Литературное наследие - Арсений Несмелов

Харбин, 1938–1939

Печатается по тексту отдельного издания (Харбин, 1939). В книге воспоминаний «Два полустанка (Амстердам, 1987) Валерий Перелешин пишет: «…Ко мне зашел Борис Юльский. Наскоро поздоровавшись, возгласил: — А вы знаете последнюю новость? О, вы не знаете последней новости! Арсений Несмелов перешел в старый обряд. Он уже переехал в их общину, отпустил бороду, крестится двумя перстами и роется в библиотеке… Дело разъяснилось, когда вышла поэма Несмелова «Протопопица» об Анастасии Марковне, жене протопопа Аввакума. Арсению было надо не только прочесть житие многострадального протопопа, но и пропитаться атмосферой раннего раскола, пафосом двуперстия, духом всей той эпохи» (с.57).

«Виждь, слышателю: необходимая наша беда, невозможно миновать!» — цитата из «Жития» Аввакума, полностью отрывок выглядит так: «…писанное время пришло по Евангелию: "нужда соблазнам приити". А другой глаголет евангелист: "невозможно соблазнам не приити, но горе тому, им же приходит соблазн". Виждь, слышателю: необходимая наша беда, невозможно миновать! Сего ради соблазны попущает Бог, да же избрани будут, да же разжегутся, да же убелятся, да же искуснии явленни будут в вас. Выпросил у Бога светлую Россию сатона, да же очервленит ю кровию мученическою. Добро ты, дьявол, вздумал, и нам то любо — Христа ради, нашего света, пострадать!» («Житие протопопа Аввакума», М., 1979, с.53)

«…Чу, на диких холмах человеческий топ, — / Полк стрелецкий к ночлегу торопится» — Несмелов начинает повествование об Аввакуме и его жене с момента, когда во время ссылки в Сибирь протопоп попал под власть енисейского воеводы Афанасия Филипповича Пашкова (ум.1664), получившего в августе 1655 года приказание отправиться во главе большого отряда стрельцов и казаков в Даурию, — так до начала ХХ века иногда именовали всю территорию Южного Забайкалья — «Таже сел опять на корабль свой, еже и показан ми, что выше сего рекох, — поехал на Лену. А как приехал в Енисейской, другой указ пришел: велено в Дауры вести — двадцеть тысящ и больши будет от Москвы. И отдали меня Афонасью Пашкову в полк, — людей с ним было 600 человек; и грех ради моих суров человек: беспрестанно людей жжет, и мучит, и бьет. И я ево много уговаривал, да и сам в руки попал. А с Москвы от Никона приказано ему мучить меня. (ук. соч., с.31), Аввакум сильно преувеличивает расстояние от Даурии до Москвы, на самом деле речь идет о 5–6 тысячах километров.

«…У бесстрашного есть Аввакума жена, / Сирота из сельца из Григорова» — «Аз же пресвятей Богородице молихся, да даст ми жену помощницу ко спасению. И в том же селе девица, сиротина ж, беспрестанно обыкла ходить во церковь, — имя ей Анастасия. Отец ея был кузнец, именем Марко, богат гораздо; а егда умре, после ево вся истощилось. Она же в скудости живяше и моляшеся Богу, да же 17 сочетается за меня совокуплением брачным; и бысть по воли Божии тако» (там же, с. 23). Жена протопопа, Анастасия Марковна (1624–1710); в другой редакции «Жития» сказано, что мать Аввакума женила его, когда ему было семнадцать лет, Анастасии четырнадцать.

«…Полетят Трубецкая с Волконскою» — Мария Николаевна Волконская (1806–1863), урожденная Раевская — жена декабриста князя Сергея Григорьевича Волконского, добровольно разделившая с ним ссылку. Графиня Екатерина Ивановна Трубецкая (1800–1854), урожденная Лаваль — жена декабриста Сергея Петровича Трубецкого, также последовала за мужем в ссылку в Забайкалье.

«…Долго ль муки сея будет нам, протопоп?» — ср.: «Я пришел, — на меня, бедная, пеняет, говоря: "долго ли муки сея, протопоп, будет?" И я говорю: "Марковна, до самыя смерти!" Она же, вздохня, отвещала: "добро, Петровичь, ино еще побредем" (там же, с. 39).

«…Сын его Еремей» — «Гораздо Еремей разумен и добр человек: уж у него и своя седа борода» (ук. соч, с. 42). Ср. также: «А велено ему, Афонасью, из Енисейскова итти в новую Даурскую землю с ратными людьми, которые к нему присланы. А в товарищах с ним велено быть сыну ево Еремею Пашкову и приискать в Даурской земле пашенные места со всякими угодии и в таких местах поставить остроги, и в тех острогах быть ему, Афанасью, и с сыном ево Еремием тамо воеводством до государева указу». (цит. по А. Н. Жеравина. Книга Записная. Вестник Томского государственного университета, т. 266, январь 1998 года.).

