Наши бесконечные последние дни - Клэр Фуллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– На земле четыре миллиарда людей, а зубными щетками пользуется меньше чем три миллиарда, – говорил отец, качая головой.
Солнце сияло вовсю, и мы днями напролет занимались охотой и собирательством. Пока я разбиралась в том, что́ из плодов и растений Северного Лондона пригодно в пищу, спина и плечи у меня обгорели, кожа покрылась волдырями, облезла и стала коричневой.
Отец учил меня ловить и готовить белок и кроликов; объяснял, какие грибы ядовитые и где собирать съедобные – молодые трутовики, лисички, боровики; как варить суп из черемши. Мы рвали крапиву и сушили ее на солнце, а затем, сидя на могильной плите, я смотрела, как отец снимает шкурку со стебля и сплетает из нее тонкую веревку. Я все повторяла за ним, потому что он говорил, что лучший способ научиться – это делать самому, но, хотя пальцы у меня были маленькие, веревки получались грубые и лохматые. Тем не менее мы сделали из них петлю, привязали ее к отломленной ветке, а ветку прислонили к дереву.
– Белка – ленивое создание, – говорил отец. – Кто такая белка?
– Ленивое создание, – отвечала я.
– Она всегда идет по пути наименьшего сопротивления, – продолжал он. – Что она делает?
– Идет по пути наименьшего сопротивления.
– А что это значит?
Он ждал, но ответа не последовало.
– Это значит, что она радостно побежит по ветке, и ее глупая башка застрянет в петле, – сказал он. – Она радостно побежит по ветке, даже если на ней будут болтаться ее мертвые подруги, и все равно засунет голову в петлю.
Когда мы на следующий день вернулись к ловушке, два трупика болтались на ветке, раскачиваясь взад-вперед под собственным весом. Я собралась с духом и не отвернулась. Отец отвязал петли и положил их в карман, «до следующего раза». Тем вечером он попытался показать мне, как снимать с белки шкуру, но только он поднес нож к голове первой из них, я сказала, что у нас маловато хвороста и я пойду соберу немного. Освежеванных белок отец насадил на заостренную палку, мы поджарили их на костре и ели с черемшой и вареными корнями лопуха. Но я только чуть-чуть поковыряла свою порцию – уж очень белка была похожа на того живого зверька, которым она еще недавно была, и по вкусу напоминала курицу, которую слишком давно вынули из холодильника.
Про сад мы совсем не думали. Нас интересовала только следующая еда – как ее найти, убить и приготовить. И хотя я предпочла бы сладкие хлопья с топленым молоком перед телевизором, я безоговорочно пустилась в это приключение.
Садовой лопаткой отец выковырял несколько камней из альпийской горки и на утоптанной земле неподалеку от палатки устроил место для костра. Обвязав веревки вокруг плеч, мы притащили с кладбища половину упавшего дерева, чтобы было на чем сидеть. Взять стулья из дома было бы против правил. В пыльной клумбе мы выкопали неглубокую яму для захоронения костей и шкурок от съеденных животных. Отец показал, как сделать трут из рубашки, которую он велел мне взять из его шкафа. Этого отцовские правила не запрещали. Я принесла рубашку прямо на металлических плечиках, и отец разрезал ее ножом на полоски. Он сказал, что если бы неподалеку была река, то из плечиков получились бы отличные крючки и мы могли бы есть на ужин копченую форель. Каждый вечер я разжигала костер при помощи кремня и кресала, которые отец всегда носил с собой. Сначала от нескольких искр загорался трут, а от него – заранее собранный хворост.
– Никогда не трать спичку, если можно обойтись огнивом, – говорил отец.
Поев и почистив зубы, мы садились на бревне перед костром, и отец рассказывал мне, как ловить животных и выживать в дикой природе.
– Давным-давно в месте под названием Гэмпшир, – сказал он, – жила-была семья; они жили в Hütte[3]. Все необходимое брали от земли, и никто не указывал им, что делать.
– Что такое хютте? – спросила я.
– Волшебное тайное место в лесу, – отвечал отец с придыханием. – Наш собственный домик, с деревянными стенами, деревянным полом, деревянными ставнями на окнах.
Его голос, глубокий и плавный, убаюкивал меня.
– Там круглый год можно собирать сладкие ягоды, под деревьями раскинулся настоящий рыжий ковер из лисичек, а в текущей по долине Fluss[4] полно серебристой рыбы: если проголодаешься и захочешь поужинать, стоит только опустить руку в воду, и поймаешь сразу три рыбины.
Я прижалась к нему, и он добавил:
– По одной на каждого. Тебе, мне и Mutti[5].
– А она любит рыбу?
– Думаю, да. Скоро сама ее спросишь.
– Когда она вернется из Германии…
Я уже почти спала.
– Ровно через две недели и три дня.
В его голосе слышалась радость.
– Это ведь уже скоро?
– Да, уже скоро Mutti будет с нами.
– Расскажи еще про хютте, папа.
Мне не хотелось прекращать разговор.
– Там есть печка, чтобы не мерзнуть в долгие зимние ночи, и фортепиано для Mutti.
– Мы сможем поехать туда, папа? – Я зевнула.
– Возможно, – сказал он, и я закрыла глаза.
Он отнес меня в палатку и бережно уложил. Я была вся коричневая от загара и грязи, но с почищенными зубами.
– А как мы туда доберемся?
– Не знаю, Пегги. Я что-нибудь придумаю, – сказал он.
4
Когда на следующее утро мы возвращались с кладбища со связкой белок и корзиной шнитки, Оливер Ханнингтон сидел возле дома на качелях. Солнце освещало его сзади, и лицо было в тени. Он раскачивался взад и вперед, пытаясь выпустить сигаретный дым через дырку в навесе, которую я сделала две недели назад, отбиваясь на террасе-палубе от пиратов. Когда ему это удалось, в небо поднялось серое облачко – как от индейского костра, предупреждающего об опасности.
– Привет, – сказал Оливер, все еще глядя вверх.
На коленях у него лежала черно-белая брошюрка, и я разглядела, хоть и вверх ногами, нарисованного мужчину в теплом жилете и с молотком. Наверху страницы стояло слово «Выживший». Выдохнув дым, Оливер посмотрел на нас.
– Господи Иисусе… – произнес он вдвое медленнее, чем обычно поют в церкви на Рождество.
И тут я внезапно осознала, какая грязная на мне одежда, и голова немытая, а взглянув на отца, поняла, что за это время у него
