Сокровища кряжа Подлунного - И Сибирцев

Глава вторая

В КРАЮ ДАЛЕКОМ

Под крылом стратоплана стремительно убегала назад непроницаемая белесо-синяя пелена облаков. А как хотелось раздвинуть эту пелену и хотя бы на мгновение увидеть безбрежные просторы, над которыми стремительно мчался серебристый сигарообразный воздушный гигант. Но не много разглядишь с двадцатикилометровой высоты, да и глаз человеческий плохо приспособлен для созерцания предметов, удаляющихся со скоростью километра в секунду. Стогов вздохнул, нехотя отвернулся от иллюминатора, повернул рычажок телевизора, укрепленного на спинке переднего кресла. - Придется, видимо, довольствоваться таким э-э... опосредствованным восприятием, - сердито проворчал профессор, обращаясь к сидевшему в соседнем кресле плотному, средних лет человеку с медно-красным, задубевшим от солнца и ветра лицом. Сосед кивнул и включил свой аппарат. Прошло несколько секунд. Сверхчуткий электронный глаз телевизора раздвинул непроницаемую для взора людей пелену облаков, и теперь по экрану, целиком заполняя его, расстилался иссиняфиолетовый ковер тайги. Местами фиолетовый фон светлел, на секунду внизу мелькали извилистые голубые ленточки, крохотные сахарно-бе лые пятнышки. Стогов вгляделся, понял: реки, снежные пики. И вновь тянулся под крылом бесконечный фиолетовый ковер... Си бирь. ...Сибирь! Земля, омытая водами Полярных морей. Край, обожжен ный дыханием нетающих льдов и знойных ветров Центральной Азии. Край великой щедрости и великих контрастов... Сплелись в неразрывном объятии ветви красностволых великанов, ни человеку, ни зверю, ни даже юркой птице нет пути через мглистую чащобу... Это Сибирь. Ласковый степной ветерок шумит в зеленых глубинах разнотравья, клонит к жирной земле шелковистые венчики цветов, вздувает быструю рябь по золотым пшеничным морям, звонкая песня жаворонка льется с ярко-синего неба... Это тоже Сибирь. Посвистывает хорей в руках закутанного до глаз неутомимого каюра, с визгом и лаем мчится сквозь слепящую пургу собачья упряжка... Это Сибирь... Тянется по зыбким пескам караван верблюдов, далеко окрест разносится гортанная песня проводников... И это Сибирь... Емкое, большое это слово - Сибирь. Все вобрала она в себя. Затерянная в лесных дебрях деревушка в два домика и раскинувшийся на десятки километров город с миллионным населением, стиснутая каменными щеками яростная, в гневной пене река и обнявшая скалы, rnwmn из пены вод явившаяся стена плотины, залитая медью заката ледяная гора, неприступная в своем молчаливом величии, и черный зев тоннеля у подножья - все это Сибирь, вечно новая, неповторимая. Пламя плавильных печей и молочный блеск электрических Солнц, серебристые нити рельс через таежное приволье, призывные песни работяг-судов на бурных реках, отступившая от заводских цехов тунд ра - все это Сибирь, трудовая, обновленная, подобревшая, великая труженица - Сибирь рубежа семидесятых годов двадцатого века. Приникни чутким ухом к сибирской земле, вслушайся в говор и плеск речных струй, вникни в шум ветра и звонкие птичьи трели, ты услышишь дыхание сибирской земли, песню новой Сибири. Это песня о людях отважных сердец, о зимовщиках северных островов и проходчи ках шахт, о мастерах огненного дела и молчаливых чабанах... Их теплом согрета, их уменьем прославлена, их мужеством возвеличена сегодняшняя Сибирь... Стогов вглядывался в калейдоскопическое мелькание видов на экране, силился установить места, над которыми проходил самолет, но высота скрадывала очертания городов и поселков. И здесь не мог помочь даже зоркий глаз телевизора. Сосед Стогова - геолог Василий Михайлович Рубичев щурил небольшие карие глаза, восторженно прищелкивал пальцами и, на правах щедрого хозяина, то и дело напоминал Михаилу Павловичу: - Глядите, глядите! Вот и Крутогорье началось. Видите, как "белков" внизу богато, а вон ниточка синенькая - это река Северянка. Большущая, доложу вам, река и капризная. Стогов согласно кивал, поддакивал, хотя видел он, честно говоря, немного. Тянулся фиолетовый плюш