«…И в Мунгальскую степь» — т. е. в Монгольскую.

«…Воевода шамана потребовал в стан» — «Отпускал он сына своево Еремея в Мунгальское царство воевать, — казаков с ним 72 человека да иноземцов 20 человек, — и заставил иноземца шаманить, сиречь гадать: удастлися им и с победою ли будут домой? Волхв же той мужик, близ моего зимовья, привел барана живова в вечер и учал над ним волхвовать, вертя ево много, и голову прочь отвертел и прочь отбросил. И начал скакать, и плясать, и бесов призывать и, много кричав, о землю ударился, и пена изо рта пошла. Беси давили ево, а он спрашивал их: "удастся ли поход?" И беси сказали: "с победою великою и с богатством большим будете назад". И воеводы ради, и все люди радуяся говорят: "богаты приедем!" (ук. соч. с.40)

«…Да не сможете вы возвратитеся вспять» — А я, окаянной, сделал не так. Во хлевине своей кричал с воплем ко Господу: "послушай мене, Боже! послушай мене, царю небесный, свет, послушай меня! да не возвратится вспять ни един от них, и гроб им там устроивши всем, приложи им зла, Господи, приложи, и погибель им наведи, да не сбудется пророчество дьявольское!" (ук. соч., с.41)

«…Еремей лишь сам-друг возвращается» — «Еремей ранен сам-друг дорожкою мимо избы и двора моево едет, и палачей вскликал и воротил с собою. Он же, Пашков, оставя застенок, к сыну своему пришел, яко пьяной с кручины. И Еремей, поклоняся со отцем, вся ему подробну возвещает: как войско у него побили все без остатку» — (ук. соч, с. 41).

Исус — старообрядческое написание имени Иисус.

«Господине, почто опечалился?» — «Опечаляся, сидя, рассуждаю: что сотворю? проповедаю ли слово Божие или скроюся где? Понеже жена и дети связали меня. И виде меня печальна, протопопица моя приступи ко мне со опрятством и рече ми: "что, господине, опечалился еси?" Аз же ей подробну известих: "жена, что сотворю? зима еретическая на дворе; говорить ли мне или молчать? — связали вы меня!" Она же мне говорит: "господи помилуй! что ты, Петровичь, говоришь? Слыхала я, — ты же читал, — апостольскую речь: "привязался еси жене, не ищи разрешения; егда отрешишися, тогда не ищи жены". Аз тя и с детьми благословляю: дерзай проповедати слово Божие попрежнему, а о нас нетужи; дондеже Бог изволит, живем вместе; а егда разлучат, тогда нас в молитвах своих не забывай; силен Христос и нас не покинуть! Поди, поди в церковь, Петровичь, — обличай блудню еретическую!" Я-су ей за то челом и, отрясше от себя печальную слепоту, начах попрежнему слово Божие проповедати» (ук. соч., с. 46).

«…Закопали тебя, Аввакум-протопоп / В Пустозерске, а Марковну — в Мезени» — «а протопопица и прочии на Мезени осталися все» (ук. соч., с.52). Мезень — город, расположенный на правом берегу реки Мезень, в 45 км от Белого моря, в 215 км к северо-востоку от Архангельска. В 1664–1666 в Мезени в остроге находился в ссылке протопоп Аввакум, после чего был отправлен в Пустозерск, древнерусский город 15–17 вв., у озера Пустое в низовьях Печоры (ныне территория Ненецкого а. о.), где с 1667 года Аввакум 14 лет просидел на хлебе и воде в земляной тюрьме, рассылая грамоты и окружные послания. По новейшим исследованиям, участь протопопа решил случай, когда сын Аввакума Григорий перемазал дегтем надгробие царя Алексея Михайловича; сын царя, новый царь Федор Алексеевич, в ответ на это казнил самого протопопа: 1 апр. 1681 г. Аввакум и его товарищи были сожжены в Пустозерске.

Евгений Витковский (Москва) Ли Мэн (Чикаго)

ПРОЩЕННЫЙ БЕС

Поэма

1

Зажглись огни вечерниеВ селениях глухих,И ветер, равномернееЗаколыхав, утих;Погасла тучка алая,Сошла заря с небес,И тишина немалаяОбшаривает лес.

Чуть тропочка наметится,По сторонам — ни зги,Лишь волчьим оком светитсяОкно в избе Яги,И над ее избенкою,Над срубом вековым,Поднялся струйкой тонкоюИ розовеет дым.

