения в свои временные жилища было недолгим. Мы едва успели расседлать лошадей, как пришел приказ двигаться дальше. Это был длинный мучительный марш по замерзшим и скользким дорогам. Он продолжался почти целую ночь. Потом мы потеряли дорогу; стояли усталые и замерзшие на ветру, пока не разожгли костры и не сгрудились вокруг них. К пяти часам лейтенант пошел поискать в соседней деревне помещения для постоя, с тем чтобы мы могли несколько часов отдохнуть.

Зима не остановилась на своем вступлении. У некоторых лошадей все еще были летние подковы, так что они все время скользили и падали. Даже Тэа, последняя лошадь из первоначальной упряжки нашей повозки с радиостанцией, заупрямилась. После многих неурядиц и капризов мне кое-как удалось завести ее в стойло здешней конюший. 10-я батарея увязла в болоте и в конце концов повернула назад. Дела, похоже, идут не так уж блестяще. Мне не очень то нравится и то, как выглядит 11-я батарея.

Для нас это означает день отдыха. Мы собрались в небольшой пекарне. Девятеро из нас еле передвигают ноги. Мои ботинки утром были все еще настолько мокрыми, что я смог влезть в них только босыми ногами. В доме, где мы остановились, полно вшей. Наш маленький венец был настолько опрометчив, что спал прошлой ночью на печке; теперь тоже подхватил их – и сколько! Носки, которые были положены туда для просушки, были белыми от яиц вшей. Мы подхватили и блох – абсолютно выдающиеся экземпляры.

Русский старик в засаленной одежде, которому мы показали этих представителей фауны, широко улыбнулся беззубым ртом и почесал в голове с выражением сочувствия: «У меня тоже – «никс гут», не есть хорошо!» Теперь какое-то время я все еще бодрствую, когда другие уже спят, даже если не нахожусь на посту. Я не могу так много спать, и иногда мне надо побыть наедине с самим собой.

Призрачный бледный свет от электрической лампочки падает на темные разводы на полу, на оборудование, одежду и оружие, заполнившие комнату. Когда смотришь на них таким образом, они являют собой жалкое зрелище, серое в сером, гнетущее, как тяжелый сон. Что за страна, что за война, где нет радости в успехе, нет гордости, нет удовлетворения; только сплошь и рядом чувство сдержанной ярости…