Душенька - Наталья Аронова

У меня были пристрастия. Я терпеть не могла готовить гарниры. Вспоминался детский сад, пригоревшая пшенка на завтрак, макароны, толстые и белесые, как перекрученные бельевые веревки, на обед. К ним давали крошечную котлетку, больше чем на две трети состоявшую из хлеба, или тощую сосиску, так что мясное блюдо, если его можно было так называть, превращалось в гарнир, а гарнир – в основное блюдо. А между тем, «гарнир» с французского переводится как «дополнение» или даже «украшение». Те же макароны ничего собой украсить не могли.

С картошкой я могла смириться: картошку, эту вечную пищу бедняков, мы раньше ели почти каждый день, я научилась ее готовить не хуже, чем повариха Тося из старого фильма: «Картошка жареная, отварная, пюре. Дальше: картофель фри, картофель-пай. Картофельные пирожки с мясом, с грибами, с капустой и так далее. Картофельные оладьи, соус грибной, соус томатный, соус сметанный и так далее. Картофельный рулет, запеканка, картофель, тушенный с черносливом, картофель, тушенный с лавровым листом и с перцем, картофель молодой отварной с укропом. Шаники!»

Я любила овощи – крупную дробь зеленого горошка, добротность стручковой фасоли, наивность крепеньких репок, язвительную едкость редьки, багряную свеклу, охристый всполох моркови, сусальное золото луковиц. Мне нравился снежный скрип молодой белокочанной капусты и кокетливые завитки брокколи. Дородные тыквы и кабачки внушали мне трепет. К помидорам, огурцам и редису я относилась, как к добрым соседям, привычны мне были и петрушка с укропом, а вот с базиликом и эстрагоном я была на «вы». Меня восхищали свежая острота тархуна и изменчивый, сладкий сначала, потом горьковатый вкус любистока, травы, способной пробудить в человеке любовь. Ее так и звали у нас – любим-трава.

Ревень и брюква манили неизвестностью.

А ведь были еще и совершенно невообразимые – шпинат, батат, спаржа, и абсолютно непостижимые, но оттого еще более вожделенные артишоки.

Овощи были дешевы и представляли собой отличный полигон для оттачивания поварских навыков. Продавцы на рынке уже знали меня в лицо. Мне было приятно их доброе отношение, хотя причины его я не могла постичь – почему светлеют лица у пожилых крестьянок, в чьи морщинки плотно въелась земля? Почему восточные люди прикрывают свои древние, темные глаза блестящими веками, кланяясь мне? Почему разбитные девахи, все как одна крашенные в блондинку, помогают мне сложить покупки в пакет и улыбаются почти застенчиво? Больше всех любил меня пасечник, нестарый еще, но грузный и одышливый мужчина, у которого я покупала порой, стыдясь своей бедности, прямоугольный брусочек сот, источающий янтарный мед. Это было мое любимое лакомство, и пасечник всегда давал мне кусочек побольше, а взять денег норовил как за самый маленький. Именно он сказал мне однажды:

– Свет в тебе особый, девушка, земной свет.

Наверное, этот особый свет и объяснял непонятную благосклонность продавцов – они никогда не обсчитывали и не обвешивали меня, не продавали гнилой товар за хороший. Но я еще была слишком молода и решила, что просто примелькалась на рынке.

Мне нравилось готовить плов. Аромат хорошего плова может даже во сне присниться.

Откуда он, из какого баснословного Самарканда тянется золотистой ниточкой-струйкой, какой ковер-самолет его приносит, какая скатерть-самобранка дарует?

Да полноте, ничего сверхсложного-то и нет. Просто нужно знать несколько маленьких секретов… За тонкое дело приготовления настоящего плова нужно приниматься в приятном ожидании. Лучше всего кого-то ждать в гости – родню, друзей, милого. Идти за припасами на рынок необходимо с утра – этого, можно сказать, требует рецепт! И сначала, конечно, в мясные ряды, а то все хорошее мясо раскупят. Немного свежей баранины, лучше молодой. Найти ее трудно, но можно. Потом кладете в корзинку (да, на рынок, за ингредиентами для плова, я обычно ходила с плетеной корзинкой, чтобы в конце всех закупок из нее весело выглядывал хохолок подружки-петрушки) немного моркови, чуть пахнущей землей, сочной до оранжевой капельки на изломе. Компанию моркови составит золотой десант репчатого лука, лучше некрупного, но плотного, да еще сладкий перчик, да надутый от гордости за свою неслыханную спелость помидор.

И вот что важно. Покупать все необходимое для плова лучше у восточных людей, загадочно совмещающих в себе бойкую торговую жилку и неспешное достоинство.

– А тебе что, красавица моя? – смотрит на меня высокий темноволосый торговец, и в черных глазах его не видно дна. – Тебе с походцем!

Я кивала и улыбалась ему, и он, родственник, быть может, Ходжи Насреддина или самого обладателя волшебной лампы, улыбался тоже. Только совсем по-другому – таинственно, будто ведомо ему какое-то таинство, часть которого он безмолвно передает вместе с товаром мне.

