Резервная столица. Книга 1. Малой кровью - Точинов Виктор Павлович

– Нет… Никто ничего не узнал до следующей зимы. Мама… мама как раз в тот год умерла. Чуда не случилось, загаданное желание не сбылось. А отец никогда меня не ругал, вообще никогда. Он со мной, если провинюсь, разговаривал.

Последнее слово девушка произнесла так, что Якову не захотелось спрашивать, что это были за разговоры и как происходили.

Отец ее был личностью полумифической. В школе он не разу не появлялся с тех пор, как они с дочерью переехали в Куйбышев (тогда еще в Самару), и Ксюша Суворина стала ходить в тот самый восьмой класс, где учился Яков. На родительские собрания загадочный родитель не являлся, к директору или педагогам его не вызывали (да и не возникало для того причин, успеваемость и дисциплина у дочери не хромали).

За все время Яков видел отца раза три, да и то издалека, мельком, – потом и не узнаешь, если вдруг доведется столкнуться близко. Происходило это примерно так: «Вон, смотри, Ксюхин отец покатил!» – говорил кто-то из приятелей, показывая рукой, а поди разгляди через стекло 101-го ЗИСа, кто там катит… Когда учились в школе, знали лишь, что отец у одноклассницы «большой начальник», а вопросом, чем он конкретно руководит, как-то даже не озадачивались… чем партия прикажет, тем и руководит. Позже, уже в студенчестве, у некоторых такой вопрос возникал. Ответом чаще всего бывал мимический этюд, озвучить который можно было так: «Умные люди таких вопросов не задают, а если спросит дурак, то умный не ответит». Лишь крайне редко звучали смутные намеки, что из окон кабинета Ксюшиного папы открывается вид на места не столь отдаленные (которые на самом деле весьма даже отдаленные, где солнце светит, но почти не греет).

С Ксюшей они были знакомы уже семь с лишним лет, почти восемь, но по настоящему всё началось этой зимой.

Раньше, в школе, как-то мало обращали друг на друга внимание, хоть и учились в одном классе. А потом жизненные пути-дороги разошлись, Ксюша уехала в Москву, поступать в Институт иностранных языков, – поступила, разумеется. Яков тоже подал документы в вуз, и тоже поступил, – но здесь, в Куйбышеве, на энергетический факультет КИИ. На единственную за годы студенчества встречу школьных выпускников Ксюша из Москвы не приехала, а нечаянно столкнуться на улице, когда девушка приезжала на каникулы, как-то не случалось… До этой зимы не случалось.

Встретились они декабрьским воскресным вечером на динамовском катке – Яков был не один, в компании с Гошей Стукалиным, студентом их группы, и с двумя девушками с потока, причем к одной из них, Насте, испытывал серьезный интерес… так Якову тогда казалось. Увы, Настя в тот вечер осталась без пары. И подруга Ксюши, составившая компанию ей в том походе на каток (имя девушки через пять минут вылетело из памяти), – тоже вычерчивала узоры по льду одна, обиженно надув губы.

А они… увидели друг друга, сразу узнали, заговорили. Обменялись новостями, благо накопилось тех немало: и о своей учебе, и о тех одноклассниках, с кем доводилось встречаться в последнее время. И вроде бы всё, можно заканчивать разговор, и разъехаться в разные стороны, и снова несколько лет не встречаться. Но они не разъехались, говорили и говорили – когда смолкала гремевшая над катком музыка, а когда она гремела и заглушала слова, просто катались вместе. И как-то само собой получилось, что он пригласил Ксюшу на новогодний вечер энергофака, и там они снова танцевали и говорили, говорили и танцевали, но уже не на льду, а на гладком паркетном полу институтского актового зала, превратившегося на один вечер в бальный зал… Назавтра никаких мероприятий, куда можно было бы пригласить Ксюшу, Яков не припомнил, – и они попросту сходили в кино, затем гуляли по городу, и забрели на улицу Обороны, бывшую Казанскую, где двухэтажные особнячки с фасадами, увитыми стеблями винограда, помнили описанные Островским времена, когда Катерина бежала к обрыву, а пароход Паратова «Ласточка» рассекал волжские волны.

