Виола - Артём Соломонов

ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! Ты лебедь жемчужный в отражении Иордана! Пленила ты сердце моё… пленила ты сердце моё одним лишь взглядом очей своих!

— Мой возлюбленный пошёл в сад свой, в цветники ароматные, чтобы пасти в садах и собирать лилии, — опустив свои золотистые глаза, вежливо и тихо перебила девушка. — Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой — мне; он пасёт между лилиями.

— Что лилия между тернами, — продолжил с большим пылом Соломон, — то возлюбленная моя между девицами. Положи меня, как печать, на сердце своё, как перстень на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь! Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знамёнами!

— Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня, — умоляла бедная девушка настойчивого царя.

Внезапно внимание Соломона отвлёк слуга, принёсший важные известия из дворца. И, пока царь говорил с ним, девушка скрылась из виду. На следующий день правитель Израиля проходил мимо того же виноградника и услышал звонкий девичий смех.

Он огляделся по сторонам и словно сквозь полупрозрачные шторы увидел идиллическую картину: в тени, под пышными гроздьями винограда, сидела его девица, а рядом с ней лежал её возлюбленный и, забыв про свой посох, вкушал этот виноград с её маленьких смуглых рук.

Семь дней и семь ночей Соломон терзался греховными мыслями, то по-прежнему восседая на троне с охраняющими его львами и в медно-красном хитоне, то метаясь из угла в угол необъятного дворца. А иной раз перед его взором стояли чаши весов: на одной из них высвечивалась свадебная церемония его тринадцатилетней возлюбленной и этого жалкого пастуха, а на другой — он, мудрейший из царей, лобзающий её юные стройные ноги, на которых ещё недавно были изношенные сандалии.

Но после долгих размышлений всё же перевесила чаша вторая.

— Подойди ко мне, мой преданный Ванея! — устало обратился царь к слуге, что находился в нескольких метрах от него.

— Да, мой господин! — ответил он, поклонившись.

— Ванея, отыщи мне пастуха, что пасёт своё стадо между лилий.

— Что, мой царь?!

— Найди его! И впусти в его шатёр эту кобру! — властно произнёс Соломон, указуя сверкающим перстом на вазу, в которой таилась коварная змея.

— Будет сделано! — ещё раз поклонившись, ответил слуга.

Глава 9. Немного о Рыцаре Печального Образа

Салманский и его новый приятель проговорили до позднего вечера. А вернувшись домой, он вновь обратился к тому, что занимало его всё это время — книге о Соломоне.

Не раз он рвал всё в клочья и выбрасывал из окна, понимая, что никто не оценит его труда и что пишет он, в сущности, в стол. Но не проходило и дня, чтобы Салманский не возвращался к своему замыслу.

Как же завершить историю? Юноша беспокойно ходил по комнате, снова и снова садился за письменный стол, включал лампу с лимонным абажуром. Наконец он достал из стола зелёную папку с бумагами и взял рукопись, вдоль и поперёк исписанную корявым почерком. Многочисленные исправления и пояснения громоздились друг на друге, будто толкаясь и теснясь на странице. Некоторое время юноша пристально всматривался в неровные строчки. Вдруг, словно под властью озарения, он принялся торопливо исписывать страницу за страницей, спеша перенести на бумагу бесчисленные образы и мысли, вспыхивающие в его голове и стремящиеся вырваться на свободу.

Так прошло около часа. Однако усталость этого вечера взяла своё. Не дописав строки, Салманский выронил ручку и, неловко заваливаясь на стол, опрокинул чашку с недопитым, давно остывшим кофе. Он смутно увидел, как расплываются буквы и фразы, которые ещё недавно имели связь и смысл, как вместе с ними тает и меняет очертания окно, открывающее вид на ночной Невский, как растворяются голые стены, и пол зеркальный под ногами. Ещё минута — и юноша уже крепко спал, опустив голову на руки.

А на краю стола, среди небрежно разбросанных бумаг (большая часть которых была безжалостно им разорвана), лежало вот такое письмо, которое он написал ещё несколько месяцев назад, но так и не решился отправить:

«Здравствуйте, Виола!

Если я оскорбил вас чем-то во время нашей прошлой встречи, то прошу простить меня… Я просто безнадёжно вами болен, и в этом не нахожу ничего удивительного… Вы так очаровательны, необыкновенны, обладаете утончённым вкусом, а вашему незаурядному и живому уму остаётся только завидовать! Разве я мог пройти мимо такой девушки… мимо той, что воплощает в себе всё самое заветное и прекрасное. Словом, являет собой несравненный идеал, о котором может только грезить такой незадачливый вроде меня?

И даже узнав, что вы замужем, я так и не смог вырвать из сердца это чувство, оно продолжает жечь меня изнутри. Но отчего же вы сразу не сказали мне об этом? Впрочем, это уже не имеет значения. Одно лишь меня тревожит. Если бы я только знал, что вы счастливы, пусть даже и с другим, мне было бы проще отпустить вас навсегда, смириться с тем, что вы не моя. Но что-то подсказывает мне, что это не так. Во время нашей последней встречи вы показались мне не такой счастливой, как тогда, на концерте. Если бы я только знал, в чём причина… Надеюсь, мы ещё встретимся и сможем объясниться…

Преданный ваш поклонник Т. С.»

Сам Салманский имел польские корни по материнской линии. От матери же ему досталось изящное сложение и красивые черты лица, длинные руки с нервными музыкальными пальцами и тонкая лебединая шея. Острый быстрый взгляд агатовых глаз выдавал пытливый ум и жгучую жажду знаний. А пухловатый рот, с чёткой трещиной на нижней губе говорил о страстном темпераменте и некоторой заносчивости.

В Салманском странным образом сочетались две личности: одна из них была достаточно замкнутой и нуждалась в уединении, другая, напротив, — тщилась из него поскорее выбраться. Первая имела склонность всё романтизировать, в то время как вторая — часто гнушалась этого и стремилась к прямо противоположному.

Стремление обрести целостность и стало одной из причин, по которой Салманский выбрал философский факультет. Ему с детства грезилась холодная красота Петербурга, но приехать в город мечты юноша смог только к 22 годам — после школы ему пришлось несколько лет трудиться в родном городке, чтобы заработать на обучение.

Но не только философия занимала ум Салманского. Подобно его герою, Соломону, он стремился найти «путь к сердцу девицы». Однако в этом деле юноша преуспел не более, чем водолаз, не имеющий при себе соответствующего костюма. Да и