Призрак джазмена на падающей станции «Мир» - Морис Дантек

Чернокожий саксофонист еще немного посмеялся, а затем принялся теребить свой инструмент, не сводя с нас глаз.

— Нет, — в конце концов произнес он. — Я — ваш способ выкрутиться.

Утром, когда я явился на рынок поддержанных тачек, чтобы продать «ауди» Омару Бенсаиду, сон оказался впечатан в мою память так крепко, как будто я в действительности пережил все это. Ночной ход событий был внезапно прерван телефонным звонком портье, которого я накануне попросил разбудить меня. В этот момент саксофонист как раз начал рассказывать нам историю последнего дня своей жизни, 24 ноября 1970 года. Это были воспоминания, расположенные на самом «дне стека»[20] и потому стертые при пробуждении.

В портовом киоске я купил французские газеты и в колонке «Происшествия» смог лицезреть две наши рожи — на фотках, позаимствованных непосредственно из личных дел Центра фильтрации. У нас были осунувшиеся, исхудалые лица и круги под глубоко запавшими глазами. На этих снимках мы совсем не походили на швейцарско-канадскую чету, совершающую турне вокруг Средиземного моря.

Однако в статье говорилось о возможной связи «нантерского налета», осуществленного «беглецами из Центра № 14», с другими аналогичными преступлениями, произошедшими в окрестностях Парижа на протяжении почти трех последних месяцев, — правонарушениями, совершенными под фальшивыми именами, которые полиции наверняка удастся рассекретить.

Мне это не нравилось. Нам на шею пытались повесить скверно проделанное вооруженное ограбление. За что?

«Ах вы, засранцы! — подумал я. — Как же вы осточертели „беглецам из Центра № 14“!»

Омар был честным дельцом, то есть парнем, который держит свое слово, если вы держите свое. Доставленная мною «ауди» находилась в идеальном состоянии, марка и год выпуска соответствовали предварительному описанию, так что я имел полное право на обещанные двадцать пять тысяч швейцарских франков, выплаченные в различной валюте, в том числе банковскими чеками и наличными долларами США. Это позволяло нам не оставлять следов в обменниках.

Вернувшись в отель пешком, я задумался над тем, что же означает сон о станции «Мир».

Доктор Коэн-Солаль, по его собственным словам, чрезвычайно интересовался сновидениями шаманов в первобытных культурах, особенно у австралийских аборигенов. Но в те времена, когда врач работал на правительство, его труды, мягко говоря, не встретили благосклонного приема, поскольку в них доказывался тезис о том, что некоторые «пограничные состояния сознания» могут оказаться полезными, а значит, определенные «препараты» следовало бы разрешить к использованию для этой цели. Ревнители-служители медико-полицейского правопорядка, пришедшие к власти по всей стране, сочли подобные теории «сумбурными и безответственными». В качестве наказания Коэн-Солаля направили в один из Центров фильтрации, где людей осматривали и ставили на учет по определенным медицинским показаниям и характеристикам генотипа. За самим врачом, а также за процессом его общения и переписки с иностранными исследователями следили достаточно пристально, особенно за пределами Центра. Но благодаря сложным задачам, к решению которых новые власти подключили Министерство здравоохранения, доктор фактически был оставлен в покое.

Коэн-Солаль наблюдал за нами в рамках новой правительственной программы, направленной на доскональное изучение «особого случая», то есть нас: восемьдесят восемь носителей синдрома Широна-Олдиса.

Доктор посоветовал мне прочитать некоторое количество книг, текст которых имелся в электронном формате в локальной сети больницы, подчиненной Центру № 14. Разные штуки о психозах, сочинения Фрейда, Юнга, Райха, труды этнографов, посвященные культуре первобытных народов, исследования антропологов. «Это основы, — сказал мне врач. — Ничего лучше для начала не придумаешь». Я провел в Центре № 14 тринадцать месяцев, ожидая, когда будет создано спецпоселение для носителей нейровируса. За это время у меня была возможность проглотить целый вагон книг.

В спецпоселении доступ к информационным сетям был жестко ограничен. Нам были позволены только несколько телеканалов и пакет тематических платных сайтов типа «Playboy» или «Sport International». Не стоит и говорить о том, что всякий запрос на подключение к какой-либо электронной библиотеке систематически отклонялся «по соображениям безопасности».