тайги и трудно было различить все то, о чем частой скороговоркой рассказывал Рубичев. С геологом Михаил Павлович познакомился перед отлетом из Москвы. Зная, что Рубичев должен помочь ему в размещении будущего института, он теперь с интересом приглядывался к новому коллеге. А Рубичев, не замечая испытующего взгляда профессора, рассказывал, все более увлекаясь: - Знаете, Михаил Павлович, если бы вдруг случилось так, что все наши богатства одновременно иссякли бы и на Украине, и на Урале, и на Волге, и даже в Сибири, одно Крутогорье могло бы не только накормить сырьем всю нашу промышленность, все ее отрасли (все, обратите внимание!), но и дать сырье вдвое, даже втрое более мощной индустрии. Заметив легкое недоверие во взгляде Стогова, Рубичев заговорил убежденнее: - Нет, нет, вы, Михаил Павлович, не подумайте, что это преувеличение. Геологи знают на земле несколько так называемых естественных минералогических музеев, но такого созвездия минералов, как в Крутогорье, нет нигде. Это уже не музей, а необыкновенный склад на площади в сотни тысяч квадратных километ ров Кряж Подлунный - основной горный массив этих мест и его отроги - это скопление сокровищ... Слушая Рубичева, Стогов думал, что восторженно влюбленный в здешние края геолог все же несколько преувеличивает. Михаил Павлович сам родился в Сибири и, хотя много лет назад покинул родные места, внимательно следил за всеми новыми данными в изуче нии сибирских недр, много слыхал он и про уникальные богатства Крутогорья, но все же слова Рубичева казались Стогову преувеличением. Однако очень скоро Михаилу Павловичу пришлось пересмотреть свое мнение. Прошло менее двух часов после того, как турбореактивный самолет "Родина" стартовал на подмосковном аэродроме, и вот уже он идет на снижение. Остались позади пять тысяч километров пути, под крылом все более четко вырисовывались очертания Крутогорского аэропорта. Стратоплан пробежал по бетонной дорожке и остановился как раз напротив гигантского аэровокзала. Сходя по трапу, Стогов невольно залюбовался этим величественным и вместе с тем необычайно легким сооружением. В Москве сейчас был день, а в Крутогорье уже приближался вечер. Предзакатные лучи золотили здание, напоминавшее огромный прозрачный кристалл. Отделанные легкими пластмассовыми плитами стены, в которых не было ни одного кирпича и ни единого грамма металла, сейчас отливали тусклым светом чистого червонного золота. Бледно-желтые закатные блики расцветили хвою гигантских кедров, обрамляющих ведущую к вокзалу аллею. Казалось, что впереди, на опушке рощи сказочных золотых деревьев высится гигантская золотая глыба, ласково играющая и искрящаяся всеми своими гранями. За свою почти шестидесятилетнюю жизнь Стогов поездив по белу свету, видел немало по-настоящему красивых городов. Но сейчас, любуясь Крутогорским аэровокзалом, Михаил Павлович не мог не отдать должного здешним зодчим и строителям: трудно было найти более верное решение этого здания. Воздушные ворота молодого города, напоминающие гигантский золотой самородок, - это был великолепный, очень выразительный символ сказочных сокровищ сказочных мест. Каждый, кто входил в здание, немедленно попадал в мир прекрасной, творимой человеческими руками легенды. Крутогорские художники явили всему миру поистине безграничные декоративные возможности пластических масс. Всю огромную стену напротив входа в центральный зал занимала гигантская карта-макет Крутогорской области. Из конца в конец по ней топорщились горбатые цепи гор, извивались голубые ленты рек, иссиня-зеленым пологом раскинулась тайга. Казалось, ни одной живой души нет в этом суровом северном краю. Но проходили минута, другая, где-то на пульте автоматически включалось освещение, и тогда оживала, меняла свой облик чудесная карта. Море огней вспыхивало на ней. То рудники, заводы, электростанции обновленного Крутогорья слали свой привет гостям города, приглашая их в этот необычайный уголок Земли Советской. - Две эпохи. Даже не верится, что между ними всего несколько лет! - воскликнул