Автопортрет с отрезанной головой или 60 патологических телег - Сурат

Мне даже захотелось аспирину, но дойти до аптеки я не успел, потому что меня сбил грузовик. За рулем был, конечно, землянин. Он так задумался о своем, что даже не заметил, что я стою посреди улицы и хочу аспирину.

По крайней мере — хорошо, что я взял отпуск.

“Странно, — сказал санитар, — что он не потерял сознание…”

“Сознание так просто не потеряешь, — объяснил я ему, хотя говорить было больно. — Это все равно, что потерять стог сена в иголке, потому что сознание — это все, а я — ничто. Я сам могу в нем потеряться, но потерять его — это из области научной фантастики!”

“Вы бы лучше берегли силы, — попросил меня санитар, — а не разговаривали…”

“Если силам будет угодно, — не унимался я, — они сами меня сберегут, я же над ними не властен, как же я могу их сберечь?”

“Просто — закройте рот!” — посоветовал санитар и я замолчал.

В больнице мне удалили левую почку, заверив меня, что это еще ничего по сравнению с тем, если бы мне удалили левое яичко или левое полушарие мозга, потому что человек живет либо тем, либо другим, а остальное у него просто для красоты.

Во время операции я три раза перенес клиническую смерть и один раз — клиническую жизнь, которая так меня истощила, что я знаками стал умолять хирурга, чтобы он это дело поскорее кончал. Мне ввели какой-то наркотик — и клиническая жизнь оборвалась так же внезапно, как и началась. Вместо нее передо мной появился бодхисаттва Авалокитешвара, а в правом ухе заиграл лондонский симфонический оркестр. Авалокитешвара сидел в позе лотоса, но, взглянув на меня, понял, что цирк ни к чему, и с явным удовольствием расплел затекшие ноги.

“Ну, как тебе все это? — поинтересовался он. — Не очень грузит?”

“Я бы хотел узнать, — сказал я, — что я здесь делаю?”

“Ты смешной парень, — улыбнулся Авалокитешвара. — Вас ведь только для того и отправляют на Землю, чтобы вы это узнали. А я тебе просто мандарины принес…”

И тут я понял, что это не Авалокитешвара, а мой прораб стоит над моей кроватью и держит в руках авоську с мандаринами.

“Куда ее положить?” — спросил он.

“Я не знаю, — честно признался я ему, — я сам только что здесь очутился. А вы уверены, что вы не Авалокитешвара?”

“Нет, не уверен, — так же откровенно сказал он. — С тех пор, как я вспомнил, что я — венерианин, я больше ни в чем не уверен…”

В это время в палату вошла старушка-медсестра с Меркурия и принесла обед — жидкую кашицу поносного цвета. Видимо, она недолюбливала венериан, поэтому стала ворчать на прораба, что, мол, шляются тут всякие, пациент еще от операции не отошел, а ему уже житья не дают, вот, поешьте-ка супчику, только сначала эти две таблетки выпейте и не капризничайте, я не ваша бабушка, капризничать дома будете… Тут она замолчала, потому что мы все втроем вспомнили про свой дом — кто про Марс, кто про Венеру, кто про Меркурий.

Прораб вздохнул, выпил мои таблетки и стал есть суп, а старушка сказала, что ничего, пусть кушает, она еще принесет.

Когда она пришла с дежурства домой, все — и дочка, и зять, и внучка — уже спали. Она достала из ящика письменного стола толстую общую тетрадь в клеточку и записала детским почерком: “04.02.02. Встретила двух инопланетян — одному из них вырезали почку, а второй пришел его навестить. Почему-то вспомнилось… еще до того, как я вышла замуж, меня это доводило до бессонницы, и ответа найти я не могла, потому и забыла крепко-накрепко, чтобы было спокойнее, а оно возьми и вынырни из-за угла, когда его уже не ждешь… всего лишь один-единственный вопрос. Что я, черт побери, здесь делаю?!”

Она захлопнула тетрадь и пошла чистить зубы, потому что время было позднее, а завтра снова на работу.

Давай оставим ее, читатель, ведь сейчас она начнет раздеваться перед сном, а женщина она старая, и вообще — это неприлично. Лучше с тобой поговорим.

Когда я выписался из больницы, я все это специально для тебя написал. Ты ведь уже догадался, что не просто так читаешь эти строки? Я допускаю, что ты еще не вспомнил, но я точно знаю, что ты догадываешься. У меня же к тебе — всего лишь один вопрос. Что ты здесь делаешь?