Накануне моего перевода в спецпоселение Коэн-Солаль дал мне понять, что руководители соответствующих министерств очень хотят окружить нас санитарным кордоном и рассматривают как потенциальных преступников. Он также намекнул мне, что определенное число влиятельных лиц жаждет исследовать нейровирус, чтобы вычленить генетический код активного агента и скопировать его, создав бактериологическое оружие.

Мы, Карен и я, провели в спецпоселении под Фонтенбло, возле казарм жандармерии, более трех месяцев. Каждый день нас и всех других носителей вируса, перемещенных сюда, подвергали куче медицинских тестов.

За время пребывания в Центре фильтрации я успел осознать, что чтение приносит мне гораздо больше пользы, чем вся та нарколептическая дрянь, которую нас заставляли глотать местные «клистирные трубки». Коэн-Солаль, тайком от начальства, постоянно ухитрялся уменьшать дозы, но даже с учетом того, что «Трансвектор» во Франции запрещены, мы, тем не менее, вынуждены были пить всю эту химию и качестве заменителя, чтобы противостоять болезни.

Я научился расшифровывать значение моих снов, и зачастую они давали мне доступ к ошеломительным, загадочным смыслам, которые, впрочем, вызывали тревогу при сопоставлении их с реальностью. За время, проведенное в спецпоселении, я сумел установить своеобразный контроль над вирусом, даже когда тот вступал в стадию обострения. Я не использовал для этого ничего, кроме приемов медитации из дзен-буддизма, которым тайком научился ранее, в Центре № 14, под руководством доктора Коэн-Солаля.

Однако упомянутые приемы вряд ли могли помочь мне справляться с болезнью долго. Я знал, что лишь макромолекулы «Трансвектора» способны обеспечить стабильное состояние на длительный срок. Значит, если я не хотел тронуться умом, на этот раз по-настоящему, мне нужно было бежать.

Я собрал такое количество данных о сложной и высокотехнологичной системе безопасности спецпоселения, что для их обработки моему мозгу еле-еле хватило трех месяцев с копейками. Когда он отдал команду «приступить к осуществлению динамического процесса» (если выражаться языком Рубника), реализация плана побега продолжалась пятнадцать часов подряд. Все это время я пребывал в сомнабулическом, галлюцинаторном состоянии, близком к трансу, — в долгом сне наяву. После того как я полностью «проснулся», выяснилось, что мы с Карен находимся в одном из сборно-разборных бараков-времянок — в типовом блочном помещении компании «Safety Sleep», размерами три на три метра, где можно было только спать и справлять естественные надобности. Здесь имелся сверхпримитивный санузел с душем, вода в котором льется из отверстий в потолке, когда съемная кровать сложена и поднята к стене. Эти условия были лишь немногим лучше, чем в монашеских кельях спецпоселения.

Я решил приступить к активным действиям. Зима была в разгаре. Только что начался новый год. К весне нам нужно смыться отсюда куда подальше. Спустя две недели мы совершили первое вооруженное ограбление — в почтовом отделении в Дранси.

Продав «ауди», мы наскоро перекусили и отправились в гостиницу за вещами.

Через полчаса мы уже поднимались на борт парома, который отдал швартовы в тот момент, когда первые лучи солнца показались из-за горизонта.

Мы прибыли в Сеуту ночью и без каких-либо проблем прошли досмотр на марокканской границе. Сели в автобус, который двинулся по прибрежной дороге к Танжеру, а затем к Рабату.

Мы по-прежнему изображали швейцарско-канадскую супружескую чету, совершающую тур вокруг Средиземного моря. Утром мы добрались до Рабата, столицы Марокко, и тотчас же сняли номер в маленькой гостинице, адрес которой я отыскал на компакт-диске с путеводителями для отдыхающих еще в Центре фильтрации. Мы постоянно или почти постоянно находились под действием «эпсилона», чтобы избежать любого кризиса, связанного с обострением активности нейровируса. Нельзя было позволить себе какую-либо глупость и оказаться в местной тюрьме по такому достаточно дурацкому поводу, как появление в общественном месте в пьяном виде, нецензурные высказывания и даже оскорбления в адрес самого пророка Мухаммеда или короля.

Но количество таблеток, привезенных из Лилля, с каждым днем убывало. Нам нужно было как можно скорее найти заменитель препарата. У Карен оставалось четыре полных дневных дозы, у меня — на две больше. Жестко ограничив прием лекарства, мы сумеем продержаться десять, быть может, пятнадцать дней. Это примерно половина минимального срока, отведенного, согласно плану, на запутывание следов, которое должно было помешать Европолу вычислить нас.