глубоко потрясенный увиденным Стогов. - Да, именно две эпохи! - подхватил обрадованный взволнованностью профессора Рубичев. - А вот, Михаил Павлович, и летопись этих эпох. Стогов только сейчас обратил внимание, что в росписи стен зала действительно была запечатлена художественная летопись покорения Крутогорья. Здесь было много пейзажей, поражающих воображение дикой красотой и суровостью, художники запечатлели и первую ночевку новоселов у жаркого костра, и первую просеку в таежном море, и первую улицу первого, еще безымянного поселка... Много места в зале занимали портреты тех, кто, не думая о подвиге, совершал его буднично, каждодневно, незаметно для себя... Стогов вглядывался в портреты, читал надписи... Геологи, строители, горняки, металлурги. Обветренные простые лица. Стогов всмотрелся внимательнее и понял, что во всех этих, таких разных лицах, было общим, роднило их между собой. Общим было выражение глаз. У всех, кто был изображен на портретах, во взгляде сквозила большая мечта и большая гордость настоящего человека. Такой же горделиво мечтательный взгляд был на портрете и у Василия Михайловича Рубичева - первооткрывателя месторождений ядерного горючего и ценнейших металлов в районе Кряжа Подлунного. Но, пожалуй, самым удивительным в этой своеобразной картинной галерее было то, что ко всем ее экспонатам не прикасалась кисть. Все это: и карты, и картины, и портреты были сделаны из пластмассы. Комбинируя пластические массы различной расцветки, jpsrncnpqjhe художники добились тончайших оттенков в своих творениях, создали подлинные шедевры мозаики. - Что же, мы, кажется, отдали должное созерцанию двух эпох в истории Крутогорья, не пора ли подумать о третьей. Она начнется с созданием вашего института, - мягко напомнил Рубичев о цели их при езда. - Да, - согласился Стогов. - Нас уже заждались в обкоме. Профессор еще раз бросил взгляд на портреты творцов и мечтателей - людей, которые отныне становились его земляками, и двинулся следом за Рубичевым к выходу. В вестибюле вокзала Михаила Павловича встретил тщательно одетый, очень деловитый и очень строгий молодой человек. Он без улыбки посмотрел на Стогова и осведомился: - Профессор Стогов? - Да. - Прошу в машину, - все так же без улыбки пригласил молодой человек и пояснил: - Вас ожидает товарищ Брянцев, первый секретарь областного комитета партии. Александр Александрович Брянцев - крупный подвижный человек с наголо обритой головой и броскими, несколько грубоватыми чертами лица - оказался много разговорчивее и приветливее своего преиспол ненного собственного достоинства помощника. Усадив профессора в глубокое кресло, Брянцев сначала опустился на стул рядом, но потом, следуя многолетней привычке, встал и размашисто зашагал по кабинету. Доверительно улыбаясь, он сообщил: - Мы недавно поставили вопрос о создании у нас, в Крутогорске, научного центра. В ЦК нас сразу поддержали, но о таком размахе, какой придали будущему институту в Москве, мы и мечтать не могли. Полагали так: будет несколько лабораторий чисто прикладного характера, а получили ценный институт с разносторонней программой исследований и с воистину грандиозными задачами. - И сразу, без перехода поинтересовался: - Где думаете размещать институт? Стогов усмехнулся. Ему нравилась восторженность этого очень подвижного человека, но в то же время безоговорочная уверенность собеседника слегка покоробила независимого по характеру Михаила Павловича. И с легкой лукавинкой взглянув на Брянцева, он спросил: - А почему вы так убеждены, что я непременно здесь останусь и буду размещать институт? Ведь Крутогорье - это все-таки один из вариантов. Брянцев остановился против собеседника, по лицу его пробежала легкая тень. Он молча всматривался в Стогова и думал: "Бравирует или у него это серьезно. Нет, судя по первому впечатлению, бравирует, меня испытывает. Мужик-то, на первый взгляд, настоящий, только взъерошенный какой-то". После долгой паузы Брянцев, мягко увещевая своего строптивого собеседника, проговорил: - У меня, Михаил