Цветы дальних мест - Николай Климонович

— А что я там забыл?

— Ну как же. Искупались бы, и вообще.

— А у меня вон купальня. — Шофер кивнул во двор. — Вон стоит. Стало жарко — стоп, машина, вылез из кабины и в бочку!

— В бочку? — эхом отозвался парень.

— А что? Очень даже хорошо. Сидишь по горлышко, прохладненько.

Парень смотрел на него. Не мог понять, загибает шофер ради красного словца или говорит правду.

— Да только как вылезешь, хоть тут же обратно полезай. Еще жарче становится…

Довольный произведенным эффектом, шофер ухмыльнулся во весь рот, полный крепких щербатых желтых зубов. Шваркнул окурок в пустую кружку, и тот коротко и зло что-то прошипел. Вытер красную шею воротником рубахи. Потом снял кепку, показав с исподу на подкладке едва малиновый ромбик клейма, почти слившийся с засаленной тканью… Недавняя симпатия, которую испытывал парень, улетучилась.

— Спасибо за угощение, — сказал шофер, вставая из-за стола.

— Не за что.

Вышли на улицу.

У машины шофер обернулся:

— Как тебя зовут?

— Вы уже спрашивали — Вадим.

— Ну, правильно. А меня Толиком. Слышь, а какой такой пастух приходил? Где живет?

— Не знаю. Он сказал — здесь рядом его юрта.

— В той стороне? — показал шофер направление своего обычного пути.

— Вроде да.

— Молодой? Постарше?

— Лет сорок — пятьдесят.

— Самому-то сколько? Девятнадцать.

— Понятно. Пастух здоровый. Бритый, да?

— Он в шляпе был, может, и бритый.

— Ну он, он, Телеган его звать. А зачем приходил, что ему надо было?

— Не поймешь. Может, чаю хотел попросить — он сказал, у него кончился. Может, просто так посидеть.

— Он такой…

Водовоз не сказал — какой, а полез в машину. Уселся, оглянулся в окошко.

— Он днями племяннику отару доверил, а тот овец порастерял — я их обоих вчера встретил. Племянник говорит, что ворует кто-то, собака будто кишки принесла, да только врет, кому здесь воровать. Племянник просто обалдуй, вот что. Теперь на пару пьют, небось.

Шофер глянул на себя в зеркальце, прилаженное сверху, поправил кепку, стянув ее вперед, пригладил пальцами виски.

— А может, вас заподозрил, проверять приезжал. Он, Телеген этот самый, такой — вроде как чокнутый. — Водовоз растопыренной пятерней попорхал в воздухе возле своей головы. — С большим приветом, да. Ну, бывай!

И водовозка тронулась.

Глава 3. ВДВОЕМ

В два часа пополудни километрах в двадцати от кошары в жидкой тени углом источенного покатого камня, очеркнувшего выгиб неглубокого сая, на сбившейся одежде, брошенной на сухую землю, сидели в обнимку женщина и мужчина и переговаривались тихо, словно боялись, что их услышат.

Несмотря на позу и мятость одежды, разговор их, однако, напоминал скорее производственный.

— Помнишь, Миш, мы в этом году Восьмое марта на работе отмечали? — говорила женщина тихо. — Салтыков к нам только перевелся тогда.

— Может, двадцать третье февраля?

— Да нет же. Я точно помню, я тогда уж в плаще ходила. Ну вот, получилось так, что мы с ним рядом за столом сидели. Ты еще так наискосок от меня, слева Галкин, а он справа, ну вот как ты теперь…

А теперь сидели так.

Она слева от него. Ее поэтапно загоревшая правая рука лежала на его голом колене, в левой, загоревшей так же, была в брезент зачехленная фляга с отвинченной крышкой. Женщина, видно, приготовилась пить, да некогда было за рассказом и невкусно: вода во фляге разогрелась, пахла затхло.

Мужчина обнимал ее за плечи. Он кивал в такт словам, но на нее не смотрел, а украдкой играл в свободной руке камушком.

— Сидим, треплемся, тут с другого конца его попросили передать что-то. Он потянулся через стол, я, как почувствовала, ноги подобрала, пепел с его сигареты мне на колено прямо. Колготы поехали, немецкие за семь семьдесят, а мне еще в гости идти. Ты б слышал, как он извинялся. Покраснел, переполошился, кондрашка б не хватила из-за моих колгот…

