Экономический образ мышления - Хейне Пол

Все общественные взаимодействия можно трактовать как рыночные процессы.

Правила игры

Этот термин многократно встречается в книге: "правила игры". Независимо от того, что является "игрой" - бизнес, правительство, наука, семья, школа, дорожное движение, баскетбол или шахматы - в нее нельзя нормально сыграть без того, чтобы игроки знали правила и соглашались в общем и целом следовать им. Большинство взаимодействий в обществе направляется и координируется определенными правилами, которые известны их участникам.

В играх, подобных баскетболу или шахматам, правилами устанавливается: кто, при каких условиях и какой ход может сделать. Ту же роль выполняют и правила других "игр", упомянутых выше. Как мы потом увидим, права собственности образуют обширную и важную часть правил, регулирующих большинство тех общественных взаимодействий, в которых мы регулярно участвуем. Так же, как в обычных играх устанавливают: кто, при каких обстоятельствах и какой ход может сделать - права собственности разграничивают: что кому принадлежит. Таким образом, права собственности и другие правила игры в конечном счете точно определяют, какой выбор совершат индивидуумы, преследуя свои интересы.

Предубеждения или выводы?

Вернемся назад, к тем четырем взаимосвязанным особенностям экономического образа мышления, которые можно охарактеризовать как пристрастия или предубеждения. Действительно ли они являются недостатками? Почему бы не назвать их убеждениями (или даже выводами) и не сказать, что, исходя из постулата о рациональности индивидуальных решений (выборов), экономистам удается проще объяснять общественные явления? Разве упрекаем мы в предвзятости астрономов, которые думают, что свет от всех наблюдаемых объектов летит к нам со скоростью 186 000 миль в секунду, или биологов, полагающих, будто молекулы ДНК контролируют развитие организмов?

Поднятые вопросы важны и интересны, но мы не будем пускаться здесь в их рассмотрение, ибо рискуем сделать данную главу невыносимо длинной. Автору уже давно кажется очевидным (назовите это предубеждением или выводом), что добыча любого рода знаний всегда начинается с неких обязательств, принимаемых на себя исследователем. Мы не располагаем совершенно независимым разумом для постижения мира, поскольку не вчера родились. К тому же совершенно независимый ум неизбежно оказался бы пустым и не способным учиться чему бы то ни было. Все, что обсуждается, исследуется и даже только наблюдается, своими корнями уходит в убеждения, произрастает из них. Мы не можем начинать сразу всюду или сразу со всего. Мы должны начинать только с некоторых мест и с некоторых вещей. Мы продвигаемся с тех рубежей, где находимся, отталкиваясь от того, что полагаем верным, важным, полезным или проясняющим. Эти наши взгляды, разумеется, могут быть неверными. До некоторой степени они всегда неверны, ибо каждое "истинное" утверждение обязательно оставляет в стороне огромное число столь же истинных, и уже здесь совершается ошибка.

<тому, кто захотел бы основательнее поразмышлять на эту тему, следует обязательно прочесть книгу Томаса С. Куна " Структура научных революций", М. "Прогресс", 1977 (в оригинале ссылка на: Thomas S. Kuhn, The Structure of Scientific Revolutions, Chicago, University of Chicago Press, 1962. - Прим. перев.). Это прекрасно написанное исследование по истории и философии науки оказало в последние годы громадное влияние на взгляды обществоведов о роли, которую играют в их исследованиях теоретические посылки, с одной стороны, и наблюдаемые факты - с другой. - Прим. авт.>.

Подобного риска невозможно избежать, обходясь без теории, как предлагают некоторые. Люди, которые посмеиваются над "мудреными теориями", предпочитая опираться на здравый смысл и повседневный опыт, в действительности часто оказываются в плену особенно смутных и огульных гипотез. Вот, например, письмо в газету одной юной особы из Пенсильвании, которой случилось быть "в группе подростков, совместно курящих наркотики. Потом одна девочка из той группы забеременела. Ребенок родился недоношенным, с физическими недостатками, и ему пришлось делать две операции". Газетный обозреватель по проблемам подростковой любви привел это письмо в качестве свидетельства того, как дорого приходится платить за курение марихуаны.