Павлович, даже и не возникало такого вопроса: останетесь ли вы у нас и будете ли вы размещать в Крутогорье свой институт. Вы же, как мне говорили, сибиряк и большой ученый. У нас вам простор, а с простора в закоулки только мухи сворачивают. Брянцев подошел к такому же, как и в аэровокзале, макету области. Уверенным движением нажал на пульте одну из многочисленных кнопок, на макете вспыхнула цепочка разноцветных огоньков. Теперь голос секретаря обкома зазвучал неожиданно торжественно: - Вот этими огоньками обозначены на макете вершины Кряжа Подлунного. На мой взгляд, - это самое редкое и самое удивительное творение природы. В эти места долгое время доступа не было. Предполярье, глухомань, бездорожье. Сняли с воздуха, увидели цепь гор, а что в их недрах, - узнали лет пять назад. Да и то не все sgm`kh, так сверху царапнули, на сливки нацелились. А ко многим вершинам Подлунного еще и сейчас доступа нет. К Незримому, например. А интересный пик, своенравный. Брянцев вернулся за свой стол и продолжал с легкой улыбкой: - Я инженер. По образованию экономист, по профессии - армейский политработник. На гражданскую партработу уже после ликвидации армии перешел. Но все-таки сдается мне, что Незримый - это такое чудо... Ну, да ладно, не буду выдвигать гипотез! Это ваше дело. Но позвольте дать совет: будете осматривать отведенную институту площадку, побывайте у Подлунного, только лучше всего древним способом - пешком. Так полнее прелесть наших мест поймете. Недо стойно это человека, - добавил он с неожиданной горечью, и Стогов понял, что последние свои слова секретарь обкома адресовал уже кому-то другому, с кем, видимо, долго и горячо спорил в этом же кабинете... "Нельзя не влюбиться в эти места". - Эти слова не раз мысленно повторял Стогов, шагая вместе с Рубичевым и проводником охотником Семеном Шабриным по еле заметной петлистой тропе. Поднимались над горными распадками седые космы тумана, голубели хрустальной свежестью ключи, вздымали к бездонному небу корявые, узловатые руки таежные великаны. Седьмой день шел по таежному без дорожью маленький отряд, все время прямо на северо-восток, туда, где над морем тайги голубели вершины Кряжа Подлунного. Стогов последовал совету Брянцева и, побывав на будущей площадке института, решил для лучшего знакомства с Крутогорьем добраться до Подлунного "древним способом" - пешком. Теплая июньская ночь опустилась на тайгу, в сплошную непроглядную тень слились в вышине верхушки деревьев, умолкли птичьи голоса, притихли в траве неугомонные кузнечики. Тишину нарушало только потрескивание пламени в костре. Взмывали ввысь, бледнея и угасая на лету, золотые цепочки искр, изредка вырывался острозубый язык пламени, тогда на мгновение розовели обступившие поляну деревья, но вспышка угасала, и вновь воцарялись темнота и тишина. Подложив под голову смолистые хвойные ветви, Стогов прилег на брезенте у костра. Усталое за день тело наслаждалось покоем, сквозь тонкую подстилку приятно ощущалось тепло нагретой солнцем земли, ноздри щекотал терпкий смолистый запах. Полузакрыв глаза, Стогов сквозь легкую дрему прислушивался к неторопливому рассказу Шабрина. Старый охотник, скрестив ноги калачиком, сидел у костра, время от времени помешивая в нем длинным обугленным суком. На нехитрой треноге в прокопченном котелке шипела и булькала похлебка из подстреленного утром глухаря. Говорил Шабрин размеренно, неторопливо: - Вот подымемся мы утречком на Кедровую гору, оттуда весь Подлунный и откроется, как на ладошке. Тогда, Михаил Павлович, сами все и увидите. Ежели до света встанем и пойдем, то к восходу аккурат на вершине Кедровой будем. И вот тогда, обратите ваше внимание, заиграет солнышко по Подлунным горам, ровно какой искусник красками горы смажет. Ведь это ж такая красота - дух захватывает: и красные горы, и розовые, и с синевой которые, а один, самый, почитай, высокий пик никогда не видать, ни зимой, ни летом. Редко-редко когда проступит сквозь туман да облака, а так все больше совсем его не видно, ровно и нет там