Желтый смех - Пьер Мак Орлан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти мысли преследовали меня во время всего путешествия на площадке автобуса, везшего нас к Монмартру, где жили Коссоньеры.
Мы сошли на площади Пигаль и стали взбираться по улице забавно неаполитанского характера, насколько я мог судить, использовав воспоминание о нескольких дюжинах открыток с видами Италии.
На террасах кафе и баров сидели в небрежных позах молодые франты, некоторые из них — с седеющими висками, с шапками зачесанных назад и коротко подстриженных на затылке волос: это были, как я узнал позже, существа, созданные премудростью Господа Бога исключительно для удовольствия девиц легкого поведения.
Мы прибыли к Коссоньерам.
— Ах! Вот и вы! Как далеко! Раздевайтесь же, моя дорогая. Николай, давай твою шляпу… — и т. д.
Меня втолкнули в столовую; Алиса приветливо протянула мне руку.
— Ну, Николай, — сказала она мне, — как твои любовные дела?
И, так как я молчал, она поторопилась прибавить:
— У тебя такой вид!
Что можно было ответить на это? Сели за стол. В течение всего завтрака фраза моей кузины не давала мне покоя. «У тебя такой вид!» и затем: «Как любовные дела?» Откуда, черт возьми, она взяла это?
Завтрак был обыкновенный. После нескольких не имеющих значения замечаний по адресу старого Мак Грогмича разговор, как бы случайно, перешел на мою скромную особу.
— Он работает? — весело спросил г. Коссоньер.
— Он помогает мне, — ответил отец.
— А! Это хорошее ремесло! — объявил Коссоньер.
— Конечно, если б он овладел им.
— Не отчаивайтесь, он станет с годами серьезнее.
За десертом Алиса встала, взяла свою шляпу, поцеловала отца и мать, пожала руку мне, а также моим родителям и заявила нам, что она идет в кинематограф.
Она ушла, и внезапно мне показалось, что в комнату проник дождливый день. Общий разговор становился мне все более и более чуждым. Я не переставал повторять себе: «Да, брат, да, ты можешь сказать, что произвел на нее впечатление, она обратила на тебя внимание, она, наверное, увидит тебя во сне сегодня. Твое присутствие обратило ее в бегство» и т. д.
В течение следующей недели мое чувство обрело новые силы. Два года я блуждал в жизни, как пробка по волнующемуся морю, встречая то здесь, то там моего белокурого идола. С каждым разом я чувствовал себя с ней все свободнее, но все же не осмеливался признаться ей в любви. Я ждал, чтобы она сама пришла сорвать меня с дерева, подобно прекрасным девушкам в платьях времен Директории, собирающим груши, как это изображено на календарях, которые дарят к Новому Году покупателям в универсальных магазинах.
Однажды я имел счастье встретить Алису на улице Тэт-бу. Она выходила из своего магазина, увидела меня первой и без церемоний похлопала меня по плечу.
— Как живешь, Николай?
— Понемногу.
— Как отец и мать?
— Хорошо, спасибо.
— Ты в какую сторону идешь?
Нам было по дороге. Мы шли рядом. Ее болтовня восторгала меня. Она пустилась на откровенности: «У меня есть возлюбленный, мой милый».
Говоря это, Алиса лукаво покосилась на меня.
— Да?! — ответил я. Сам же подумал:
«Черт возьми, я это отлично знаю».
Затем двусмысленный взгляд молодой девушки какое-то предчувствие заставили меня спросить:
— Он высокий?
Она несколько колебалась.
— Пожалуй… нет.
— Толстый?
— Бог мой, он чувствует себя достаточно хорошо! — и, смеясь, прибавила: — Почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Потому что… а я его знаю?
— Вот как?! — она принимала все более и более лукавый вид… — Возможно.
Тогда, толкаемый я не знаю какой идиотской силой, я крикнул что было мочи, как настоящий дурак:
— Это я!
Алиса посмотрела на меня с веселым удивлением, затем, перестав удивляться, сказала уверенно:
— Нет, мой милый, это Антуан Портзебр, молодой человек, которого ты видел у нас в прошлом месяце. Мы жених и невеста, и я в июне выхожу за него замуж.
Как раз в это мгновение велосипедист сшиб меня с тротуара. Он имел со мной длинное объяснение, во время которого Алиса дошла до своего дома, мало заботясь о тех эпитетах и определениях, которыми мы наделяли друг друга с энтузиазмом молодости.
***
Если я рассказал с некоторым избытком подробности своих чувств к кузине, то это отнюдь не из сомнительного удовольствия причислить себя к Дон-Жуанам. Нет, я далек от подобной мысли. Я вполне искренне и добросовестно изложил все фазы моего первого любовного волнения, не стараясь украсить себя павлиньими перьями. Я старался быть искренним во всем, ибо эта жалкая история и ценна только добросовестной точностью своих подробностей. И так же точно следует изложить и то, при каких обстоятельствах, через месяц после свадьбы Алисы, я поступил добровольцем в Иностранный легион.
Конечно, я мог бы сказать, что я отправился в легион в качестве бывшего императора, или бывшего короля, которому опротивели дела, или же в качестве разоренного миллиардера; нет, если я и отправился в Иностранный полк, то лишь по самым простым, уже высказанным причинам: несчастная любовь!
Но стоит ли в этом признаваться?
Знаменитый английский писатель Редиард Киплинг тоже оказал немалое влияние на мое решение.
Уже заранее я жил жизнью, полной красочности, под бананами, пальмами или бамбуками. Бель-Аббес, Тюен-Канг — без этих мест жизнь казалась мне пресной. Все штатские в моих глазах походили на моего отца, на мою мать, на Алису, ставшую госпожой Портзебр.
Мюрже, как я узнал из книг, оказал влияние на поколение, предшествующее моему: богема, вино, любовь, Мими, галстуки Лавалльер и процессии в Латинском квартале.
Для нас же, молодых людей 19… Киплинг был сержантом-вербовщиком, который отправлял нас к экваториальным чудесам в белой колониальной каске или кепи легионера.
Заранее напичканный воспоминаниями, заранее представляя себе пленительное возвращение в отпуск, с синим поясом на мундире, я отправился однажды в среду на улицу Св. Доминика, в призывной пункт.
Чиновник учреждения с напомаженными волосами, с самопишущим пером в петлице куртки, принял меня с любезной сердечностью.
— Что вам угодно?
— Поступить в легион.
— У вас имеются документы?
— Да.
— Пройдите сюда.
Он ввел меня в маленькую комнату, мебель которой состояла из печки и ее трубы.
Там ожидали несколько молодцов: три немца, совсем юных, в маленьких каскетках; солдат колониальных войск в форме; двое молодых людей в бархатных широких штанах и в голубых куртках. Мое появление не произвело ни малейшего впечатления. Солдат разговаривал с двумя рабочими.
— Я иду снова, потому
