Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов

Да и, собственно говоря, большинство солдат и офицеров ещё не осознавали сам факт присяги.

В самом глупом положении оказался Милорадович. Генерал-губернатор Петербурга, ещё вчера державший в руках управление всеми войсками столицы, почти был уверен, что после смерти Александра трон займёт Константин. А кто в этом не был уверен, кроме самого императора и его братьев-наследников? И тут — как гром среди ясного неба: Константин отказался от престола в пользу Николая.

Михаил Андреевич, позволявший себе пренебрежительные отзывы в адрес будущего царя, оказался в тупике. Пока шло подтягивание войск, боевой генерал задавал себе извечный вопрос: «Что делать?»

Ещё не коронованный, но уже принявший присягу кавалергардов Николай отдал приказ стянуть к площади войска, надеясь, впрочем, уладить дело миром…

В тесноте, что создалась на площади, заваленной камнями и брёвнами для строительства Исаакиевского собора, действия кавалерии были бессмысленными. Прошли, давно прошли те времена, когда при виде конницы пехота разбегалась, не принимая боя. Как показало время, хорошее каре, построенное офицерами пехоты, на кавалерию действовало отрезвляюще. Опытные кавалеристы знали, что лошади не пойдут на штыки. Вот и сейчас, по приказу Николая, конная гвардия пошла вперёд. Стоявшие в каре мятежники отбили эту атаку нехотя, даже как-то лениво. Да и сами конногвардейцы махали тяжёлыми палашами больше для вида. Офицеры видели в рядах восставших своих друзей, а уж поручика Одоевского, адъютанта генерала Бистрома, знала не только каждая лошадь из конюшен, но и каждая собака.

Николай Павлович, видя неудачу кавалерии, подозвал к себе главного гвардейского артиллериста — генерала Сухозанета:

— Господин генерал, приказываю немедленно открыть огонь по мятежникам.

— Невозможно, Ваше Величество, — угрюмо ответствовал генерал. — К пушкам не подвезли ни заряды, ни порох. Передки пустые.

— Ну так срочно, сей же секунд распорядитесь, чтобы привезли заряды, — задыхаясь от бешенства, проговорил цесаревич. — И если через несколько минут вы не откроете огонь, то я Вас, дурака старого, лично в пушку забью! Шевелите же задницей…

Иван Онуфриевич Сухозанет, бывший всего лишь на шесть лет старше двадцатишестилетнего Николая, в короткий миг состарился лет на тридцать. На плохо гнувшихся ногах рысью понёсся выполнять приказ. В голове билась только одна мысль: «Всё кончено. Конец карьере!» Подбежав к двум ближайшим ездовым, он выхватил из ножен саблю и закричал:

— Чтобы мигом, чтобы сейчас же! Чтобы сей секунд задницы в пушки…

И, уже не понимая, что делает, ударил саблей по голове одного из солдат. Кивер ослабил удар, но оглушённый артиллерист упал на снег.

— Никак, рехнулся, — с испугом прокричал второй, отбегая в сторону. С криком: «Его Высокопревосходительство спятило!» солдат побежал в сторону каре…

— Возьмите себя в руки, господин генерал, — попробовал образумить Сухозанета полковник Штаубе. — И прекратите истерику. На Вас нижние чины смотрят!

Но генерал был совершенно невменяем. С криком: «Изменники!» он попытался рубить саблей направо и налево, норовя зацепить своих же подчинённых. Те вначале уклонялись от ударов, но вскоре рассвирепели. Штаубе выхватил у одного из артиллеристов карабин и ударом приклада выбил саблю из рук сумасбродного генерала. Но Сухозанет не унимался: бросался на окружающих, дрался и пытался кусаться. Успокоился только тогда, когда его бросили лицом в снег, а руки связали первой подвернувшейся верёвкой. Кажется, для этого обрезали постромки с одного из оружейных передков, одновременно выводя из строя…

…Мятежное каре весело приняло беглеца.

— С ума сошёл, старый педераст, — констатировал один из молодых офицеров, а все остальные разразились дружным хохотом.

Увы, сочувствия к генералу, про которого говорили, что он выбился «в люди» благодаря картам и… собственной заднице, ни у кого не было. Но смех смехом, а ситуация казалась тупиковой. Спятивший генерал — это ещё не вся артиллерия. А коли подвезут заряды да вдарят картечью?

Что бы хоть как-то разрядить обстановку, Пущин принялся громко читать стихи:

Ты знаешь, что изрёк, Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек? Рабом родится человек, рабом в могилу ляжет, И смерть ему едва ли скажет, Зачем он шёл долиной чудных слёз, Страдал, рыдал, терпел, исчез.

— Чьи строки? — заинтересованно спросил юный лейтенант Завалишин. — Пушкина?

— Да нет, брат, учителя его, Батюшкова. Ужели не знаешь? — удивился лицейский друг Пушкина.

— Слыхал про Батюшкова, но не читал. А стихи хорошие, — одобрил Завалишин, — но нужно бы что-нибудь повеселее, чтобы солдатам легче было. Вроде этого…

Юноша с чувством пропел: «Аллонз анфан де ля патриа», но дальше первой строки дело не пошло. Петь в один голос «Марсельезу», призывающую сынов Отечества идти вперёд, не хотелось. Может, в иное время офицеры могли бы и поддержать. Да что офицеры! Старые солдаты, участвовавшие в Заграничном походе, также знали слова.

Но сейчас не то настроение, не маршевое. Все ждали — что же произойдёт?

…К лицевой части каре, обращённой к Неве, выехал генерал-губернатор Петербурга Милорадович Михаил Андреевич, хорошо знавший многих из декабристов, более того, ещё недавно сочувственно читавший депеши тайных агентов о «настроениях» и разговорах в пользу Константина…

Раздвигая лошадиной грудью толпу, он пробился сквозь оцепление мятежников и закричал:

— Братцы, солдаты! Кто из вас был со мной под Бородином и Люценом! Неужели вы пойдёте против законного государя императора, которого должны защищать?!

Голос Милорадовича, его страстные слова подействовали на строй так же, как звук барабана на ветерана. Кое-кто из солдат даже опустил ружьё. Но вперёд вышел высокий человек в партикулярном платье, но с пистолетом в руке…

Пуля Каховского попала генералу в плечо. Когда прозвучал выстрел, один из солдат оцепления