ничего. Вокруг горы светятся, разными цветами играют, а эта гора все в тумане прячется. Так и прозвали мы этот пик Незримым. - А может быть, там в действительности и нет никакого пика? лениво отозвался Стогов. - Просто собирается туман в распадке, а вы - Незримый. - Нет, Михаил Павлович, прав старик, - вступил в разговор Psahweb, до этого молча лежавший рядом со Стоговым. - Время от времени подает Незримый весть о себе, его излучение далеко от этих мест зафиксировано. Но таких вспышек отмечено всего пять-шесть. Этими местами давно интересовались, да доступа к ним не было. Крутогорску-то пять лет всего. Геолог Саврасов еще до революции заинтересовался этим чудом природы, снарядил экспедицию да так до вершины и не добрался, погиб бедняга. Из его группы всего один человек каким-то чудом спасся. Его показания запротоколированы. Экспедиция Саврасова погибла от сильного взрыва неизвестного происхождения. Потом, уже в советское время, снаряжались на Незримый еще две экспедиции. Первую постигла судьба Саврасова, вто рая - уцелела, но цели так и не достигла. - И что же, вершины Незримого так никто и не видел? - спросил Стогов, явно заинтересованный рассказом Рубичева. - Видели, - отозвался геолог. - Перед самой войной полярный летчик Гвоздилов уловил погожее утро, когда туман почти полностью рассеялся, и прошел над Незримым бреющим полетом, даже сумел сфото графировать вершину. - Ну, и что же он увидел? - быстро перебил Стогов. - Оказалось, что вершина Незримого плоская, голая. В самом ее центре довольно обширное озеро, которое, судя по всему, не замерзает даже в самые лютые морозы. - Здешние старожилы об этом по-другому рассказывают, заговорил внимательно слушавший геолога Шабрин, - они об этом так объясняют: Давно, давно была здесь равнина. На этой равнине жило большое и мирное племя. Охотились в лесах, пасли на лугах скот. Предводительствовал племенем могучий и отважный богатырь по имени Аян. И вот в один недобрый день на людей племени Аяна напало злое разбойное племя хитрого и жестокого Карадага. Семь дней и семь ночей бились Аян и его люди против полчищ Карадага. В последнем поединке сошлись Аян и Карадаг. Еще три дня бились богатыри, наконец, сразил Аян своего недруга. Сразил, но и сам, утомленный, упал с коня наземь да и заснул богатырским сном. Люди племени Аяна поставили над ним, своим спасителем, каменную юрту, развели в ней огонь и велели дыму так плотно окутать юрту, чтобы никто не видел ее до пробуждения Аяна. А чтобы кто не по тревожил сна Аяна, навалили вокруг юрты камней, завалили все входы в нее. Так и получился Кряж Подлунный, а в центре его - юрта Аяна, вьется над ней дым от вечного очага и пар от дыхания спящего бога тыря, сплетаются они в туман и скрывают каменный шатер Аяна от недобрых глаз. Вот это и есть пик Незримый. - Хороша, поэтична легенда! - одобрил Стогов. - Но надо понять ее. Сдается мне, что, если верно все, о чем вы мне рассказываете, то дело здесь совсем не в дыхании спящего богатыря, - с усмешкой закончил он. Больше в ту ночь о Незримом уже не говорили. Наскоро поужинав, путники заснули. Утомленному многодневными переходами по таежному бездорожью Стогову показалось, что он едва сомкнул глаза, как Шабрин растолкал его. - Пора, пора, Михаил Павлович, - повторял старый охотник. Стогов энергично вскочил, поспешно умылся из протекавшего рядом говорливого ручейка, и через несколько минут маленький отряд двинулся дальше на северо-восток. Короткая июньская ночь еще не кончилась. По-прежнему тонули в синей тени верхушки деревьев, густой мрак окутывал крохотные полянки. Но с каждой минутой все резче становился утихший на ночь ветерок, все чаще слышались, особенно пронзительные в тишине, вскрики пробуждавшихся одна за другой птиц... В полном молчании, то и дело раздвигая ветви, в густой шатер qoker`bxheq над узкой тропкой, двигались по тайге разведчики будущего города науки. Первым шел Шабрин. Он ступал легко, неслышно, бесшумно раздвигая ветви. Не глядя под ноги, он каким-то природным чутьем еще издали замечал