Другой мир за углом (сборник) - Александр Шорин

Почти не глядя я пробираюсь вперёд и едва не падаю, потому что пол подо мной двигается. Инстинктивно шарахаюсь в сторону, но вовремя останавливаюсь: это всего-навсего эскалатор, который медленно, но неотвратимо везет меня вперед и вверх.

Спрыгиваю с бегущей ленты только потому, что вижу зелёный цвет: такой, какой бывает только у бильярдных и рулеточных столов. Я знаю – там, где один из таких столов, обязательно много людей – а это то, что мне сейчас нужно. Однако я ошибаюсь – людей там нет, как, впрочем, и столов – по крайней мере, таких, каких я ждал: зелёным сукном покрыт пол небольшой комнаты. Кажется, я догадался: это ресторанный зал, стилизованный под болото – потому что кое-где из него торчат невысокие столики в виде бугорков. За одним из них полулежит в позе русалки, помахивая (хвостом?) очень милая девушка со светлыми волосами, которые волнами спадают вниз, и конца им не видно. Она смотрит мне прямо в глаза: зрачки у нее карие, они весело поблёскивают – мне кажется, поблёскивают приглашающе. Я давно уже никому не верю, а особенно в такую ночь, как эта – но такие глаза врать не умеют, либо умеют врать так хорошо, что это уже за гранью лжи, а значит уже правда. В таких глазах не утонешь и даже не отразишься, но зато поверишь им, да так надолго, насколько им достанет силы смотреть на тебя, а может и после этого тоже. Я сажусь за её столик, имитирующий кочку, прямо на пол, и растворяюсь в таком уюте, будто попал к огню очага после блуждания в зимнем лесу. Кажется, что мы знакомы всю жизнь и столько раз говорили обо всем на свете, что уже и говорить ни о чём не нужно.

Русалка опускает глаза, и я понимаю, что она смотрит на охапку наручных часов, которую я всё ещё судорожно сжимаю в руке.

– Первый раз вижу столько часов, – говорит она, и голос её льётся, словно вино из бокала. – И что, они все ходят?

Я киваю:

– Только по-разному.

– Как же ты определяешь время?

– Как все – по солнцу, они нужны не для этого.

– А для чего же?

– Как память. Некоторые – память о глупости, другие – о дружбе, третьи – о любви.

– Как интересно! Хочешь мои тоже?

Она протягивает руку, на которой отливает платиной изящный браслет с миниатюрным циферблатом.

Я невольно беру её за запястье и разглядываю эти часы. Она улыбается немного смущённо:

– Я их ни разу не снимала. Не получается, может быть, ты снимешь?

– А нужно?

– Я как тебя увидела, сразу поняла – нужно тебе их подарить.

– Хорошо, но я в ответ подарю тебе свои.

Я аккуратно расстегиваю браслет. Он подается тяжело: видимо действительно ни разу не снимался с тех пор, как был защелкнут на запястье. Наконец они, поблёскивая, падают мне в ладонь. И тут я понимаю, что вся эта гора часов у меня в руке не подходит для ответного подарка, а моих среди них нет, они остались где-то там, в траве, у заброшенного дома. Какая невосполнимая оплошность!

Я целую руку с отпечатком браслета и шепчу:

– Скоро вернусь!

Бегу дальше, и часы в руке, тяжелея с каждым шагом, сейчас напоминают мне маски, которые мы на себя надеваем: за их слоем погребено где-то на дне наше настоящее лицо. Я счастливее других, потому что хотя бы знаю, где его искать. И ещё я знаю, что нужно делать с найденными часами: их нужно раскидать снова там, в траве – может быть, они прорастут и станут чьим-то временем, может быть, и нет – это не важно, важно, что их место там, а не где-то ещё.

Я ищу выход на улицу, но вместо него попадаю в другой ресторан – там со специальных столиков кормят собак и на меня смотрят с удивлением. Пол там почему-то тоже очень скользкий – может быть от экскрементов, я пытаюсь развернуться, но ноги разъезжаются в стороны. С трудом, широко расставив ноги, я поворачиваюсь к двери, чтобы выйти, но в это время откуда-то из углов появляются двое светловолосых, хватают меня подмышки и уверенно тащат куда-то спиной вперед. В конце зала я чувствую в затылке боль от удара и перестаю что-либо видеть.

Стен комнаты не видно – только пятно красного ковра, на котором я сижу. Двое по-прежнему поддерживают меня с боков, но на этот раз они смотрят в ту же сторону, что и я: там стоят всё те же светловолосые, тоже двое. Стоят и очень стильно улыбаются – будто их снимают в рекламном ролике. Где-то посередине, между мной и ими, лежит золотой грудой целая куча часов, и в этом освещении они кажутся сокровищем, хотя это не так.

