Последняя принцесса Индии - Мишель Моран

Я знала, что Авани смышленая. Она поймет то, на что я намекаю.

– Я понимаю, что ты очень рассержена, – сказала молодая женщина, – но тебе надо кое-что знать о прошлом твоей бабушки.

А потом Авани рассказала мне о том, что скрывала от меня мама.

– Твоя бабушка происходит из очень богатой семьи. У нее было больше служанок, чем она смогла бы посчитать. Шесть женщин помогали ей одеваться. Она была непревзойденной красавицей. Говорили, что мужчины пытались проникнуть к ним в сад, чтобы хоть одним глазком посмотреть на нее.

В это я могла поверить. Бабка до сих пор оставалась привлекательной женщиной, хотя злоба иссушила ее лицо, а глаза превратились в два острых осколка оникса.

– Когда она вышла замуж за твоего деда, ее семья дала за ней самое большое приданое из всех, которые когда-либо знал Барва-Сагар. Все надеялись, что брак будет удачным. А почему бы и нет? Молодожены были богаты, красивы и отличались отменным здоровьем. Затем твоя бабушка забеременела и родила девочку. В последующие пять лет она родила еще двух девочек.

– У папы нет сестер.

Служанка слегка кивнула.

– Думаю, их забрали волки.

Ответ был настолько ужасен, что я с полминуты хранила молчание. Я не могла представить себе, как можно, глядя в миленькое личико новорожденной, добавлять опиум в молоко, которым кормишь ее. Это было слишком жестоко даже для бабки.

– Отец знает?

– Да.

– Значит, он четвертый ребенок?

– Нет. В то время, когда твоя бабушка в третий раз родила девочку, ее сестра умерла в родах, произведя на свет мальчика. Твой дед уже не надеялся родить от нее наследника, поэтому согласился с предложением твоей бабушки усыновить племянника. Надо сказать, что муж ее сестры больше пьянствовал, чем работал, и усыновление устраивало всех.

Я молчала, стараясь смириться с услышанным. Моя бабушка – мне не бабушка, она сестра моей бабушки. Моя настоящая бабушка умерла. Я представила себе мою настоящую бабушку – красивую, милую, терпеливую и добрую женщину. Так вот почему дади-джи меня не любит…

– Прошло два месяца после усыновления, – продолжала Авани, – когда твой дед заболел и умер. Твоя бабушка из женщины, которой все завидовали в Барва-Сагаре, превратилась в одну из тех, кого все жалеют.

– Ей не пришлось совершить сати, – заметила я, – отец принял ее назад.

Авани сложила руки на коленях. В глазах молодой женщины читалась усталость.

– Ты не представляешь, насколько тяжела жизнь без подруг, денег и любви.

Она говорила скорее о самой себе.

– Я тебя люблю.

Я обняла ее так крепко, как только могла. От Авани пахло жасминовым цветом. От мамы тоже пахло жасмином. Я почувствовала непреодолимое желание быть рядом с ней. Но вскоре мне пришлось отпустить Авани. Если бабка нас увидит, быть беде. Авани была всего лишь служанкой.

Молодая женщина вытерла тыльной стороной ладони слезы, навернувшиеся на мои глаза, и продолжила:

– Я молюсь Дурге, чтобы тебе никогда не пришлось изведать все тяготы, которые довелось испытать твоей бабушке. Сита, она пережила ужаснейший удар, когда из богатства попала в бедность.

– Будда был индийским принцем, таким же кшатрием, как мы, но нашел в себе силы отринуть богатство и добровольно стать бедным, – возразила я.

– Это был его выбор. И, что еще важнее, он был мужчиной. Мужчина может изменить свою жизнь, когда ему заблагорассудится. Женщина может менять лишь свои наряды.

Авани встала и протянула мне белое сари. Теперь мы стали с ней похожи. Вот только мне придется носить белый цвет тринадцать дней после маминых похорон, после чего я вновь переоденусь в цветное, а Авани это запрещено до конца ее дней.

Я обернула сари вокруг тела, а служанка поправила его так, чтобы ткань спадала аккуратными складками к моим ногам. Снаружи уже взошло солнце. Стайки птиц шумели на рисовых плантациях. Было тяжело осознавать, что жизнь продолжается, а моя мама лежит на погребальных носилках. Я вспомнила сцену из «Короля Лира», когда король находит мертвое тело своей дочери. Он спросил у богов, как же так: собака, лошадь, даже низкая крыса живет, – «and thou no breath at all»[24]. Это казалось предательством по отношению к маме. Как птицы могут петь? Почему бог Брахма не может приказать им замолчать из сочувствия к нам?

Я подошла к окну и стала смотреть на рисовые поля. Брахман пришел не только для того, чтобы составить джанам кундли моей сестренки, – он должен был благословить дух моей мамы, который уже отправился в путь в Сваргу[25], куда отправляются все души, прежде чем возродиться посредством очередной реинкарнации. Я попыталась вообразить маму духом, но мысль о том, что ее тело до сих пор лежит в соседней комнате, помешала мне в этом.

