Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

Чарзар без единого слова кивнул. Поучения старого кабана вдруг утратили привкус невыносимой горечи и на какое-то время перестали раздражать. Очень похоже на изустное завещание и передачу власти. Ой, сладость-то какая!

— Тебе понадобится поддержка и опора. Рабанн восточных земель почти готов отдать за тебя свою дочь, но его смущает одно обстоятельство, точнее три.

— Я в этом не виноват, — Чарзар хмуро покачал головой.

— Виноват или нет, за тобой тянется дурная слава. Три твои жены умерли родами, не оставив после себя ребёнка, и по землям ползёт слушок, что такова судьба твоей наречённой. И если девушки ещё надеются разорвать силки судеб своей красотой, их отцы уже не так сговорчивы. Выдав дочь замуж за тебя, владетели своих земель теряют дочерей и не приобретают ровным счётом ничего, поскольку общего будущего на свете не появляется. Ведь если появился второй счастливчик, выдавший за тебя свою дочь, а потом и третий, возможен и четвертый, и пятый. А вторым, третьим, четвертым и уж тем более пятым никто становиться на хочет.

Чарзар мрачно развёл руками и ожесточённо плюнул.

— Но я уже…

— Нет! Ты должен забыть эту свою деву для услад. Дочь мелкого баннчика не пара для наследника Хизаны. Впрочем, уверен: ты и сам это понимаешь, просто перечить мне и делать назло — это у тебя уже в крови. Как её зовут?

— Ассуна.

— Перестань скрипеть зубами и начни скрипеть мыслями. Дело предстоит нешуточное, ты должен собрать рабаннов в один кулак.

Чарзар ожесточённо сплюнул.

— Свадьба?

— Свадьба. Она состоится, но только после того, как ты завершишь начатое, а Кесай получит то, о чём мы договорились.

— О чём договорились?

— Одна десятая часть доходов будет принадлежать ему, когда дорога окажется прорублена.

— Я уже во сне вижу эту дорогу, — Чарзар устало помотал головой. — Сколько себя помню, столько и слышу «дорога», «дорога»…

— Когда я был мальчишкой, больше всего на свете любил слушать песни сказителей, про то, что однажды найдётся смельчак, который сквозь тьму врагов проложит вожделенную дорогу в светлое будущее, а себя видел тем самым храбрецом, который, как красивую девушку, поведёт Хизану туда, где текут реки из молока, а на деревьях растут яблоки из золота, — Зимограсс с улыбкой огладил бороду, — Видит Отец наш Небесный, ничего не хотел я так истово, как славы спасителя нашей страны. И заклинаю тебя именами наших предков, как ядовитую змею, дави тех, кто смеет утверждать, что дорога не нужна. Это враги, это наши с тобой враги. Хизана принадлежит нам, и то, что хорошо для нас, хорошо и для страны. Если нужно будет принести в жертву половину страны, принеси. Залей кровью полночь и полдень, запад и восток, но наши враги как внутри, так и снаружи должны быть сокрушены, и на их земле должны оставить следы наши боевые кони.

— Что в ларце? Самое время сорвать тайные покровы, отец, — Чарзар холодно кивнул на мешок.

— Достань, но не открывай… Так… осторожно. Передай мне… Держу. Ты хочешь знать, что там. Что ж, смотри.

Дерабанн поставил светоч на камень, будто собираясь с силами, выдохнул, тряскими руками расцепил старый бронзовый замок и откинул крышку. Внутри на чёрной парче лежал… Чарзар недоверчиво покосился на отца.

— Это ноготь? Ты бледнеешь и трясёшься, как в падучей, только лишь от того, что держишь ларец с куском чьего-то пальца⁈

— Зная меня не первый год, ты мог бы предположить, что в этом кусочке засохшей и почерневшей плоти есть нечто такое, что заставляет меня бледнеть и трястись. Нет, не так… заставляет человека бледнеть и трястись.

— Да, мог предположить, — будущий правитель угрюмо кивнул, соглашаясь. — Просто удивлён.

