ГОНИТВА - Ника Ракитина

– Нет. Нельзя навьев подымать. Грех.

– Прекратите, панна Маржецкая.

Властно взял Ульку за хрупкое плечо, разорвал ветхий рукав, чистой тряпкой обмыл кожу на локте.

– Грех здрады на твоей сестре. Не хочешь Северину спасти? Ведь из-за нее Игнася расстреляли. И тот генерал, каратель, приезжал на ее могилу.

– Неправда! Не-ет…

Лейтава, Краславка, 1830, середина августа

Адам Цванцигер, прямой наследник коменданта Двайнабургского Франциска Цванцигера, командор Краславской прецептории, барон, маршалок Люцинский, снял соломенную шляпу и вытер вспотевший лоб. На платке осталась черная полоса.

– Так что больше копать не будем, – вклинился в размышления голос Гервасия, артельного головы, третий месяц работающего с паном на раскопах. – Потому как грех. Пан ксендз говорил с амвона, что грех, долокопство и разрывание могил то есть.

Упарившись от столь длинной речи, бородатый Гервасий замолк. Как стена. Пан Адась судорожным движением ткнул пенсне и оглянулся на виленского профессора отдаленной истории. Толстый профессор то и дело вытирал обильно текущий по лысине пот и прикладывался к бутылке с сидром, засунутой в ведерко с водой. На умоляющий взор хозяина Краславки он только развел ручками. Что вы хотите, мужики, варвары, лейтвины. Отчаясь уговорить мужиков, пан Адась махнул рукой: а, все к черту! – и плюхнулся рядом с профессором на траву. После спиноломных мучений сидеть было удивительно приятно. В траве пестрели цветочки, трещали кузнечики и солнце, подбираясь к зениту, сулило скорый обед.

– Так что пан прикажет, – дипломатично кашлянул над ухом Гервасий. – Закапывать?

– Почему – закапывать? – этот невинный девичий голосок заставил артельщиков побледнеть, а пана Адася – покраснеть, вскочить и снова рвануть пенсне. Один профессор мирно хлебал сидр, не понимая причины переполоха.

– Э-э… – сказал барон Цванцигер. – Профессор отдаленной истории Долбик-Воробей. Франциска-Цецилия, моя племянница.

Профессор кивнул не вставая и просопел что-то, к случаю приличествующее. Перед ним стояла невинная девица семнадцати, должно быть, лет, совершенно обыкновенная: пухленькая, румяная, с собранными по еллинской моде в узел на темени волосами; когда она встряхивала головой, тугие локоны, свисающие вдоль ушек, колыхались, как у озорной спаниелихи. На Фране было хлопчатое в мелкий цветочек платье, соломенную шляпку с лентой и букетик диких гвоздик она держала в руке.

– Почему – закапывать? – строго повторила паненка.

Теперь побледнел пан Адась, а покраснели мужики.

– Мракобесие, – фыркнул профессор.

Девушка уронила гвоздички и шляпку ему на колени.

– Да там же… да археология… да…

В конце ее короткой и выразительной речи одна из лопат с перекладиной на ручке очутилась в руках барона, вторая – в руках профессора, а в черенок третьей она вцепилась сама и решительно сиганула в раскоп.

Пан Адась с тоской подумал об остальных своих племянниках, двоюродных братьях Франи, попивающих сейчас холодное молочко на соседней мызе в окружении хорошеньких пейзанок и ничуть не привлекаемых великой наукой археологией.

– Вашей племяннице… полком командовать, – отсапываясь, изрек профессор. Барон развел руками: нисколько не сомневаюсь.

Следующие четверть часа из раскопа доносилось только усиленное пыхтение да звяканье лопат о подвернувшиеся камешки. Артельщики топтались и дергались наверху, нервно отскакивая, когда на ноги падали комья земли. Потом что-то стукнуло, вскрикнуло – и мужики сгрудились над ямой, помирая от любопытства и головами застя свет.

– А-кыш! – громыхнул профессор.

В раскопе сделалось немного светлее, и кто-то из мужиков, разглядев, сдавленно пискнул:

– Шки-лет.

– Пшли. Пшли вон.

Но артельщики не нуждались в понукании. Роняя шапки и подсмыкая ноговицы[16], они уже неслись с горы в сторону города. Археологам же было в высшей степени наплевать и на мужиков, и на окружающий мир. Почти не дыша, нежнейшими касаниями пальцев и специальных кисточек счищали они землю со своей находки. Долбик-Воробью грезилось триумфальное выступление в Виленском историческом обществе, пан Адась составлял в уме письмо своим ближайшим друзьям фольклористам братьям Граммаус, а панночка вытирала слезы восторга грязным локотком. Наконец профессор с усилием выбрался на край раскопа и сел, свесив вниз короткие ноги.

– Феноменально. Похоже на языческое погребение. Только почему их похоронили голыми?

– Саваны могли истлеть…

– Милочка, от одежды всегда остаются… элементы. Пряжки, хм, запоны, браслеты, бусы… Дикари падки до украшений, как рождественское дерево. Здесь же, – он указующе ткнул перстом, – только короны. Бронза и янтарь. Весьма типично. Или нет? – спросил он сам себя. – Феноменально.

– Возможно, мы что-нибудь найдем глубже.

– Да, весьма вероятно. Это нужно зарисовать. А потом извлечь скелеты для дальнейшего изучения. Да-с.

– Подайте мне альбом, – попросил пан Адась.

Разгибаясь с рисовальными принадлежностями, профессор вдруг увидел коня и человека и отшатнулся от неожиданности. Он не слышал ни топота копыт, ни стука от прыжка о землю, ни хруста травы под ногами. И конь, и молодой мужчина словно сгустились прямо перед ним из знойного марева, и вставая с колен, ученый увидел поочередно полускрытые зеленью короткие сапоги, костюм для верховой езды, сшитый из грубого сукна, но ладно сидящий, рубашку, распахнутую на крепкой загорелой шее, и над ней удлиненное, с высокими скулами лицо в обрамлении не по моде длинных рыжих волос. Что-то в этом загорелом лице с серыми глазами и твердым подбородком смутило профессора, но уже через секунду он понял, что вот так же точно мог выглядеть, обрасти он плотью, найденный сегодня скелет. Вон даже незагорелая полоска на лбу от похожей на свернувшегося ужа короны! Долбик-Воробей яростно помотал головой. Привидится же такое. Жара и сидр… Между тем незнакомец помог вылезти из раскопа барону и панночке. Лицо последней, там, где не было грязи, покрылось пунцовыми пятнами.

– Вы очень вовремя, Алесь, – сказал пан Адась, отряхая перепачканные руки. – Мой управляющий, Александр Ведрич, – представил профессору. Археолог надулся.

– Я увидел бегущих артельщиков.

– Вы на удивление вовремя. Пришлите пахолков с носилками, надо отнести находки в вифлеофеку. И возьмите у Анны Карловны несколько локтей кисеи.

Во все время разговора, отвечая барону звучными рублеными фразами, смотрел молодой управляющий в раскоп. И очень не нравилась заезжему профессору желтая искра в его взгляде – как у волка, то исчезающая, то возникающая, словно задуваемая ветром свеча.