Великий Магистр - Елена Грушковская

— Карина, нас с тобой вызывают к Авроре. Там что-то не так.

Под одеяло проникает холодок тревоги.

— Что с мамой?

— Ну, тебе же известно, что она прошла обряд… превращения в Великого Магистра.

— Да, да, знаю. Дальше! — Сажусь в постели, ищу ногами тапочки, но они, заразы, похоже, где-то под кроватью.

— Её анабиоз затянулся. Сказали, уже на четыре дня дольше, чем должно быть. В общем, подробности узнаем на месте. Собирайся живо, я за тобой залечу.

Вот это новости! Так и знала… Нет, я чувствовала, что не следовало маме с этим связываться! Ну, где эти чёртовы тапочки?! Так и есть, под кроватью.

Собираюсь живо, как могу, но всё валится из рук. Разбила стакан. Чёрт, если из-за их дурацкой затеи с мамой что-то случится, я их там поубиваю нахрен всех!!! Некогда собирать осколки, надо быстрее одеваться. Почистить зубы. Волосы в хвост, ноги в сапоги, руки — в рукава шубы. А вот и мой шеф.

Бельгия — красивейшая страна, но нам сейчас совсем не до осмотра достопримечательностей. Мы прибываем в пункт назначения в семь утра по местному времени, в дождливо-снежных сумерках. Старый замок выглядит просто жутко, нигде не видно живого света, нас никто не встречает… Нет, кажется, встречает. Оскар.

— В чём дело? — сразу спрашивает Гермиона.

— Идёмте. Сами всё увидите.

Мы спускаемся в холодное подземелье. Так холодно, что дыхание превращается в туман, вырываясь изо рта, шаги отдаются гулким эхом под сводами. Небольшое помещение вроде усыпальницы, пламя свечей и… Господи, мама.

Она лежит на каком-то каменном столе — прямоугольной глыбе с высеченными по бокам барельефами, вся в чёрном, руки сложены на груди. В лицо и смотреть боюсь… Белое, мёртвое. Глаза закрыты. Волосы зачёсаны назад и аккуратно, строго убраны, под головой мягкий валик. Гермиона сразу же принимается за обследование, а я стою столбом, забыв все свои навыки и обязанности. В горле — ком. Гады, сволочи, что они с ней сделали… Зачем это всё!

Рядом стоят двое хищников: один высокий, с проседью, аристократического вида, другой — коренастый, рыжеватый, с грубым лицом. Холодные щупальца их взглядов обвивают меня, а клыки с удовольствием бы вонзились в мою плоть, но они держат себя в руках. Матёрые хищники, старые, как этот замок, и холодные, как каменные глыбы.

— Анабиоз глубокий, но обратимый, — делает заключение Гермиона. — Карина, подойди, помоги мне. Попробуем покормить её через зонд, это может помочь выходу Авроры из этого состояния.

Почти не чувствуя под собой ног, я приближаюсь. Гермиона достаёт пакет с кровью и разматывает зонд, а моя задача — держать маме голову. Осторожно просовываю руку под шею, приподнимаю, перемещаю руку под плечи… Какая же она холодная — как кусок льда. Бедная моя…

Гермиона не успевает ввести зонд — глаза мамы открываются! Две светло-голубые льдинки. Сердце замирает от радости, но уже в следующую секунду происходит что-то невообразимое… Миг — и я стиснута в железной хватке рук, а в лицо мне скалится клыкастая пасть!

— Аврора, Аврора! Тихо, успокойся!

Оскар, Гермиона и оба старых хищника — все вчетвером отрывают от меня рычащее чудовище с безумными глазами, кровожадно пожирающими меня. Вчетвером наваливаются на неё, удерживая за руки и ноги, а оно бьётся и рычит, видя только свою цель — меня?!

— Мама… Мама, это же я, ты не узнаёшь меня? — бормочу я, пятясь.

