Счастье ремесла (сборник) - Давид Самойлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Прости мне горькую досаду…»
Прости мне горькую досадуИ недоверье к чудесам.За неименьем адресатовЯ изредка тебе писал.
И знал, что широко отверстыГлаза бессонные твои,Что разгадала ты притворствоНесуществующей любви.
Но как бы мог в рассветный инейИдти по наледи шальной,Когда бы книжной героинейТы не таскалася за мной.
И что ни виделось, ни мнилосьМоей кочующей судьбе,Ты принимала все, как милость,Не помышляя о себе.
1944О солдатской любви
Стоят у околицы женщиныИ смотрят в осеннюю стынь.Из Киевщины в Смоленщину,Из Гомелыцины на ВолыньМятутся солдатские тысячи.Любовь и для них отыщется,Но горькая, как полынь…
В наградах и ранах —Штык да сума —В шинелишке дранойОн входит в дома.И славная бабаБезоговорочноПризнает хозяиномЗапах махорочный.
– Быть может, и мой так по светускитается! —Подумает бедная и запечалится.
…Озябшие птицы кричат на ветле,Туманы заколобродили.И мнится солдату: он снова в тепле,Он – дома, он снова на родине.Он снова в уютном и тепломДому,где живет постоянство…
А там,за темными стеклами, —Неприбранное пространство.А там,за темными стеклами, —Россияс войною,с бедою;И трупы с слепыми глазами,Залитыми водою;И мельницы,как пугала,Закутанные в рогожи,И где-то родимый угол,И дом почти такой же.И там – почти такой же —Солдат,усталый и черный,Лежит с твоею бабой,Податливой и покорной…
Я душу с тоски разую.Закрою покрепче двери,Чтоб мучить тебя, чужую,За то, что своей не верю,За то, что сто лет не бачил,Какая ты нынче стала,За то, что холод собачийИ дождь, и вороньи стаи,И псы цепные брешут,В ночи чужого чуя,И реже все,и режеНад нами сны кочуют!..
И нет, не бредить снами,Покуда беды дуютИ вся Россия с намиВо весь простор бедует!
1944«Как смеют женщину ругать…»
Как смеют женщину ругатьЗа то, что грязного солдатаОна к себе пустила в хату,Дала попить, дала пожрать,Его согрела и умыла,И спать с собою положилаЕго на мужнину кровать?
Не потому, что ты хорош,А потому, что сир и жалок,Она отдаст последний грошИ свой последний полушалокЗа синеватый самогон,Чтоб ты не в такт тоске-баянуСтонать полы заставил спьяну,Стуча зубастым сапогом.
О, ей не нужен твой обман,Когда ты лжешь, напившись вдосыть:Любви не ждет, писать не просит.Уже звучат слова команд,И ветер издали доноситЛихую песню сквозь туман.
А после, на ночном привале,Тоску сердечную скрывая,Бахвалясь перед дураком,Кисет с дареным табакомДостанешь ты из шинелюхиИ, рыжеватый ус крутя,Промолвишь, будто бы шутя:– Да что там бабы…Бабы – шлюхи!..
Прости, солдат, мой грубый стих.Он мне напомнил те минуты,Когда супротив нас двоихЛомились немцы на редуты.И пулемета злая дрожьТогда спасала нас от страха,И ты, на бинт порвав рубаху,Был не по-здешнему хорош.
И если нас с тобой, солдат,Потомки будут видеть чище —Неверность женщине простят,Но за неблагодарность взыщут.
1944«В колокола не звонят на Руси…»
В колокола не зво́нят на Руси,И нужно ли звонить в колокола.Беззвучный Бог живет на небеси,Ему нужна безмолвная хвала.
А нам понятней варварский Перун,Чем этот, желторукий и текучий.Но иногда, бывает, ввечеру,Мы молимся ему… на всякий случай…
1944Прощание («Я вновь покинул Третий Рим…»)
Я вновь покинул Третий Рим,Где ложь рядилась в ризы дружбы,Где грубый театральный гримСкрывать нет поводов и нужды.
А я готов был метров со стаЛететь, как мошка на огонь,Как только Каменного мостаПочуял плиты под ногой.
Здесь так живут, презрев терновникиЖелезных войн и революций —Уже мужья, уже чиновники,Уже льстецы и честолюбцы.
А те друзья мои далече,Узнали тяжесть злой стези,На крепкие прямые плечиСудьбу России погрузив.