Теперь скорее домой – готовить плов!

Я нарезала небольшими кусочками мясо и обжаривала их, стругала морковь и лук, распускала в кипящем жире лепестки вяленых помидоров, заготовленные с осени. Хорошо промытый рис впитывал в себя полную ароматов и пряностей влагу и важно пыхтел в чугунке. Барбарис плавился от нежности. В темном оконном стекле я видела свое отражение – зимняя ночь делала меня жгучей брюнеткой, восточной красавицей в ожидании султана.

Я угощала Игоря прямо на кухне. Мы ели из одной тарелки огненный плов, и я рассказывала ему об услышанном недавно в какой-то телевизионной передаче – раньше на Востоке о богатстве человека судили по степени засаленности его халата. Плов ели руками, и жирные пальцы вытирали о себя, прямо о грудь.

– О свою я не стану, а о твою хоть сейчас готов, – грубовато шутил Игорь и косился в вырез моего халатика.

– А еще восточная мудрость гласит: «Если у тебя есть деньги, ты ешь плов, если у тебя их нет, то ешь только плов!»

Мы пили чай – я научилась печь овсяное печенье с имбирем, сбрызгивала его душистым медом. А потом мы уединялись в моей комнате. Той зимой мама много времени проводила в ларьке на базаре. Беременность у Даны, моей невестки, оказалась тяжелая, ей приходилось много лежать, и она не могла больше продавать пирожки. Зато изготовление пирожков мама со спокойной душой переложила на меня. Я пекла пирожки с вареньем и курагой, с ливером и капустой, и свои фирменные – с яблоками и корицей. К вечеру от усталости у меня мутился разум и ныло все тело, но когда Игорь целовал меня в щеку и говорил: «Твоя щека на вкус, как яблочко», – я чувствовала себя отдохнувшей и свежей, как после теплого душа.

Потом он целовал меня в ушко и шептал:

– А тут ты пахнешь корицей…

Его губы спускались по моей шее, и я ежилась от щекотки, когда он произносил:

– Шея – ванилью… А грудь – шафраном…

Он приникал губами к животу, и я забывала о своей застенчивости, меня пронзало желание.

– Твой живот на вкус, как имбирь… Он сладкий и жгучий…

Он проникал в меня и приникал ко мне – и я ждала его последних слов:

– Губы твои медовые, Душенька…

И тогда во мне поднималось наслаждение темной, густой медовой волной.

Весной, когда овощи, долежавшие до этой поры, стали дорогими и невкусными, а новые еще не появились, я увлеклась рыбой.

Нет, я не про замороженные тушки, сложенные на прилавках, как полешки. Морскую рыбу нужно готовить и есть, когда она только что поймана, а эта, прошедшая через добрый пяток заморозок, уже не имеет ни вкуса, ни запаха, только слабый йодистый запашок… Дары моря я научусь готовить много позже, а пока я чищу окуней на уху и бранюсь сквозь зубы – я исколола все руки об их иглы, да к тому же мельчайшая чешуя летит во все стороны, усеивая пол, прилипая к стенам, запутываясь в моих волосах. В окунях обнаруживается масса икры, и я, подумав немного, кладу ее туда же, в кастрюлю. Уха получается янтарная от жира, терпкая, вкусная до полного забвения – с ломтиком лимона и петрушкой… Но самая лучшая уха получается, конечно, из ершей, хотя чистить ершей еще труднее, чем окуней. Если зазеваешься и уколешь палец ершиной колючкой, боль, пронизав в первое мгновение всю руку, долго еще будет напоминать о себе после. Зато мясо этих колючих рыбок – белоснежное, и раз уж ты когда-то пробовал королевских, то есть невероятно крупных, с ладонь величиной, ершей, ершей ершовичей, то обязательно будешь искать их снова.

А лещи? Огромные, как жостовские подносы, с красными прожилками на чешуе – их нужно жарить, и непременно в сухарях, чтобы наслаждаться потом хрусткой румяной корочкой, с которой капает пьянящий сок. А налим? Недаром барин из чеховского рассказа так упорно ловил под кустом аршинного налима – за любовь к этой рыбе, единственной, кстати, речной рыбе из отряда тресковых, я получила пятерку по литературе. Уж очень мне понравился этот рассказ, а еще больше – заливное из налима. Налим любит холодную и чистую воду, поэтому и вкус у него тоже чистый, холодный, без привкуса тины… С сомом я опростоволосилась сначала. Положила его хвост, а по-местному говоря, плес, на сковородку, прикрыла крышкой и побежала к телефону, который давно звонил, да руки у меня были заняты. Поговорила с Игорем, а когда вернулась на кухню и подняла крышку, то сома на сковородке не обнаружила – только лужу жира и в ней скукоженную шкурку. В другой раз нам с матерью принесли большого живого сома. Он лежал в раковине и не засыпал. Мы пустили его в ванну, и он стал там плавать, а мы смотрели на него.