В снегах, в трущобной темениКоторый год живет.Без счета пало времени,Годам потерян счет;Лишь леший рядом гукает,Сивобород, велик, —Хохочет да аукаетКосматый баловник.

К Яге, седой затворнице,Несет лесовика —Погреться в теплой горницеУ древнего шестка;Свела его с соседкоюДавненько ворожба,Но скучно с бабой ветхою —Горька ее судьба:

Слепа, зубами маетсяИ с памятью — беда.Всё сетует да кается,Ждет Страшного Суда;Суха, что подморозило, —Легко ль два века жить!..Грозится всё за озероК Угоднику сходить,

Чтоб слезы лить смущенныеИ на помин душиОтдать все сбереженныеЗеленые гроши;Не хочется за печкоюСкончаться в день лихой, —Увы, ни Богу свечкою,Ни черту кочергой!

2

И смотрит Леший ласково,Давно смирился бес,Давно уж он не стаскивалНи звездочки с небес,Давно над богомолкамиНе измывался, лих,Давно ветвями колкимиНе стегивал он их.

И где они? ПохитилиКуда их? Чья вина?Уж нету и обители,Давно разорена,И в озере хоронитсяЕе последний скит:На Пасху ясно звонницаИз-под воды гудит.

И горестно негоднику,И на себя он зол:Теперь бы сам к УгодникуОн богомольцев свел,Да нету их, пригоженьких,Не повстречаешь их, —Теперь несут дороженькиЛишь мужиков лихих.

Деревья стонут, падаютОт их зубастых пил;Везде грозят засадою,Куда б ни отступил.Но Леший, тем не менее,Куда бы ни залез,Без боя, без сраженияНе уступает лес.

Он тенью долговязоюШагает за порог,Чтоб сызнова завязыватьКонцы лесных дорог;Ворчит Яга, головушкойКачает тяжело:Одна!.. Пропала совушка,А кот сбежал в село.

3

Эх, Русь, страна неверная,Опасная страна:То сонно-благоверная,Как рыхлая жена, —С медами да с просфорами,С перинами, с вожжей,С потупленными взорами,С покорною душой;

То словно баба пьяная,Что дружество ведетС ворами да смутьянами,И плат на клочья рвет,И держит, полуголая,Ветрам подставя грудь,Кровавая, веселая,За самозванцем путь.

Но и гуляя, маетсяИ знает, что опятьОтпляшет, и покается,И руки даст связать;Затем, чтобы от ладана,Поклонов и просфорОпять умчать негаданноВ свой буйственный простор.

Вот с умниками щуплымиСпаял какой-то миг,И в старосты над дупламиНазначен лесовик;Разжалованный в филина,Он — бабий разговор,И глубже в лес осиленныйВрубается топор.

4

Идет, бредет по просекам,Которым нет конца;Луна из туч колесикомВыкатывается;Порублено, повыжжено,Повалено кругом,И плачет бес обиженныйБездольным горюном.

Идет, бредет, не ведает,От тяжких слез незрящ,Что сам Угодник следуетК нему из темных чащ;Уж пересек он просеку;Как в давние года,Волосиком к волосикуСтруится борода.

И ряска та же самая,И на скуфье снежок,Несет рука упрямаяВсё тот же батожок;Им Лешего оттаскивалСвятой немало раз,А нынче смотрит ласково,Но бес не поднял глаз.

Лишь охнул он: «Доканывай!Хоть в смерти отдохну!Борьбу былую зановоУжо я не начну;Кем создан я — не ведаю,Но с дней твоих предтечЯ следовал и следуюПриказу — лес беречь.

И верил, сверстник Игоря,Олегов проводник:Леса горят — не выгорят,Трущобный край велик;Но горько изуроченаРассеюшка: мояПод топорами вотчина —Под топором и я!

Но ты ее был жителем,Так ты уж и добей!» —И пал перед святителемТрущобный лиходей;Бить лбом о снег не ленитсяИ слышит, полный слез:«Не мщение — прощеньицеЯ дурачку принес!

И хоть ты рода низкогоИ надо лбом рога,Но луч Христов отыскивалИ в лужах жемчуга,В трущобе, древле дикая,Душа твоя росла:К зверью любовь великаяНегодника спасла.

Ты белочку и ежика,Медведя и лисуОт пули и от ножикаОберегал в лесу;Взрастил ты сердце отчееК обидной их судьбе,И это, как и прочее,Засчитано тебе.

Защитник сирых, выстоялТы против многих сил:Ведь волю ты пречистуюНеведомо творил;Враги в былом — изгнанникиНе оба ль мы теперь?Так что ж, пойдем, как странники,Искать иную дверь.