— В тот год, когда Отец наш Небесный вступил в схватку с дерабанном Зла, в битве, наверное, сошлись не только боги, — Зимограсс со вздохом сдался в плен воспоминаниям, увёл взгляд в стремительно темнеющее небо, и Чарзар поклялся бы чем угодно, что сейчас отца на земле нет — хоть ножом проткни, рухнет наземь, не заметив собственной смерти. — Я охотился тогда лесах восточнее Хизан-Тар. Ощущение чего-то неминуемо страшного просто в воздухе висело, и это чувствовали все — люди, животные, птицы, рыбы. Жара становилась год от года сильней, пересыхали ручьи, уходили в землю ключи, мелели колодцы, озёра паршивели, как будто не водоёмы они, а овцы. Вода тянулась, точно слизь, от нее отвратительно воняло, ее невозможно было пить: те, кому не хватало воли удержаться, умирали от этой воды в страшных муках. Горел лес, падал скот, поговаривали, что силы зла идут войной на род людской, и не за горами битва не на жизнь, а насмерть, но одно дело разговоры старух на городском торге, и другое дело — твои собственные глаза, молодые и цепкие.

— Ты что-то видел? — Чарзар задержал дыхание.

— Да, — дерабанн спрятал лицо в ладони, растёр и помял, огладил бороду. — Я видел его.

— Кого?

— Не хватайся за меч, сейчас мы одни, — Зимограсс улыбнулся. — Не знаю, кто это был, но уверен я лишь в одном — Отцом своим Небесным он называл не того, к кому в молитвах взываем мы. Я на вороном ушёл вперёд от охотничьего отряда, пить хотелось неимоверно, и когда в лучах солнца меж деревьев блеснуло долгожданное водное зерцало, я припустил Келая во всю прыть. Каков он был? Вот подходишь ты к воде, в горле пересохло, перед глазами роится разноцветная мошкара, и видишь, что над водой у самого берега склонился человек. Весь в чёрном, будто и не жарко ему вовсе, на голове клобук, стоит на колене, держит ладонь ковшиком перед лицом и что-то шепчет. С ладони капает, но не пьет он жадно и торопливо, а шепчет, и пальцами второй руки перебирает, точно песок просеивает. И не только капает с ладони — в воду падают гады: черви, змеи, мерзкие жабы, скорпионы и пауки. И внезапно мир вокруг делается смазан, как если смотришь на всё через слюдяное окно, и вселенная в пляс пускается, будто всё сущее перед глазами на холсте нарисовано, а холст в разные стороны тянут, и тот в чёрном то больше становится, то меньше, то уже делается, то в ширину раздаётся. И ко всему озноб разбивает, и колотить начинает просто жутко. Подобный страх меня переполнял только в детстве, когда я шёл к дерабанну за наказанием.

— Мне это знакомо, — буркнул Чарзар и поёжился, бросив на отца мрачный взгляд.

— Но по крайней мере, своих отцов мы с тобой знали и знали, что нас ожидает. Там же у озера… чувство опасности и ужаса низвергается на тебя ниоткуда.

— Как жар волнами исходит от костра?

— Ты верно схватил суть. Костёр горит, и жар истекает из сердца огня во все стороны, человек в чёрном полыхал невидимым пламенем жути, только холодно делалось от того пламени, зуб на зуб не попадал. Когда он услышал меня и повернулся… — Зимограсс на мгновение закрыл глаза и его передёрнуло от воспоминаний. — Это лицо… С таким лицом невозможно пахать и сеять — рожь и пшеница не взойдут, погибнут от ядовитого дыхания, обуглятся, как на полуденном солнце, с таким лицом невозможно гончарить, под этим взглядом даже глина не примет очертаний кувшина, развалится… с такой отвратительной личиной невозможно любить женщину — бедняжка отдаст душу Отцу нашему Небесному от ужаса. И одну вещь я понял в тот же миг — он сотворен не для созидания, а только для разрушения. Для того, чтобы отрывать головы таким как я.

— Да кто это был такой?

— Не знаю. Он отравил воду, я слышал этот мерзкий запах, видел зелёные сопли в воде, и больше всего на свете молодому дерабанну тогда хотелось бежать прочь, сломя голову. Но от страха я сделал прямо обратное — выхватил меч и бросился на Чёрного.

— И? — Чарзар аж дыхание затаил.

— Подоспел мой отряд, четырнадцать мечей, только… — старик помотал головой и махнул рукой, — с таким же успехом нас могло быть сто сорок. Представь себе медведя, быстрого, как стрела и юркого, как мангуст. Чёрный был настолько быстр и силён, что… в общем, для меня время схватки растянулось до медлительной бесконечности, но на самом деле, последний из моих людей упал ещё до того, как перестал хлестать кровью первый, обезглавленный Чёрным одним движением.