Прощай, мой Рим! Гудок кричит,Вправляя даль в железную оправу.А мы еще придем, чтоб получитьПоложенное нам по праву!
1944Девочка
Восемь дней возила иудеевНемчура в песчаные карьеры.Восемь дней, как в ночь Варфоломея,Землю рыли и дома горели.
«Слушай, Бог!» – кричали их раввины.«Слушай, Бог!» – рыдали их вдовицы.И Господь услышал неповинных —Спас одно дитя от рук убийцы.
Девочка, растрепанный галчонок,Бурей исковерканная птаха.И глаза – не как у всех девчонок —Полусумасшедшие от страха.
Я обнял несчастного ребенка,Сел на покосившемся крыльце с ней,Расчесал ей волосы гребенкой,Волосы из «Песни Песней».
Девочка! И я ношу и греюПод личиной грубой и несхожейСердце Божьей милостью евреев,Милости не заслуживших Божьей.
19441942
Паек уменьшен был на треть,Но только начался обстрел,Я весь запас двухдневный съел,Чтоб натощак не умереть.
Потом был снова путь без карт,Без компаса, по облакам.И таял снег. И шли сквозь мартОстатки нашего полка.
А голод пух в мозгу. КричалВ кишках.Тащили пушки на руках.Был март. И снег чернел, тончал,Сырел, как сыпь. И трупом пах.
Промерзший, черствый труп хирелВ снегу, оттаяв. И в бредуЯ у него нашел еду:Пяток заволглых сухарей.
И, приотстав, как пес в углу,Закрывшись рукавом, сопя,Оглядываясь, торопясь,Я ел.И снова шли сквозь мглуОстатки нашего полка.
И пушки вязли в колеях. Был март.И снег хирел и чах,И на оттаявших ветвяхСырели облака.
1944Из цикла «Разговор с друзьями»
I. «Скажите, правда ли рассудок…»
П. П. Н.
Скажите, правда ли рассудокВредит поэзии сейчас,Среди невинных незабудокБолотной ржавчиной сочась?
И неужели это плохо,Что мысль, как камень, тяжела,Что камнем тем мостит эпохаСвои поступки и дела!..
Когда германец бил по нервамИ наш мужик бежал с полей,Прямой рассудок в сорок первомСлепых осаживал коней,
Он отрицал судьбы нелепость,Был едким, как ружейный дым,Копал окоп, врывался в крепость,И крепость падала пред ним.
III. Вдохновение
Я снова ощущаю трепетДуши, спекающейся в горле,Стихов еще невнятный лепет,Навязчивость слогов повторных.
Они томят меня упорством,Забывчивостью, глухотою.И воздухом сухим и спертым,Передгрозо́вой духотою.
Потом – неповторимый ливеньОшеломляющих резонов.И вдруг – возможность жить счастливым,Дыша живительным озоном.
1944Перед боем
В тот тесный час перед сраженьемПростуженные голосаУгрюмым сходством выраженьяСтрашны, как мертвые глаза.
И время не переиначишь.И утешение одно:Что ты узнаешь и заплачешь,И что тебе не все равно.
1944Муза
Тарахтят паровозы на потных колесах,Под поршнями пары затискав.В деревянном вагоне простоволосаяМуза входит в сны пехотинцев.
И когда посинеет и падает замертвоДень за стрелки в пустые карьеры,Эшелоны выстукивают гекзаметрыИ в шинели укутываются Гомеры.
1944Катерина
1. «Баян спасает от тоски…»
Баян спасает от тоски,Но не спасает от печали,Когда поет, как казакиДружка убитого встречали.
Есть где-то в мире Бах и властьВысокой музыки над сором.Органа ледяная страстьКолючим восстает собором.
Той музыке не до любви!Она светла и постоянна!О руки белые твои,О скомороший визг баяна!
Кривляется горбатый мех,Дробится в зеркальце лучина.И только твой счастливый смехЯ вдруг услышал, Катерина.
2. «В стихах господствует закономерность…»
В стихах господствует закономерность,Как в подвижном строении светил,Как будто с мерным замыслом ГомераГосподь свое создание сличил.
И облака российского ненастьяТеряют вид нестираных рубах,И горький ветер зла и разногласьяПриобретает старость на губах.
И бытия растерзанная глинаЗа столько лет, наверное, впервойВ твоем саду, родная Катерина,Неосторожной поросла травой…
1944Из цикла «Дорога на Польшу»
