Ботфорты капитана Штормштиля - Евгений Астахов

— Самый горячий и самый холодный, — сказал он, ставя все на стол. — Тридцать шесть рублей. Кушайте на

на здоровье.

«Тридцать шесть! — ужаснулся Т ошка. — А где мы возьмем такие деньги?»

Но Бобоська уже протягивал официанту червонцы. Тот спрятал их в большой потертый бумажник и, шевеля усами, направился на другой конец веранды.

Вино было терпковато-сладкое и очень холодное. Оно вязало рот ударяло в голову крепким виноградным духом.  Тошка отпил немного и поставил стакан на клеенку.

— Ну, как там они? — спросил Бобоська, разрезая пенерли. — Ты не забыл подарить пудру?

— Нет, что ты! Я все положил перед дверью, а сам следил с площадки четвертого этажа.

— Взяла?

— Да. Прочитала записку, улыбнулась. Потом постояла, постояла и зашла обратно в квартиру.

— А в записке ты написал, что и от меня тоже?

— Конечно.

— Сам-то ты что подарил?

Тошка замялся.

— Да так, пустячок один... Случайно подвернулся.

Бобоська молча покрутил свой стакан.

— Чего не пьешь? — спросил он.

— Не хочется.

— Привыкай, олан! — сказал Бобоська голосом боцмана Ерго. — Моряк должен пить вино. Я вот еще с годик покантуюсь у Скорпиона, а потом подамся на какую-нибудь посудину, которая ходит в загранку. У хромого боцмана до черта знакомых, он поможет мне устроиться. Как ты думаешь, поможет?

— Конечно поможет. Он добрый.

— Уйду я в плавание. Куда-нибудь далеко. В Южную Америку или к Новой Зеландии. И буду присылать тебе письма. С красивыми марками.

— Я тоже ушел бы с тобой в плаванье... Только мне еще сам понимаешь, четырнадцати даже нет.

Бобоська снова покрутил свой стакан темными от краски пальцами. Потом посмотрел куда-то в угол веранды и ответил:

— Чего тебе уходить? У тебя вон отец с матерью и, опять-таки, школа. Тебе уходить ни к чему...

В мастерскую они возвращались, когда на размякшие от жары тротуары уже ложились длинные синие тени.

— Сейчас Скорпион опять погонит меня со свертками. Последние три дня у нас работы по горло. А потом целую неделю загорать будем. — Бобоська подпрыгнул, сорвал серебристый изогнутый лист эвкалипта. Помял его пальцами, понюхал. — Пахнет хорошо, а комары боятся. Знаешь почему?

— Нет.

— И я не знаю. Надо Сушеного спросить. Этот все знает. А уж если чего и не знает, так соврет в момент.

— Уходил бы ты от них, Бобоська.

— Вот паспорт получу — и ходу. А пока малость побегаю по адресам. Скорпион не жадный — то тридцатку сунет, то червонец. Премиальные, говорит. И еще тетке платит. Успею уйти.

— А школа?

— Что школа? Все равно я через год в плаванье подамся...

На пороге мастерской стоял Сушеный Логарифм в длинном сатиновом халате и в галошах на босу ногу. Счетная линовка торчала из нагрудного кармана. Он посмотрел на ребят тусклыми, как у дохлой кефали, глазами и сказал, словно веслом в уключине проскрипел:

— Ты опять шлялся с кем не надо? Серапион тебя как инструктировал? Ты разносчик материальных ценностей. И нечего авару со всего города за собой таскать.

— Он не авара, — заступился за Тошку Бобоська. — У него отец главным бухгалтером работает.

— Послушай, мальчик, — скрипнул Сушеный Логарифм, поворачиваясь к Тошке. — Если ты еще раз покажешься возле нашей лаборатории, я тебя такой красочкой обрызгаю, что ни одна химчистка не выведет. И папаша твой, главный бухгалтер, за испорченный костюмчик тебя ремешком, ремешком. Вот так. А ты, Бобоська, о премиальных забудь, до конца месяца, по крайней мере.

После этого Тошка не ходил больше в мастерскую на Турецкий базар. Зачем же лишать друга премиальных, отвле кать его от серьезных, взрослых дел?

До начала занятий оставалось еще целых две недели, Тошка почувствовал себя ужасно одиноким и даже перестал

ловить рыбу в Старой Гавани. Он уходил теперь с утра на волнорез, ложился на еще не успевшие согреться бетонные

блоки и смотрел в теплое, бесконечное небо.

«Был бы у меня друг, — думал Тошка. — Сильный и все на свете понимающий. Чтоб был он взрослым и смелым, и лучше всего моряком. Но чтобы у него всегда находилось время для задушевного разговора со мной. Разговора с глазу на глаз, по-мужски откровенного и прямого. Чтобы от этого человека не было никаких секретов... Вот Бобоська. Он друг, конечно. И он почти как взрослый и почти моряк. Но все-таки это не то. Почему? Не знаю...»