Возможно, так оно и есть. Но представьте, что автор письма написал бы иначе: "Потом Питтсбург Стилерс выиграли суперкубок, а Филадельфия Флайерс - кубок Стэнли". Любой возразил бы, что подобные события не имеют ничего общего с употреблением наркотиков указанной группой подростков. Откуда мы это знаем?Если один лишь тот факт, что несчастье с юной девушкой произошло после совместного курения наркотиков, является свидетельством причинной связи, почему нельзя подразумевать какую-то причинную связь в случае со Стилерс и Флайерс?

Никакой теории - означает плохую теорию

Вопрос этот прост, но важен. Невозможно открыть, доказать или хотя бы заподозрить наличие причинной связи, не держа в уме какую-нибудь теорию. Фактически, наши наблюдения о мире насквозь пропитаны теорией, благодаря чему мы только и бываем способны улавливать смысл в обрушивающейся на нас какофонии звуков и красок. В действительности лишь малую толику наших "знаний" мы черпаем из наблюдений, да и то урывками: что-то подглядим здесь, о чем-то догадаемся там. Все же остальное заполняют известные нам теории: большие или малые, туманные или четкие, хорошо проверенные или недоказанные, общеприложимые или специальные, тщательно обоснованные или едва - едва признаваемые.

Известный британский экономист И. М. Д. Литтл (I.М.D.Little) одно время работал советником Британского казначейства. Позднее он опубликовал статью, в которой, делясь своим опытом, затрагивал вопрос об использовании экономической теории в сферах принятия политических решений. Вот интересный отрывок из этой статьи:

"Экономическая теория показывает, как связаны друг с другом экономические величины и насколько сложными и запутанными являются эти взаимосвязи. Неэкономисты обычно бывают слишком академичными. Они чересчур усердно абстрагируются от реального мира. Размышляя об экономических проблемах, невозможно обходиться совсем без теории: факты и взаимосвязи настолько сложны, что не могут сами по себе организоваться в систему, они просто не увязываются воедино. Но неискушенный теоретик склонен конструировать слишком частную теорию, которая не позволяет ему разглядеть все возможности. Либо, наоборот, он обращается к помощи какой-нибудь старой, чрезмерно упрощенной теории, почерпнутой где-то или от кого-то. К тому же, я думаю, он интерпретирует эту концепцию чересчур наивно. Post hoc ergo propter hoc <буквальный перевод: "После этого - значит из-за этого"; логическая ошибка, следующая из предпосылки, что если А предшествует по времени Б, то А должно быть причиной Б. Примером могут служить аргументы раскаивающейся пенсильванской наркоманки. - Прим. авт.> редко бывает убедительным объяснением в экономике. Я просто поражался, с какой наивной уверенностью в Уайт-холле иногда приводились весьма спорные выводы экономического анализа. Конечно, экономисты могут быть излишне академичными в другом отношении: они, вероятно, недооценивают административные трудности или им недостает ощущения политически возможного. Но в таком случае нет и опасности, что эти факторы останутся забытыми" .

"Неэкономисты обычно бывают слишком академичными. Они чересчур усердно абстрагируются от реального мира". Согласитесь, такое слышать непривычно. Но Литтл, по-видимому, прав. "Я ничего не понимаю в этой мудреной экономической теории - начинает уверенный в себе дилетант - но я точно знаю, что…" И то, что произносится дальше, слишком часто свидетельствует, как прав он бывает, отказывая себе в каких-либо теоретических познаниях, и одновременно - как не прав, полагая, будто это обстоятельство убережет его от ошибок. Тот, кто пытается рассуждать о сложных экономических взаимосвязях без теории, добивается, как правило, лишь того, что рассуждает о них с использованием очень плохой теории.