(Все, жившие в старой Самаре, твердо знают, что именно их город выведен в пьесах великого драматурга под разными вымышленными названиями, и даже уверенно называют фамилии семейств, в историях которых Островский почерпнул и сюжеты, и прообразы для персонажей; впрочем, то же самое столь же уверенно и доказательно смогут поведать старожилы еще полудюжины, если не более, поволжских городов.)

Там, на Казанской, они впервые поцеловались.

Ксюше всегда казалось, что любовь с первого взгляда – это нечто иное. Увидела человека – и неожиданно, словно удар молнии, настигает понимание, что вы должны быть навсегда вместе. Она верила, что так случается. Но отнюдь не со всеми: либо не всем везет, либо не все к такому способны. С ней, например, не случалось. Может, не везло, может, уродилась не способной.

А вот отец рассказывал, что у них с мамой все началось именно так. Встретились они в грозовом восемнадцатом году, посреди войны, огня, смерти, разрухи и наступления белых по всем фронтам. Он был лихим кавалеристом, командовал эскадроном. Она, комсомолка, приехала в кавбригаду по линии культпросветработы. Он взглянул на нее в первый раз, – и пропал навсегда, утонул в ее серых глазах. Через год с небольшим, в конце девятнадцатого, родилась Ксюша. Война еще продолжалась, но на юге белых гнали к Черному морю, а на востоке – к океану, и победа была близка, и ее, новорожденную Ксюшу, тогда чуть не назвали Побединой, да вовремя передумали.

Вот так всё случилось у родителей – с первого взгляда. А у них… Ну, какой же он первый, если за три совместных школьных года были, наверное, тысячи взглядов, сотни уж точно? Но первым не стал ни один из них… А теперь словно новыми глазами взглянула на парня, которого знала много лет, и поняла: да, это он.

Когда зашла речь о встрече Нового Года (а в том, что встречать будут вместе, сомнений у обоих уже не оставалось), Яша начал было предлагать общагу энергофака, – дескать, будет весело. Ксюше веселиться в большой компании не хотелось, она сказала, что для нее Новый Год праздник домашний, встречает его всегда в кругу семьи. И, несколько неожиданно даже для себя, пригласила Яшу провести новогоднюю ночь у нее дома.

Она лукавила. После смерти мамы праздник остался семейным, но домашним быть перестал, лишь один раз их сократившаяся семья встретила его дома. Вроде все было как всегда: поблескивала игрушками наряженная елка, и прозвучал из репродуктора бой курантов, и шампанское глухо выстрелило в потолок, и на столе стояли те же самые праздничные блюда… И все было иначе. Безумно не хватало мамы. Ее не хватало всегда, но в ту ночь особенно. Праздник не удался. Отец это понял, он всегда все понимал, – и через год отвел дочь к портнихе, и та сшила ей вечернее платье, самое настоящее, как у взрослых, – а на новогоднюю ночь отец заказал столик на двоих в ресторане, там было шумно, вместо обычной программы джазового оркестрика на эстраде разворачивалось праздничное представление, конферансье с шутками-прибаутками объявлял новые номера… Но их столик стоял в глубокой нише стены – вроде вместе со всеми, но все-таки вдвоем, а шумное веселье оставалось лишь фоном, – и Ксюше, в общем, понравилось. Черная тоска, одолевшая в прошлый раз, не появилась.

С тех пор они встречали Новый Год именно так: в ресторане, вдвоем с отцом.

Вернее, в последнее время не совсем вдвоем… Теперь они не уезжали из ресторана сразу по завершении концертной программы, начинались танцы, Ксюшу приглашали танцевать молодые люди – и все, как на подбор, оказывались сыновьями отцовских друзей, знакомых или сослуживцев (стоило ожидать, столик в том зале и в ту ночь человек с улицы заполучить не смог бы: спецобслуживание). Она никому не отказывала в танце, но развития эти мимолетные знакомства не получили, хотя попытки к тому со стороны сильного пола были… С одним настойчивым юношей, правда, сходила потом пару раз в кино, – но каникулы закончились, Ксюша уехала, пообещав написать. И не написала.