К двери подошла бабка и спросила, почему Авани вовремя не привела меня в комнату, где мы совершали наши ежедневные моления-пуджи.

– Брахман пришел, – сказала бабка.

– Сита расстроена, – попыталась объяснить Авани.

– Мы все расстроены, – сухо произнесла бабка, – но если брамин объявит, что девочка манглик, будет еще хуже.

Я и Авани оторопели.

Манглик… Хуже этого быть не может. Если брамин выявит в тебе манглика, это все равно что ты проклята. Для человека с подобной натальной картой существует множество трудностей и ограничений. Например, очень трудно выйти замуж. Большинство мангликов сочетаются браком с себе подобными, ибо считается, что таким образом можно обойти плохую судьбу.

Однако не во власти бабки решать, что скажут звезды. Только брамины умеют составлять натальные карты.

Я последовала за бабкой в комнату для пуджи, где брамин будет молить о руководстве в составлении джанам кундли моей сестры. Я уселась, скрестив ноги, на джутовую циновку. Рядом на такой же циновке сидела Авани. Наверное, папа принес их сюда сегодня утром. Я посмотрела на отца, сидевшего возле брамина перед нашим мандиром, деревянным святилищем, на котором стояли резные изображения наших богов. Я старалась встретиться с ним взглядом, но отец, хотя и смотрел в мою сторону, мыслями был где-то далеко. Тем временем брамин обсуждал с нашей новой кормилицей то, как моя сестренка появилась на свет. Впервые мне удалось разглядеть Ануджу. Она была премиленьким младенцем. Я сразу же увидела, насколько она похожа на маму: такой же маленький носик, густые черные волосы и ямочки на щеках. Глядя на сестренку, завернутую повитухой в желтоватую ткань, я почувствовала, как мое сердце сжимается в груди. Как бы мне хотелось, чтобы ее сейчас укачивала мама!

– Правда, красавица? – произнесла Авани. – Цвет лица, как у твоей бабушки, но глаза темнее.

– Мне кажется, она похожа на маму, – довольно дерзко возразила я.

Брамин занял свое место в центре комнаты. Мы все ждали в молчании, пока он приготовится к пудже. Пуджа – это молитва. Обряд в общем похож на то, как верующие молятся в церкви. Для церемонии нужны ладан, цветы, масло из молока буйволицы и округлый сосуд, в котором следует развести небольшой огонь. Для придания обряду пышности можно еще использовать раскрашенные масляные лампы и большие медные колокольчики. Не считая брамина и огня, эта пуджа перед составлением джанам кундли моей сестры ничем не отличалась от того, что наша семья делала каждое утро, когда, омывшись, мы входили в эту комнату и вставали перед образами богов. Спустя много лет я узнала, что у католиков есть похожие ритуалы. Католики зажигают свечи перед статуями своих святых и повторяют мантру, которую они называют «Аве Мария». Индуисты зажигают палочки благовоний и повторяют мантры перед образами богов.

Пуджа может быть долгой и утомительной или довольно простой и не занимающей много времени. В то утро пуджа была очень долгой. До окончания церемонии вкушать пищу запрещено, поэтому она показалась мне бесконечной.

Когда брамин наконец умолк, прекратив свои песнопения, он обратился ко мне:

– Ты видела тело матери?

Я отрицательно покачала головой.

– Ребенок должен увидеть тело матери, прежде чем его унесут, – заявил он. – Когда кремация?

Поскольку отец молчал, ему ответила бабка:

– Завтра. Мой сын пойдет сегодня и сделает все нужные приготовления.

Затем мы все направились в комнату, остававшуюся прежде свободной. Мама лежала в новом желтом сари. Вокруг погребальных носилок стояли светильники. Женщины деревни усыпали ее ноги цветами календулы. Брамин встал возле тела на колени и положил поверх него розы. Потом он умастил себе лоб благовонной мазью сандалового дерева и произнес мантру. Я посмотрела на папу, но его взгляд блуждал где-то далеко. Так мореплаватель вглядывается в просторы океана, почти потеряв всякую надежду увидеть сушу.

Брамин протянул мне оранжевую гвоздику. Я должна была положить цветок на тело матери. Я подходила к носилкам, намеренно замедляя шаг. Мама казалась мне холодной и одинокой. Когда она была жива, я редко видела ее спящей. Она никогда не сидела без дела. Если ее ноги не двигались, двигались ее руки. Губы ее тоже не знали покоя. Мама очень любила петь. Я положила цветок поверх ее сложенных вместе рук и замерла, ожидая, не пошевелится ли мама. Это было очень по-детски, но тогда я верила, что, если очень страстно попрошу, Брахма сжалится и вернет мне маму. Но ничего не произошло, и я подумала о том, что, наверное, чем-то прогневила богов и поэтому они забрали у меня маму.