8. Бесконечность

Мальчик взял кусок кирпича и нарисовал им на асфальте цифру восемь, которая не стояла, как все нормальные цифры, а преспокойно лежала себе на боку, как будто времени у нее было немеряно. “Это — символ бесконечности” — объяснил мальчику остановившийся рядом случайный прохожий. “Это не символ, а очки такие” — возразил мальчик и нарисовал в каждом круге восьмерки по зрачку, ниже пририсовал нос и зубастый улыбающийся рот, обвел все это неровным овалом с чебурашьими ушами и тремя волосинками на макушке, в результате чего бесконечность была утеряна в дебрях странной жизнерадостной физиономии. Потом у лица появился полосатый костюм, зонтик в руке, и мальчик подумал, что этот дядька работает сторожем в зоопарке, а зоопарк на другом конце города, и нарисовал ему машину, чтобы можно было спокойно ездить на работу по выходным, когда дома сидеть станет уже совсем скучно. Для машины он нарисовал дорогу, а для дороги — деревья и дома по ее бокам. Вскоре из окон домов выглянули жители, на перекрестке замахал своей палкой постовой, на карнизах расселись разноцветные кошки. В небе загорелось солнце, а там, где была ночь, замерцали огоньки звезд. К одной из них направилась ракета с дюжиной отважных астронавтов на борту. Телевидение передавало в режиме прямой трансляции обо всем, что происходило с экипажем во время полета. Возле телевизора сидели два обкуренных пассажира и втыкали в то, как проворный космонавт ловит ртом в воздухе водяные шарики. “Прикинь, пельмень, — один из них перевел устремленный в бесконечность взгляд с экрана телевизора на пустую пивную банку в своей руке, — я тут вдруг подумал, а что, если все это — не настоящее? Типа как просто нарисованное или что-то в этом роде? И ракета ненастоящая, и телек, и пиво, и мы с тобой…” “И Клаудиа Шиффер?!” — изумился пельмень.“…и Синди, и Наоми, и теорема Пифагора, и все-все-все. То есть мы думали, что это все не просто так, а оно вообще совсем никак — по приколу или с перекуру — не важно, почему, только… А вот это уже я сильно прогнал, правда? Потому что такого не может быть… Это я прогнал так прогнал!” “Круто, — подтвердил пельмень, — хе-хе!”

9. Полный контакт

И наконец Ефимович допился до того, что стал выходить на контакт с марсианами. Покойник не показывал виду, но к рассказам Ефимовича прислушивался внимательно, и рассказы эти, надо было признать, одним махом выбивали почву из-под покойницких ног. Как-то раз покойник услышал доносившуюся из их с Ефимовичем общей кухни приглушенную возню, и это было очень странно, потому что Ефимович мог вести себя как угодно, но только не тихо. Его коронным номером было встать в три часа ночи и начать рубить дрова (газ у него отрезали два года назад) у себя в комнате, которую от покойницкой кровати отделяла лишь хлипкая перегородка в полкирпича. Покойнику было облом вставать с дивана и выходить на какую-то там кухню, но сдавленный шепот: “Откручивай, откручивай!..” не оставлял другого выбора. А в кухне, между тем, было на что посмотреть. На кухонном столе стоял Генка по прозвищу Аллигатор, покойницкий сосед с третьего этажа, а в прихожей терял резкость еще какой-то смутный субъект, поспешно ретировавшийся на улицу, как только покойник явил им свою персону, которая изумленно осведомилась: “А чего это вы здесь делаете, ребята?”, хотя вопрос это был исключительно риторический, потому что, стоя на кухонном столе и откручивая газовый счетчик от газовой же трубы, можно было делать только одно — откручивать этот проклятый счетчик. Аллигатор мгновенно слез со стола и для начала и приличия ошалело спросил: “Как отсюда выйти?!”, а потом пояснил, что на улице околачивается один очень стремный тип и что он, Аллигатор Гена, забрался со своими грязными говношлепами на стол только для того, чтобы выяснить, по-прежнему ли этот стремный тип там его, Аллигатора, караулит.

“Ты хоть ничего отвинтить не успел?” — с надеждой спросил покойник и Аллигатор заверил, что фактически ничего. Покойник проводил его на улицу, сбивчиво объясняя, что его, покойника, в прошлом году уже три раза обворовывали и теперь он просто жаждет найти козла отпущения, каковым вполне может оказаться Аллигатор. На улице их встретил застенчивый друг Аллигатора, который искренне извинился перед покойником и попросил три рубля взаймы. Покойник вздохнул и снова начал объяснять, что в прошлом году его уже целых три раза, на что друг Аллигатора возразил, что в прошлом году он еще сидел, поэтому никак, даже при всем своем желании, не мог зарекомендовать себя покойнику с подобной стороны, а всему виной — эта проклятая алкогольная зависимость, страшная штука, братан, ты не поверишь, на что можно решиться из-за трех всего лишь рублей… Покойник охотно поверил, но, как и всякий бессердечный трезвенник, мольбам ближнего не внял и вообще оказался чужд состраданию.