Пока женщина произносит этот монолог — несколько штрихов к ее вчерашнему портрету. На мужчину она тоже не глядит, оглаживает взглядом свои ноги, вытянутые па земле, ватные, носками внутрь. Раковины коленей круглые, крупные, с морковной окаемкой, со смуглыми впадинками внизу. Колени низкие, икры крутые, узкие щиколотки, кеды на размер больше требуемого — под шерстяной носок. Шорты тоже подобраны не в обтяжку — в обвис. Пестрая кофточка из дешевой выбойки с какими-то оборками, сшитая, по всей вероятности, собственноручно, снабжена вечно оттопыренным карманом под незаметной грудью — для блокнота. Сейчас кофта совсем отстала от тела, висит мешком. На голове косынка, тесно повязанная на лоб, концы которой скрещены под затылком и связаны наверху в длинный узелок, торчком торчащий, словно антенна. Устроенная таким образом, косынка делает лицо, очень загорелое и. круглое, еще круглей и меньше… Сделав паузу, чтобы глотнуть-таки из фляги, она утерла рот тыльной стороной ладони. Кисть у нее маленькая, удлиненная, коричневая, пальцы с чистыми и круглыми ногтями, вся в мелких морщинах. Попив, продолжала:

— Другой на его месте, чем суетиться, сбегал бы в ближайшую галантерею, купил бы новые, да подешевле, если денег жалко, а то…

В этом месте мужчина, сколько ни сдерживался, зевнул-таки, и она подвела итог:

— Стелет он мягко, да жестко спать, так-то.

Женщина подняла целлофановый пакет, на котором оставались крошки печенья, сняла руку с колена мужчины, принялась пакет складывать, стараясь перегнуть ровно пополам. Мужчина завинтил флягу. Сунул в рюкзак, обнял женщину, чмокнул в щеку — она было потянулась к нему, крошки посыпались по голым ногам — и тут же поднялся.

— Пойдем?

— Ты наелся?

Он только пожал плечами. Женщина встала, придержавшись за его запястье. Собрав одежду, оглядевшись и потоптавшись — не забыли ли чего, они двинулись дальше по мелкому руслу. Шли молча. Пока они молчат, можно рассмотреть и мужчину, того, кто зачастую ироничен и сведущ в вопросах энтомологии.

Он щупл, поджар, мускулист, молод, шорты туго обтягивают худые загорелые редковолосые ляжки. Рубашку, отряхнув от песка, он накинул на плечи, схлестнув под горлом короткие рукава. У него светлая бородка, особый, с веерками мимических морщин к вискам, прищур подернутых непременной прозрачной слезой светлых глаз. Походка легкая, чуть подпрыгивающая. Геологический молоток он несет щеголевато, держа за ручку посередине, и молоток в такт его шагам клюет носом.

Солнце между тем, перейдя далеко полуденный перевал, повисло, устроилось посреди бесцветного неба в гуашевом коконе, пекло так, что не то, что идти — говорить было трудно. С утра оно стягивало с земли последнюю влагу, превращало в дымку и флер, нынче и их скомкало и слопало на здоровье. Воздух сделался недвижим и невидим, безо всяких турбулентных потуг, что, впрочем, предвещало в скором будущем ветер. Русло, по которому они шли, углублялось и сужалось, так что выбор для привала малотеневого и неглубокого места объяснялся лишь отсутствием впереди достаточно ровных горизонтальных участков. Сужение и углубление это обнажало справа по ходу в напластованиях сланцев белые жилы кварца, что было интересно нашим героям с геологической точки зрения. Дальше в прогале виднелся при повороте обрыв, бурые суглинки над выходом красного песчаника, а за обрывом рос срезанный наполовину сливочно-бледный хребет, не острый, а смазанный, напоминающий полуобвалившуюся глинобитную стену, поставленную над самым краем. В действительности хребет был очень далеко.

Шли так. Мужчина впереди, женщина сзади, но глядела не по сторонам, а на его ноги, словно сверяя свои и его шаги. После довольно длительного молчания он спросил, не оборачиваясь:

— Слушай, что ты все-таки решила сегодня в маршрут идти? В прошлый год, я помню, два дня было выходных, по-человечески отмечали. А теперь что? Подумаешь, так уж важно было доделать этот квадрат. Ну, завтра доделали бы, послезавтра. Тогда б и еще один повод был, а? А так — все в одну кучу.

— Я так и хотела.

— Это еще зачем?

Тут мужчина остановился. Остановилась и спутница, обвела взглядом склон.

— Отколи-ка мне кусочек.

Пока он орудовал молотком, добывая образец, ограняя на весу, женщина вытянула из подгрудного кармана карту, сверилась, нанесла точку.

— Так ты не ответила, — напомнил он, упаковав образец, надписав мешочек.

Они двинулись дальше.

— То-то и хорошо, что вместе: и мой праздник, и общий. Ведь если бы были только Николай Сергеевич и мальчишка, то и разговаривать не о чем. Но есть же еще и он! Я уверена, обо всем, что здесь делается, он распрекрасным образом доложит Галкину. Ты, Мишка, у нас не так долго работаешь, а я всю эту контору насквозь знаю. Может, его и послали со мной, чтоб доложил, что здесь да как.