Тошка чувствовал — Бобоське плохо. Несмотря на то, что он ходит в закусочную есть пенерли и пить «изабеллу» и получает от Скорпиона премиальные. Ему все равно плохо, а он, Тошка, не знает, как можно помочь товарищу. Спросить  отца или маму? Но мама обязательно скажет:

«Ах, опять эти уличные дружки! Босяк твой Бобоська!»

А что если Е го? Но у того и без Бобоськи хватает забот в Старой гавани. И к тому же боцман, конечно, повторит свою неизменную фразу:

— Пусть он уйдет от этого Серапиона. Плохой человек Серапион Изиашвили — я его давно знаю...

А уйти нельзя. Тетка б удет кричать и жаловаться, что у нее не хватает на жизнь...

Вот если б Женщина с Грустными Глазами... Она, вероятно, сумела бы во всем разобраться. Она ведь спецкор...

Тошка лежал на спине и смотрел в небо. Неторопливые облака лениво брели по нему, цепляясь друг за друга. Мимо волнореза прошли фелюги — парусные суденышки с высокими бортами. Впереди — большая и черная. Косой парус, как воронье крыло. Она шла легко и бесшумно, зарываясь в невысокую зыбь острым хищным носом. Тошка знал, что фелюги ведут в пограничных водах лов тунца по специальным разрешениям. Об этом ему рассказывал Ерго.

— А как называются эти фелюги? — спрашива Тошка. — На борту что-то написано не по-нашему.

— Жулики они называются, — сердито отвечал боцман. — Особенно тот, черный. Если человек честный, свою лодку в черный цвет незачем красить.

Но Тошка любил определенность. Просто «жулики» его не устраивали. И он прозвал фелюгу «Черной пантерой». Двум другим названия никак не придумывались, и они ходил до поры до времени просто в «морских жуликах» .

Прикрыв глаза ладонью, как козырьком, Тошка смотрел на «Черную пантеру». Ловко накренившись, она прошла мимо волнореза, обогнула его и взяла курс на Нижний мыс.

Рулевой в закатанных по колено полосатых брюках закрепил румпель, свесил за борт ноги и закурил длинную трубку с тонким, как карандаш, чубуком.

Тошка снова стал смотреть на облака. Он все пытался представить себе этого самого друга, который сразу бы все понял, все объяснил, протянул бы сильные, загорелые руки и распутал без труда любой сложный узел.

И вдруг неожиданно на краю волнореза, там, где стояла мигалка, он увидел человека в зеленом бархатном камзоле, треуголке и в высоких кожаных ботфортах с серебряными пряжками. Незнакомец стоял, расставив ноги, заложив ладонь за широкий пояс, и весело смотрел на Тошку.

— Здорово, старина! — крикнул человек хриплым от соленого ветра голосом. — Будем знакомы, меня зовут капитан Штормштиль...

Глава 5. Капитан Штормштиль и его юнга Клотик

Облака плыли по небу одно за другим. Они не спеша спускались к горизонту и ложились на воду, словно насухо сбитые яичные белки на голубую тарелку. Далекий пароход тащил за собой лохматые струйки дыма. Тошка лежал на жестком бетонном блоке и слушал, как шуршит, катая гальку, мелкая веселая волна.

«А здорово я придумал — капитан Штормштиль. Это, конечно, бывалый морской волк, который прошел через все океаны, побывал у Огненной Земли и в проливе Беринга, на Мадагаскаре и в Саргассовом море. Он все видел и ничего не боится. У него крепкая рука верного друга, и белые зубы, и курчавая борода под твердым, выступающим вперед подбородком...»

Тошка закрыл глаза. И сразу же по бетону волнореза простучали тяжелые кожаные ботфорты.

— Привет вам, капитан! — сказал Тошка. — Как прошло плаванье?

— Отлично, старина! Надо сказать, мой бродяга клипер имеет отменный ход. При хорошем ветре он без труда обставит кого угодно.

— Я это сразу приметил, капитан. Вы еще были в пяти кабельтовых от берега, когда я сказал себе: эге, черт побери,

этот клипер может потягаться с самой «Катти Сарк»*, А как, кстати, назьшается ваш корабль, капитан?

— «Фантазия», старина. По моему, это неплохое слово, как ты думаешь?

— Конечно. Просто великолепное! Большой ли экипаж у «Фантазии»?

— О нет. Всего лишь двое. Я и мой верный юнга. Этого вполне достаточно.

— Юнга?

— Ну да. Вон он стоит на спардеке и чистит мои пистолеты.

Тошка покрепче зажмурил глаза, и тут же у волнореза закачался легкий трехмачтовый клипер с острыми, изящными обводами, с палубой из темного дуба, с парусами, аккуратно собранными и уложенными вокруг рей, широких, как объятия друга.

На спардеке стоял юнга в фуфайке и замшевых штанах, заправленных в голенища ботфорт. Засучив рукава, он лихо чистил длинноствольные тяжелые пистолеты. У юнги были тонкие волосы цвета золотистой соломы и голубые глаза. А ресницы прямые и черные.