Я пытаюсь что-то сказать, но губы разжимаются с огромным трудом, а язык кажется таким огромным, что кажется – сейчас вывалится изо рта.

Один из улыбающихся поднимает руку, и тут я замечаю, что ковёр имеет форму пентаграммы. И вижу я его почему-то сверху. И вижу себя, который каким-то образом дотягивается правой рукой до груди и с удивлением вытаскивает из неё пучок из пяти стрел, словно связанных воедино, стрел таких маленьких, что они напоминают швейные иглы.

Только тут я чувствую боль и возвращаюсь в свое тело, но сбоку светловолосый шипит, чтоб я не дергался, если хочу остаться жив. Предупреждение это излишне: держат меня так крепко, что невозможно пошевелиться.

Мысль постоянно возвращается к увиденным мной стрелам, похожим на иглы: что-то они означают. Откуда-то я должен помнить – что, но не помню. А ещё – этот шипящий голос: как будто призванный ободрить, а не испугать.

В эту секунду чувствую, что в грудь входят новые пучки игл – их так много, что они её покрывают целиком, ощеривая меня ежом ко всему окружающему миру: ощущение такое, что в грудную полость влетело раскалённое пушечное ядро.

Ещё долю секунды рассматриваю сверху свое распростёртое тело, прежде чем осознаю, что оно мертво.

Ковёр, образующий пентаграмму, становится расплывчатым, дольше всего видно, как поблёскивает в его центре кучка часов, словно чешуйка на хвосте русалки, словно браслетик на её запястье.

Девушки и уши

Уши у этой истории очень длинные…

Алла и Клара – две сестры-близняшки – были очень красивы, но этого никто не замечал. Причина – в их ушах.

– Как будто великолепный мастер, лепивший нас, устал и присел отдохнуть, доверив завершить работу неумехе-подмастерью, – говорила Алла.

– Уши ему оторвать, тому подмастерью! – поддерживала ее Клара.

И обе вздыхали.

Надо признать, было из-за чего: их лица, столь прекрасные в профиль, в фас уродовали длинные, бесформенные лопухи. У Аллы – чуть большего размера, за что её в школе прозвали “Большие уши”. Клару величали “Малые уши”, но ей от этого было ничуть не легче: они все равно куда больше обычных.

И хорошо бы, если бы их головы венчали “благородные эльфийские удлиненные”, как фильме про Властелина Колец, так ведь нет: лопухи они и есть лопухи…

Со временем, когда они стали девушками, то научились маскировать свой природный изъян волосами, но комплексы остались.

Как и особенное отношение к ушам вообще.

Особенность эта заключалась в том, что при оценке других людей Алла и Клара пользовались одним-единственным критерием: их ушами.

– Этот лаптем море выхлебает, – говорила, бывало, Алла, разглядывая мощные ушные раковины какого-нибудь прохожего, и Клара только кивала: “Локаторы на пять!”. И посторонним было непонятно: восхищаются они слуховыми приборами, дарованными природой этому человеку, или высказывают неодобрение…

Если верить сонникам, увидеть во сне чьи-то уши – это предупреждение: кто-то будет придирчиво выслушивать каждое ваше суждение, стремясь найти повод для того, чтобы вас оскорбить. Близняшки видели самые разные уши в своих снах постоянно, и сонники не читали.

Если верить науке, уши мы используем не только для слуха, но и для равновесия. И правда: нашлись такие уши, которые лишили наших девушек равновесия. Обеих сразу.

Лёха – молодой человек, которому они принадлежали, не представлял из себя ничего особенного с общепринятой точки зрения: светловолосый, роста среднего, слегка прыщав, не очень умён, но самонадеян… в общем, обычный семнадцатилетний парень. Но для парочки наших красавиц, которым тоже к тому времени исполнилось по семнадцать, он сразу стал предметом обожания.

– Боже, – воскликнула Алла, глядя на его ушные раковины, – я хочу от него дочку!

– Ты разглядела барабанную полость? Ты видела, какой там лабиринт? – поддержала её сестра. – И заметь: не уродует эту красоту наушником.

(Они обе терпеть не могли плейеры).

В общем, Лёха и опомниться не успел, как был “взят в оборот”. Нисколько не смущенный от счастья, привалившего на его юную голову, он старался ухаживать, как мог… вот только никак не удавалось ему сообразить, за кем же из прекрасных сестер он ухаживает: как мы уже говорили, единственное их отличие было в длине ушей, но в такие интимные подробности Алла и Клара парня, конечно, не посвящали…. Кончилось это тем, чем и должно было кончиться: беременностью обеих.

Они были этим вполне счастливы, Лёха – в шоке.

Незадолго до родов (как водится, сроки у них были одинаковые), Лёхин шок плавно перешел в панику, которая привела его в единственное место, где молодой человек может вполне законно решить с помощью государства навалившиеся на него проблемы: в военкомат.