и перегородившую тропу буреломину, и неожиданную топь; шел ровно, не спотыкаясь, словно играючи преодолевая препятствия трудного пути. Шагавший следом за Шабриным Стогов двигался, наоборот, тяжело, медленно, часто оступался с тропы, ветви раздвигал с шумом, порой вполголоса чертыхаясь. Михаил Павлович, хотя и был одержимым охот ником и за всю свою жизнь исходил по лесам многие тысячи километров, но все же и он впервые в жизни оказался в такой чащобе. Замыкал шествие Рубичев. Это был человек, точно не подвластный ни утомлению, ни унынию. И по трудной таежной тропке, в густосиних предрассветных сумерках вышагивал он размеренно, без усилий, то негромко насвистывая, то даже напевая что-то. Узкая бледная полоска на восточной стороне темно-фиолетового неба стала сначала серой, потом изжелта-белой и, наконец, начала медленно розоветь. Шабрин прибавил шаг, заторопились и Стогов с Рубичевым. Теперь шли в полном молчании. Перестал насвистывать даже жизнерадостный Рубичев. Путники карабкались по каменистой тропке на вершину Кедровой, с шумом выскальзывали из-под ног и устремлялись вниз острые камни, все громче шумели на ветру мохнатые кедры... - Поспели, солнышко-то еще эвось где, - удовлетворенно проговорил Шабрин, первым вступивший на плоскую, точно стол, поросшую кедровником вершину горы. Старик снял теплую шапкуушанку, с которой не расставался ни в зимнюю стужу, ни в летний зной. На круглом добродушном лице старого охотника выступили крупные бисеринки пота. Шабрин провел ладонью по редким серебристоседым волосам на темени, улыбнулся и вдруг, широко раскинув руки, точно силясь обнять все вокруг себя, почти выдохнул: - Гляди, Михаил Павлович! Гляди и запоминай! Вот это он и есть - Кряж Подлунный! Но Стогов и без этого приглашения не мог оторвать взора от картины, открывшейся с вершины Кедровой. От самого подножья Кедровой и дальше на северо-восток, куда хватал глаз, теряясь за линией горизонта, тянулись горы. Они то стягивались в одну линию, образуя частокол острозубых вершин, то, разделенные широкими распадками, далеко отклонялись друг от друга, и тогда между ними розовело глубокое рассветное небо. Десятки вершин открывались взору Стогова. И не было среди них двух схожих. Плоские, точно стесанные солнцем, водой и ветром; острые, пиками вонзившиеся в облака; изогнутые, напоминающие скрюченные пальцы; вершины, являвшие бесформенное нагромождение камней, и вершины самой причудливой формы, казавшиеся то генуэзскими сторожевыми башнями, то стенами и бастионами грозных крепостей, то древними часовнями. Горы, поросшие непролазной тайгой, зеленеющие мягкими луговыми травами, желтеющие ржавым покровом мха, - они были повсюду, они как бы надвигались на тайгу в долине, точно стадо беззвучных каменных чудовищ. Поистине великолепна была эта волнующая каменная поэма в ясный рассветный час. Солнце уже поднялось над горизонтом и теперь зали вало щедрым светом горные цепи. Казалось, гигантская радуга опустилась вдруг на землю. Пики Кряжа Подлунного вспыхнули, заискрились в солнечных лучах. Еще мгновение назад бледно-синие, они стали вдруг золотыми, нежно-розовыми, пурпурно - алыми... Горы, словно ожили, обрели живую плоть, задышали. Казалось, звучит, льется над землей чудесная симфония, и каждая вершина исполняет в ней строго определенную взыскательным dhphfepnl партию. Впрочем, нет. Не все вершины, не все горы слали пробуждающейся тайге щедрые краски рассвета. В самом центре горной цепи зияло белесо-серое пятно. Солнечные лучи не в силах были пробить это мутное месиво и точно обходили его стороной, а шапка тумана висела над крохотной частицей Кряжа, тяжелая, неподвижная, непроницаемая. - Вот там и прячется Незримый, - тронув за локоть Стогова, негромко проговорил Рубичев... - Вижу, - в тон ему так же негромко отозвался Стогов. - Вижу и думаю, думаю, Василий Михайлович, об этом чуде. Хоть и не люблю, не приемлю я сие мистическое слово, но похоже, что в данном случае мы имеем дело именно с чудом природы. Если озеро Кипящее, как вы его