Инга. Мир - Елена Блонди

Виолка не поняла, но они расцеловались. И часок посидели в шумном кафе, с неважным кофе и черствыми пирожными.

Тринадцатилетняя голенастая Ташка, с такими же, как у матери круглыми голубыми глазами, свысока оглядев Ингу, повертела на пальце темные очки, и, поправив на остром плечике конский хвост, ушла на шумную, полную автомобилей и людей площадь. Общаться не стала. А Павличек, вытирая платком полысевшую макушку, кивнул и остался что-то там у машины делать.

— Столичная мамзель, куда там, — с гордостью сказала Виолка, провожая глазами тонкую фигуру дочери, — хотела я ее в музыкалку отдать, ну не пианино, конечно, а что помоднее, электроника там разная, так она мне, фи мамо, какие ви провинциальные, я в школу моделей пойду, и на курсы дизайнеров. Так и плачу сейчас, за то, что учится жопой вертеть, модель малолетняя. Твой-то как?

И она захихикала, утыкая курносый нос в стаканчик:

— Сын двух отцов, а? Помнишь, как мы твоего Каменева крутили? Эх, все ты, Инка, испортила тогда.

Обижаться на Виолку Инга не умела, просто посмеялась вместе с ней.

— Ты Ташке хоть не скажи, а то убью обеих, — посоветовала.

И Виолка обиделась сама.

— Чо я не понимаю, что ли? Молчу, как рыба. Потому и лялякаю вот с тобой. Чтоб никому больше.

И быстро выболтав какие-то столичные, совершенно далекие от Инги новости, дохлебала кофе и засобиралась, поглядывая, как Павличек нетерпеливо переминается на жаре рядом с машиной.

— Пора мне, Инкин. Пока доехали, три раза чуть не развелись. Этой жарко, тому бензин дорогой, этой туалеты грязные, тому — граница строгая. Достали, оба.

— Приехала бы сама, — сказала Инга, выходя следом на белую от зноя площадь, — пожила у нас, недельку, море, тихо.

Но Виолка махнула рукой в кольцах.

— Та. Куда там. Вот на десять дней еле вырвались вместе. Работа, Инуся, одна сплошная работа. Ателье, как я и хотела. Я там главный мастер. Хорошо, не хозяйка, у нее голова болит, документы то се. А я только девок гоняю, чтоб дурака не валяли. Тебя подбросить, до дома-то?

Инга отрицательно покачала головой, поправила выгоревшую бейсболку:

— Тут всего-то шесть километров, как раз пройдусь степью, давно не была на раскопе, на Порфмии.

— Ну, ты прям нешнл джиографик, Инкин!

Виолка погрузилась в машину, и все еще маша Инге рукой, уже начала что-то выговаривать скорбно глядящему в ветровое стекло мужу.

И вот сегодня они с Ташкой приедут. Ненадолго, на пару дней. По телефону Виолка секретно и очень громко кричала, договариваясь о приезде:

— Инкин! Жди! Упадешь! У меня тут та-акие новости, уй, такие новости! Да, с Павлом я развелась, так что вольная птичка, у тебя там перца никакого нет на примете? Нет? А Ташке? Тоже нет? Ну чего так все бедненько. Ладно, приеду, сама погляжу.

В открытое окно шумели дальние машины и автобусы, — лето, едут к развалинам крепости, останавливаются, вываливая туристов, и те залезают на каменные площадки, снимаются, балансируя и высовываясь в узкие бойницы. Но шум был далеким, приглушенным. И не мешал слышать, как на втором этаже переговариваются Вива с Олегом, а во дворе деликатно негромко чем-то колотит Саныч.

— Саныч, я встала, привет, — отчиталась в окно, откидывая занавеску.

— Угу, — сказал Саныч через зажатые в зубах гвозди и с душой ударил чем-то железным по чему-то железному.

— Саша! — укорила сверху Вива, — всю голову разгудел мне! Иди, чаю налью.

— А душ, — отпарировал Саныч, выплюнув гвозди в ладонь, — стенку ж надо! Инка, иди, выпей там за меня. Заодно погляди, чего твой снова наворотил. С утра.

Инга засмеялась и быстро умывшись, поднялась на второй этаж, навстречу улыбкам. Немного смущенной Вивиной и Олеговой, радостной, как у щенка.

— Ну? — спросила, — что тут снова, колитесь!

— Даже не думай, — воинственно сказала Вива, быстро намазывая разрезанную булочку, — мальчик просто пошутил. Ничего страшного. Олеженька просто…

Инга прошла к перилам, внимательно оглядывая двор, пышную зелень абрикоса и узкие листья кривого миндаля, облокотилась, рассматривая дорогу, ниже — шоссе, выход к пляжику, где ночью купалась. И слушая спиной выжидательное молчание, уставилась на крепостную башню на изгибе дороги. Над ней полоскался огромный черный флаг с оскаленным черепом в красной бандане. Радостные туристы ползали муравьями, позируя и показывая руками наверх.

