Чингисхан - Мишель Хоанг

На Тэмуджине шапка из светлого меха, спадающая на затылок, как носили в то время кочевники, одежда его застегнута на правую сторону, по китайской моде. Эта деталь очень важна: по примеру европейцев, для которых только «настоящие дикари» носили перья на голове, китайцы довольно долгое время считали, что мужчины, одежда которых застегнута на левую сторону, то есть наоборот, не могут претендовать на статус «цивилизованных». В их глазах тот факт, что кочевники, жившие по ту сторону Великой стены, застегивали свою одежду как китайские женщины, был еще одним признаком варварства их нравов. Можно представить себе, что придворный художник хотел польстить своей модели и, чтобы понравиться заказчику, подправил задним числом его одежду. Но с таким же успехом можно предположить, что хан, зная китайские обычаи и постоянно общаясь с китайскими или прокитайскими советниками и военными специалистами, в конце жизни стал одеваться, следуя китайской моде.

По редким свидетельствам современников, монгольский завоеватель был высокого роста, крепкий, волосы его были негустыми и седыми, а глаза — «кошачьими». Относящиеся к 1222 году, то есть за пять лет до кончины правителя, эти наблюдения достаточно хорошо согласуются с портретом, сохранившимся в Пекинском музее, за исключением необъяснимых «кошачьих глаз». Значит ли это, что у хана были светлые и круглые глаза, как у кошачьих? Или что он очень редко моргал? Как бы там ни было, не отметив особенности взгляда своей модели, художник изобразил императора с монгольским разрезом глаз, характерным для народов Дальнего Востока.

Эта картина — часть серии официальных портретов правителей. Значит, заказной портрет, жанр, который и сегодня не допускает вольного толкования: у портрета Чингисхана — неподвижность современной фотографии из полицейской картотеки. На первый взгляд, он мало выразителен. Однако если присмотреться внимательнее, можно заметить во взгляде бесспорную серьезность, властность, то есть строгость, могучую силу, но смягченную выражением глубокого спокойствия. Простота одежды, отсутствие украшений или знаков власти только подчеркивают достоинство человека. Это почти портрет на шелке конфуцианского литератора. В действительности же портрет хана больше рассказывает нам о некоторых особенностях китайского общества того времени, чем о самой модели.

Огромная сфера, часто скрытая густыми облаками. Шар, на котором можно различить более или менее темные, обширные пятна, соответствующие протяженности морей и океанов. Пятна, то светлые, то темные, в странных очертаниях которых вырисовываются плавающие в них различные континенты. И то здесь, то там часто едва различимые сборчатые складки горных цепей и извилистые нити, которыми кажутся самые длинные реки, — так выглядит планета Земля, если смотреть на нее с Луны. От человечества, от творения рук человеческих — ни следа.

Однако если бы случайно астронавтам пришлось внимательно всматриваться в нашу планету, они смогли бы без помощи оптических приборов различить Великую Китайскую стену: бегущая от Желтого моря по берегу Тихого океана, на границе с пустыней Гоби, в сердце Центральной Азии, титаническая стена представляет собой единственное создание духа и рук человека, видимое невооруженным глазом с этого расстояния. Подобно каменному дракону, сжимающему своими могучими кольцами огромную часть вскормившей его китайской земли, это необъятное сооружение военной архитектуры бросает вызов времени вот уже два тысячелетия. По свидетельству летописей она была построена в течение 12 лет, за два века до христианской эры по повелению императора, основателя династии Цинь. Во время работ по ее сооружению, объем которых напоминает пирамиды времен фараонов, сотни тысяч крестьян, насильственно оторванных от своих деревень, погибли у подножия этого «самого длинного кладбища мира».

Если знаменитый тиран-император сыграл, без сомнения, определяющую роль в создании Великой стены, то, по всей видимости, он всего лишь соединил множество фортификационных систем, созданных одним-двумя веками раньше, в эпоху Борьбы Царств. Летопись Zhou Li («Ритуал династии Чжоу») сообщает, что в самом деле к IV или III веку до Рождества Христова уже существовала должность «ответственного за фортификации, ведавшего ремонтом оборонительных сооружений и стен, в том числе стен внутренних и внешних, рвов внутренних и внешних». Другая летопись, Shu Jing («Книга Анналов») упоминает принца Лу, который в XI веке до нашей эры обратился с такой речью к своим войскам: «На одиннадцатый день цикла я выступлю в поход против варваров Ксиу/… / Готовьте сваи и доски, потому что на одиннадцатый день цикла мы приступим к земляным работам». Следовательно, за много веков до Рождества Христова китайские стратеги уже возводили укрепления из утрамбованной земли, взятой в опалубку из досок, защитные сооружения, в которых для прочности со временем стали использовать камень и кирпич, пока император Цинь, основатель Китайской империи, не потребовал применения более усовершенствованной техники каменной кладки.

Великая стена, таких гигантских размеров, что никогда ни одна фотография не сможет воспроизвести ее всю, растянулась почти на шесть тысяч километров, если учитывать все второстепенные сооружения. Из-за отсутствия восстановительных работ — императорская казна была чаще всего пуста — во многих местах стена разрушилась, больше под воздействием стихии, чем человека. Вплоть до династии Мин, угасшей в 1644 году, китайцы пытались обеспечить ее сохранность. В течение веков Великая стена служила материальной и географической границей между Китайской империей и миром степных варваров.

То, что одна из наиболее развитых стран своего времени изобрела, построила и поддерживала такую систему фортификаций, красноречиво говорит об опасности, которую она хотела избежать: набеги кочевников. Тот факт, что поколения китайских императоров, стратегов и инженеров ценой разорительных расходов и каторжного труда сотен тысяч людей пытались укрыться за рвами, рогатками, сторожевыми вышками и зубцами Великой стены, заставляет задуматься о происхождении и мощи этих варваров, которых презирали и боялись и которые были предками Чингисхана.

Долгое время по привычке представляли себе древних кочевников Центральной Азии — хунну, татар, монголов, тунгусов и других — темной неразличимой человеческой массой, внезапно возникающей из необъятных степных просторов, насквозь продуваемых ветром. Их единственным языком была сабля, единственным занятием — грабеж. Их дикие орды, набегавшие волнами, жестокие и неожиданные, обрушивались на плодородные земли цивилизованного мира и тотчас же превращали их в пустыню. Матрица этих азиатских кочевников была в непонятном далеке, не имеющем названия, не знающим ни границ, ни культуры, ни храмов, ни городов, ни государств, — ад, сеющий смерть и отчаяние. Действительность, гораздо более сложная, заслуживает того, чтобы задержаться на мгновение на этих просторах, видевших рождение монгольских завоевателей.