Я с палочкою спереди,Ты позади, как пес.Меня отсель на Тверь веди,А там — Господь понес;По горочкам, по балочкам,От зорьки до зари,Постукивая палочкой,Поючи тропари…

И горестно, и сладостно,И веселей вдвоем…Потрудимся и в радостныйЕрусалим придем;Там внешность неудобнуюТебе я отпущу.Лишь ручкой преподобноюКрестом перекрещу».

5

Умолк. Слеза по носикуСкользит, кристальней льда;Волосиком к волосикуСтруится борода;Но Леший хмуро косится,Глаза блестят живей,Сошлись на переносицеПучки седых бровей.

«Нет, — молвит, — не упрашивай!Хваля или кляня,Но из лесу из нашегоНе уведешь меня;Ну как лесную, малуюОставлю тварь навек?И так ее не жалуетНи Бог, ни человек.

Ко мне ведь, лишь покликаю,Бежит!.. Оставить лес?Смущение великоеОт этаких словес.Уж лучше смерть, и скоро-деКосу ее узрю,А во святом-то городеЯ со стыда сгорю!

Зачем пойду я за море,Лесной оставя мрак, —Ни стать, ни сесть на мрамореНе выучен лешак;А лес я этот вынянчил,Хранил, оберегал,В нем схоронил Горыныча,Кощея закопал.

Ветвистая, полощетсяЛесная глушь в груди,И пусть хотя бы рощица,Я — тут, а ты — иди!»Бойцом, не горемыкоюУмолк трущобный бес.Смущение великоеОледенило лес.

6

Молчит неодобрительноНад схимником сосна;Как лезвие, пронзительнаЛесная тишина —До звонкости бездоннаяЛегла она вокруг;И волк, и белка соннаяНасторожились вдруг.

В дупле — тоска сердечная,В норе — глазок кружком,Везде остроконечноеПриподнято ушко:Чутьем с предельной ясностьюЛесной народ постиг,Что огненной опасностьюГрозит нависший миг.

Страшней ножа железногоОн упадет на них:Навек дружка любезногоБерут из чащ лесных;Настанет время черное,Как летних палов гарь, —Лесная, беспризорнаяПовыведется тварь.

Ведь человек-то — выжига,Лишь топором стучит:Ни ужика, ни чижика,Ни мышки не щадит.От конного и пешегоПоборы и разор, —Нехорошо без ЛешегоОставить русский бор!

7

Текут мгновенья длительно,Тревоги ночь полна,До звонкости пронзительнаЛесная тишина;И вдруг — очей сияние,И, вздрогнув, слышит лес:«В последнем испытанииТы был, российский бес!

Хоть ты и рода вражьего,Но Бога не гневил,А Он не отгораживалИ бесов от любви;И Господа растрогало,Что ты, лесной божок,С рачительностью многоюЛесную тварь берег.

Слюбились вы и спелися,А это — Небу взнос!..Постой, тебе от ВелесаЯ весточку принес;В венке из алых розочек,Прощенный навсегда,Пасет он райских козочекЧистейшие стада.

А в камышах — не узницы! —Русалки… Говорун,Приставлен к райской кузницеПотопленный Перун;Вчера, гордясь обновою,Он в райской тишинеИлье телегу новуюОковывал к весне.

Последний ты… ОтплавалаЛадья твоя во зле:Не сам ли ты от дьяволаУшел в зеленой мгле?Господь всё это взвешивал,Решила БлагодатьТрущобе русской ЛешегоКак старца даровать».

Угодник в топь сугробнуюШагнул, исполнен сил,И ручкой преподобноюЕго перекрестил;И всплыл… уже колышетсяЧуть ниже облаков,И звон сладчайший слышитсяИз-под озерных льдов.

8

Звенят на елках льдиночки,Вся в музыке тропа;По той ползет тропиночкеСтаринная ступа;В подскок да с перевалкою,По горлище в снегу, —Иссохшую и жалкуюТрясет она Ягу.

Трясет, несет до городаВеликого, где встарьБоярам резал бородыСерьезный государь;Там сдаст ступу затейнуюВ сияющий музей:На редкость ту музейнуюЖелающий глазей.

Сама же мымрой жалкоюВ слободке станет жить —Заделавшись гадалкою,Бабенкам ворожить;Потом на жизнь советскуюЯгу ль переключить?Решится в книжку детскуюЗабраться и почить.

А Леший всё аукаетВ густых березнякахИ тенью длиннорукоюПроносится в кустах;Еще сивей и гривистей,Могучее еще:Никак его не вывести,Зане он окрещен!

И спит зверье укладистей, —Не без охраны бор, —И снится больше радостейВ тепле берлог и нор;Спит белочка с лисичкою,Похрапывает крот,И белой рукавичкоюЗайчиха крестит рот.

Январь-апрель 1941 года, Харбин