— Так, — сказала Инга. И фыркнула, не поворачиваясь, — и где взял? Простыню, что ли, покрасил?

— Еще чего, — обиделся Олег, — он настоящий. Специально вез. Ты фоткай давай, а то…

— Сопрут ведь, — закончила за сына Инга, — ладно, сейчас принесу фотик. Сам-то снял свой перфоманс?

— Тыщу раз, мам. Теперь пусть пионерят, — Олега засмеялся, звеня ложечкой.

Когда свирепая рожа веселого Роджера была запечатлена еще тыщу раз, Инга села, принимая заботливо налитую Вивой чашку.

— Ты неуемное существо, Олега, — упрекнула сына, — ну, а если милиция вдруг найдет в этом какой состав преступления? Да и флаг жалко, ты ж вез.

— Димка подарил, у него полная коробка такого хлама, здорово, правда? Мам, а ты чего не хочешь в Щелкино метнуться? Поглядела бы как мы там. У нас, прикинь, дискотека, своя. Машины у ребят, колонки, экран большой. В любом месте раскидываем и вперед, всю ночь танцы.

— Олега, вам по двадцать и тут я. Играйтесь уже сами.

Она вдруг представила себе ночной песок, изрытый босыми ногами, пятна цветного света, бухающие ритмы из высоких черных колонок. А что, это было бы интересно, даже очень. Но чего таскаться за мальчиком, его друзья могут и не понять, привел мамку, будто совсем малыш. А ехать одной, отдельно, совсем неохота. Знала, будет грустно, потом, когда нагуляется и наснимается, и после все разбредутся парами, а ей провожать эти парочки взглядом.

— Успею. Езжай сам. А то подождал бы Ташку. Не хочешь?

— Не, — отказался Олег, — видал я ту Ташку. Позвонила в Москве, напросилась к нам на фотосъемку, в студии. Тоскливое она существо, мам. Кончает от слова ламборджини.

— Фу, Олега!

— Молчу.

И он, вытягивая под стол ноги, сложил рот в девичьей презрительной усмешке, оглядел Виву и мать, и хмыкнул, перекидывая через плечо воображаемый конский хвост. Оскалился на дружный женский смех.

— Ладно, — сказала Инга, поднимаясь, — пошли, давай, на башню, сниму тебя рядом с Роджером.

— О! Да! Щас!

Олег, громко топая, ссыпался вниз, крича на бегу:

— Саныч, у тебя костыль есть? Как нету? Ну, хоть палка инвалидская есть? А повязка черная? Как зачем, глаз завязать. А то какой же я Сильвер буду?

— Я тебе инвалид, что ли? — обиделся Саныч и немедленно очень сильно грохнул молотком по чему-то железному, — вон, у Хвоста иди проси.

— Та. У него коляска. Какой же я Сильвер — в коляске-то!

Олега уехал в обед, и, проводив его на автобус, Инга медленно вернулась домой, уже грустя. Сына не будет неделю, после погостит еще денька три, и снова в свою Москву. Надо же, он там прижился. А как она мучилась, отпуская после выпускного. Поехал поступать, с блеском все экзамены провалил, но возвращаться не стал, год работал, где придется и жил на съемной квартире. Бедная Вива вся извелась, переживая за мальчика. И Инга, все его детство радуясь тому, что вот ее Виве долгожданное немыслимое счастье — снова видеть своего прекрасного Олеженьку, потерянного так давно, пугалась и за нее тоже. Однажды, заплакав, Вива шепотом сказала, краснея и сердито смеясь над собственной глупостью:

— Там так много машин. Ну да, я старая дура.

— Ба… — беспомощно сказала Инга, обнимая трясущиеся плечи.

Когда Олега приехал в первый раз, всего через три месяца, чтоб возобновить законную регистрацию, Инга увела его к морю и поговорила. Они шли извилистой дорогой, отгороженной от воды зубчатым старым парапетом, а с другой стороны откидывалась полуобрушенная крепостная стена, заросшая осенними обильными травами.

— Олега, так получилось. Для нее ты — будто из пепла восстал, понимаешь? Я знаю, нельзя жить чужую жизнь, но всегда помни, это наша Вива, а мы — ее дети. Ни у кого такой Вивы больше нет. Ты совсем еще мальчишка. Хоть и удивительно самостоятельный. А там столица. Там всего много, всякого. Пожалуйста, помни о том, что ты для нее — жизнь. И прости за грустное, Олега, она должна умереть раньше тебя. Никак по-другому.

— Ну, мам, — отозвался ошарашенный сын, шагая рядом, — ну ты…

— Угу. Ужасные, вроде бы, вещи говорю, да? Но если тебе захочется пуститься во всякие глупости… Ты помни о том, что я тебе сказала, хорошо? Про себя я сейчас и говорить не буду, знаешь, люблю. Но она. Не просто же так ты — Олег Олегович Михайлов.

— Угу, — согласился сын.

И Инга тут же взволновалась в другую сторону:

— Но все равно не думай, что ты щеночек какой для нашего удовольствия. Живи сам. Только вот…