Чувствую спиной холод каменной стены, а мама, обезумев, пытается разбросать в стороны удерживающих её Оскара, Гермиону и двух хищников. Комнатка наполнена диким, звериным рыком, сквозь который я слышу крик Гермионы:

— Карина, в моём чемоданчике шприц-ампулы со спиртом, возьми пятиграммовую и вколи ей! Быстрее! Пока мы можем её держать!

Голос моего шефа, как тонизирующий укол, резко приводит меня в себя. Я кидаюсь к раскрытому чемоданчику, нахожу шприц-ампулу, рву упаковку. Колоть лучше в шею или плечо, но как подступиться? Она бьётся мощными рывками и рычит, как тигрица, четверо хищников еле удерживают её!

— Карина, ДАВАЙ!

Прицелившись, я таки вонзаю иглу ей в шею… Всё. Спирт в количестве пяти граммов действует как релаксант и сильное успокоительное, причём быстро: уже через несколько секунд тело мамы расслабляется, рычание становится тише, переходя в какое-то усталое собачье ворчание. Глаза всё ещё скошены на меня, в них горит необузданная жажда… Господи, как она могла напасть на меня? Неужели все её слова о любви — пустой звук, и я для неё лишь пища… жертва?

— Так, а теперь — еда, — говорит Гермиона как ни в чём не бывало.

Оскар и рыжий хищник для страховки придерживают маму, а мой шеф ловко вводит зонд. Кровь льётся в желудок, и тело мамы подёргивается, но уже не так страшно, как минуту назад. Это конвульсии удовольствия от насыщения… И я понимаю: она была просто во власти безумного, неконтролируемого голода, помутившего ей разум. Но видеть в её глазах, всегда смотревших на меня ласково, выражение безумного плотоядного желания было всё же жутко…

Ослабленная спиртом и умиротворённая изрядной порцией крови, мама лежит спокойно, обводя вокруг себя взглядом — каким-то пустым, мутным, усталым. Сжимает и разжимает кулаки, шевелит пальцами. Хищник-аристократ говорит:

— Ну вот, оказалось, что для её пробуждения нужен был всего лишь запах человека.

Оскар хмыкает, а рука Гермионы обнимает меня за плечи.

— Ну, как ты?

— В порядке, — бормочу я, не сводя глаз с мамы.

Неужели она не узнала мой запах?.. В горле — солёная горечь. Но она жива, шевелит пальцами… ЖИВА, и это главное.

Мама засыпает — теперь уже нормальным сном. Мы сидим в огромном, холодном и неуютном зале у горящего камина. Хищники угощаются кровью из пакетов, а меня тошнит. Да ещё эти двое незнакомых хищников так и едят меня глазами… Особенно рыжий. Гермиона и Оскар меня в обиду не дадут, если что… Хотя кто его знает. Кажется, это какие-то важные шишки в Ордене.

— Господа магистры, это Карина, дочь Авроры, — представляет меня им Оскар. — Карина, ты имеешь честь видеть перед собой старших магистров Ганимеда Юстину (аристократ чуть наклонил голову) и Канута Лоренцию (рыжий только смерил меня плотоядным взглядом).

— Очень приятно, — выдавливаю я из себя.

Аристократ расплывается в сладкой улыбке, от которой у меня становится как-то гаденько на душе.

— Взаимно, юная леди.

Мне не нравятся оба старших магистра; но если по простецкой физиономии Канута видны все его намерения, то Ганимед, похоже, тот ещё лицемер — из тех, кто мягко стелет, да жёстко спать.

Мы с Гермионой остаёмся в замке — дежурить возле мамы и наблюдать за её состоянием. В спальне, которую мне предоставляют, жарко топится печь — по настоянию Гермионы, которая знает о моём положении и всячески заботится обо мне. Мне даже приносят еду — горячее какао и булочки с маслом. Кто и когда всё это раздобыл, я не успела заметить.