называете, действительно кипит, кипит столетия подряд, следовательно, есть все основания полагать, что этому процессу весьма активно способствуют силы, я бы сказал, безграничные по могуществу. Мы обязаны, Василий Михайлович, постичь характер этих сил... Может быть, именно там редчайшее топливо для нашего Земного Солнца... ... - Мы обязаны постичь характер этих сил, - снова говорил, спустя несколько дней после первой встречи с Незримым, Михаил Павлович Стогов своему ближайшему сподвижнику по созданию будущего института Петру Федоровичу Грибанову. Профессор Грибанов - атлетического сложения немолодой уже человек с длинным несколько бледным лицом, обрамленным буйной курчавой бородой, сверкая крупными, выпуклыми, черными, цыганского типа глазами возразил: - Но вы же, коллега, осведомлены, что все попытки вступить на вершину Незримого завершались неудачей. И, мне думается, что невероятно в столь... - Мне кажется невероятным только одно, - резко возразил Стогов, - что до сих пор на вершину Незримого еще не ступала нога исследователя. Я должен побывать там... ...И снова тянулся внизу бесконечный фиолетовый ковер тайги. Слегка покачиваясь, громко стрекоча мотором, вертолет держал курс на Незримый. Профессор Стогов провожал задумчивым взором убегающее назад лесное море. Невольно вспоминалась первая встреча с тайгой, когда открылась она на экране телевизора в реактивном гиганте. Михаил Павлович не привык, да и не умел кривить душой и теперь не мог не признаться себе, что тогда, в первый раз, тайга встрево жила, даже испугала его. Только увидев с подоблачной высоты безбрежный зеленый океан, Стогов по-настоящему ощутил разлуку с Москвой, со всем, что многие годы было его жизнью. В тот момент он ясно понял, что там, в Москве, закрылась какая-то страница его жизни, и вот сейчас, в эту минуту, начинается новая, неведомая. Он еще не знал тогда, какие события заполнят эту новую страницу, но уже мысленно готовил себя к этим событиям. Тогда, год назад, он был еще гостем в этой тайге, а теперь... Теперь за плечами его горели костры ночёвок на таежных полянах, кажется, даже и сейчас еще ноги его хранят тяжесть утомления после сотен километров пеших переходов по бурелому, топям и каменистым увалам... Теперь он стал своим человеком в тайге, тайга раскрыла ему свое неласковое сердце и сама поселилась в его душе. Первый пеший поход через тайгу к отрогам Кряжа Подлунного завершился тем, что Стогов забраковал уже намеченную площадку и настоял на перемещении будущего города науки в район горы Кедровой, на двести километров дальше от Крутогорска, но ближе к удивительным энергетическим кладовым Кряжа Подлунного. Узкие тропки, что вместе с Шабриным и Рубичевым год назад проторили они в чащобе, становились все шире, оживленнее, и уже недалек был тот день, когда они превратятся в бетонированные автострады, ведущие от Крутогорска к будущему городу науки в Север ной Сибири. При первой встрече с секретарем обкома он едва не надерзил Брянцеву, а сейчас город науки, о котором шел тогда разговор, существовал уже не только в мечтах. Вслед за маленькой, импровизированной, как называл ее сам Михаил Павлович, экспедицией Стогова, Рубичева и Шабрина в тайгу ушли сотни изыскательских отрядов. А сегодня эскизы и чертежи с затейливо выполненными подписями проектировщиков уже лист за листом сдавали в архив. То, что еще несколько месяцев назад было чертежами, стало ныне просеками первых улиц в таежном приволье, линиями первых домов, громадами первых корпусов института. И все вместе: дома, улицы, корпуса будущего института, крупнейшего на Азиатском материке, ныне уже носило имя - короткое и славное - город Обручевск. Все это время, до отказа заполненное всевозможными, чаще всего неожиданными, прежде совсем незнакомыми заботами и делами, не раз думал Стогов о славной жизни человека, чье имя было увековечено в названии нового города. Забота о славе и могуществе Отечества, неутолимая жажда познания вели сквозь снега и горы, через непролазные леса и раскаленные зыбкие пески великого геолога и путешественника. Владимир Обручев шел по следам торивших до него по Сибири узкие тропы русских землепроходцев. Ныне люди, вступившие во вторую половину века Октября, призваны были приумножить славу и подвиг Владимира Обручева. В трудах и заботах по строительству города науки минул год непривычной, увлекательной жизни. И весь год, ни на один день не померкла в памяти Стогова картина залитых веселыми рассветными лучами гор и грязно-серого пятна тумана в центре этого переливаю щегося всеми цветами радуги горного кряжа. Таким впервые увидел Стогов пик Незримый, таким видел его еще не раз в первое свое крутогорское лето. И не было дня, когда бы не посещало Михаила Павловича желание побывать на этом овеянном легендами пике, постичь его тайну. И вот сегодня, сейчас, через несколько минут, это должно было совершиться... Вертолет приближался к Незримому. И сам Стогов, и Игорь, вызванный отцом из Москвы для участия в исследованиях, и геолог Рубичев, которого Михаил Павлович в шутку называл крестным отцом экспедиции, гидрогеолог Ракитин, водолаз Семушкин - все, находившиеся на борту вертолета, в эту минуту неотрывно смотрели вниз. Стоял погожий майский полдень. В разлитой в теплом воздухе щедрой синеве четко проступали причудливые контуры вершины Кряжа Подлунного, а впереди по курсу вертолета зловеще клубились грязносерые клочья тумана. В это время года пелена тумана была тоньше, слабее, чем обычно. Но и сейчас от пилота Лазарева требовалось высокое мастерство, чтобы не погубить людей и машину в этом не пробиваемом солнцем белесом месиве. Но и Лазарев, этот не знавший страха человек, лучший пилот в Крутогорском геологическом управлении, совершавший ставшие полулегендарными посадки и на острозубые пики, и на зыбкие болота, и на крохотные пятачки полян в таежной чаще, даже Лазарев, по винуясь какому-то безотчетному чувству, на границе тумана все же предельно снизил скорость машины и тревожно, выжидательно оглянулся на Стогова. Почувствовав нерешительность Лазарева, Стогов мягко подбодрил его: - Вперед, Константин Михайлович, смелее вперед! Лазарев прибавил газ, и вертолет врезался в податливую, обволакивающую стену тумана. И сразу же мутное, белесо-серое месиво обступило со всех сторон неповоротливую машину. И у людей, находившихся на борту вертолета, тревожно сжались сердца. Сразу j`j-то вдруг забылось, что всего в трехстах километров отсюда лежит готовый прийти им на помощь большой и шумный город, что вертолет оснащен совершеннейшими навигационными приборами и средствами связи. Людям на борту потонувшей в непроглядном тумане машины стало тревожно, и на какое-то мгновение они почувствовали себя беззащитными перед этой страшной, непонятной пока силой черного тумана. Стогов первым стряхнул с себя эту минутную слабость и обычным своим, не допускающим возражений тоном скомандовал: - Включить локаторы! По синеватым экранам побежали светлые легкие зайчики. Приборы обшаривали скрытую от глаз людей вершину Незримого. И почти в то же мгновение в кабине раздался тревожный возглас Игоря: - Назад, товарищи! Немедленно назад! Старший Стогов метнулся к сыну. Игорь молча указал глазами на радиометр, за которым вел наблюдение. Привычное короткое пощелкивание в приборе - свидетельство того, что внизу в недрах земли есть радиоактивные руды - слилось сейчас в резкую пулеметную трескотню непрерывных щелчков, стрелка, указывающая дозу облучения, скакнула в крайнюю точку шкалы и застыла там. Еще мгновение и на шкале вспыхнула яркая лампочка, пулеметную трель в приборе сменил пронзительный тревожный звонок. Радиометр - спутник геолога и путешественника - предупреждал людей о грозной опасности. Там, за пеленой тумана, исследователей ждала смертельная доза облучения, там была смерть. Мертвой радиоактивной пустыней, гибельной ловушкой для любого вступившего на нее оказалась скрытая вечным туманом вершина Незримого. Излучение - страшная в своей беспощадности и неотвратимости сила. И в то майское утро люди вынуждены были отступить перед этою силою...