Камень - Владимир Губайловский

Сан-Мартинес. Если идти прямо – как это и делали горожане, – можно было подняться на галерею верхнего уровня. Но если свернуть в довольно неприметный тупичок, этот тупичок оказывался коридором, который через пару поворотов выводил в катакомбы.

Самые близкие к поверхности коридоры были довольно обжитыми. Здесь попадался мусор, битая глиняная посуда, нечистоты. Эти подземные галереи в засушливые месяцы иногда использовали под склады, здесь можно было встретить людей, и главное, они часто были освещены через пробитые щели и через отверстия в скале, подобные тому, через которое впервые попал в катакомбы Мигель. Он заметил, что близкие к поверхности коридоры люди катакомбами не считают, а относятся к ним как к продолжению городских улиц. А катакомбы – это что-то другое, что-то далекое и таинственное, а ведь вот они, рядом.

Чем глубже под гору спускались лестницы, чем меньше было света, тем суровее и строже становились катакомбы.

Мигель бродил под городом всегда один. Он не торопился спускаться в глубины горы, но он знал, что это ему обязательно предстоит. Он старался как следует запомнить развилки и повороты, подъемы и спуски и делал уже немалые успехи. Однажды он добрался до того самого местечка, куда впервые попал через подвал в Верхнем Городе и где мальчики рассказывали страшные истории. Он нашел этот закуток, пройдя через систему коридоров, и ему доставила немалое удовольствие возможность посидеть на стуле без ножек. Он хотел было утащить этот стул куда-нибудь подальше и уже представлял себе, как ему расскажут страшную историю о подземных людях, похитивших эту драгоценность, но, поколебавшись, передумал. Для него это было уже не так интересно.

Он любил легкий ветерок подземелья, разносивший запахи на целую милю. Абсолютную темноту. Робкий свет свечи или лампы. Он учился ориентироваться по ощущениям, по звукам, вдруг возникавшим в полной тишине. Он уверенно ставил ногу и мог двигаться в темноте, не держась рукой за стену, – он ее ощущал. Иногда он вел ладонью по стене просто потому, что это было приятно: стена была ровной и шероховатой, почти без выбоин и выступов, но разной на ощупь в зависимости от глубины.

Если спуститься ниже, стены становились холодными и влажными.

Городской шум сюда уже не проникал, но здесь был слышен звук воды.

По тому, как падают капли – часто-часто или редко, или по журчанию ручейка можно было ориентироваться под землей. И Мигель этому учился и многое уже умел. Воровать дома свечи или масло для лампы было трудно, и потому путешествия Мигеля чаще всего происходили в темноте.

По небольшому движению воздуха он безошибочно определял, что впереди перекресток и коридор направо уходит вниз, а налево – немного вверх.

У Мигеля появились любимые места, где коридоры выныривали к свету.

Мигель любил сидеть здесь, свесив ноги в пропасть. Над ним был крутой склон, и где-то далеко наверху был город, а внизу лежала равнина, совершенно плоская, уходящая к океану. Мальчик мог сидеть часами, пока солнце не начинало клониться к закату. Тогда он вскакивал и, подгоняемый голодом, бежал прямо в темноту лабиринта.

Если ему вдруг казалось, что он идет не туда, сбивается с короткой дороги, он останавливался, и слушал звук воды, и ловил малейшие колебания воздуха. И быстро шел дальше. И уже слышал городской гул.

Сначала почти неразличимый, потом все более ясный, потом возникали отдельные звуки и голоса. Поворот, еще поворот, а дальше в темноту лабиринта уже проникал свет улицы.

Здесь было множество людей, занятых какими-то непонятными делами, но явно не тем, чем следует. А следует-то прижаться щекой к прохладному камню и слушать, слушать, как поет и дышит скала. Что можно услышать в такой сутолоке, в таком крике?

А ведь город был таким спокойным и тихим местом.

Мальчик возвращался домой. Иногда ему доставалось за долгое отсутствие. Но он не мог даже представить себе, что расскажет родителям правду. Да и не только родителям. Он и Елисео ни слова не проронил о своих прогулках. Это была только его тайна. Он вообще не собирался ею с кем-нибудь делиться.

А к разговору с Мануэлем он был еще не готов.

Этим утром Мигель вышел из дому, еще не зная, чем он сегодня займется. Дел было много. Можно было пойти на реку. Можно было пойти в подгорные коридоры и попробовать исследовать тот странный поворот, который все время манил его и не давал покоя, но свернуть в который

Мигель никак не решался. Можно было отправиться к Елисео, забраться с ногами в его жесткую постель, листать книгу, грызть сухарики и прихлебывать сладкий чай. Но все обернулось иначе.

Пока Мигель стоял на галерее, щурясь от солнца и решая, чем ему заняться, мимо пронеслась, едва не сбив его с ног, стайка мальчишек.

Они бежали босые по горячему камню, прыгая через ступени, бежали так быстро, что казалось, вот сейчас кто-нибудь оступится и покатится вниз, сбивая остальных, пересчитывая ступеньки уже не ногами, а лбом. Но мальчишки не падали. И даже не обращали внимания на лестницу – кажется, им и не надо было на нее смотреть, настолько хорошо они чувствовали каждую ступеньку дублеными подошвами.

Кто-то из них крикнул: “Мигель, приехал цирк!” И ему все стало ясно: теперь он знал, чем займется и сегодня, и в те несколько дней, которые здесь пробудут странствующие артисты.

На его недолгой памяти цирк приезжал в город всего один раз, когда

Мигелю было пять лет. Он помнил не отдельные детали или картины, а какой-то сплошной фейерверк. Не раздумывая ни секунды, он сорвался с места и помчался вниз, прыгая через три ступеньки и совсем не боясь разбить себе лоб. Так умели бегать только городские мальчишки, выросшие на этих лестницах.

Цирк расположился недалеко от городских ворот. Там стояли повозки, расписанные когда-то яркими, но теперь сильно выгоревшими красками.

Распряженные лошади жевали сено, ходили люди – совсем, совсем будничные, уставшие, запыленные, как и все, кто проделывал трудный путь в город. Мальчишки попытались заглянуть в крытую повозку, но их отогнал очень мрачный человек, чуть не зацепив Мигеля кнутом.

– Наверное, это клоун, – хмуро сказал Мигель.

– С чего ты взял?

– Больно рожа страшная. С такой или пугать, или смешить, или и то и другое сразу.

Мальчишки сновали вокруг и пытались угадать, что же здесь будет.

Какие будут звери? А будут ли фокусы? А есть ли среди этих людей, похожих на обычных каменотесов или погонщиков, глотатель шпаг или человек, который может выпустить изо рта целый столб огня? Те, что постарше, рассказывали о представлении, которое было семь лет назад.

Они его не столько помнили, сколько на ходу сочиняли о нем небылицы.

Ожидание праздника всегда больше, чем сам праздник. Потому что ждешь ты сразу всего, а случается что-то одно.

В город цирк приезжал редко. И это было праздником не только для юных жителей, но и для взрослых горожан. Странствующий цирк нарушал повседневную, однообразную, затверженную и затвердевшую жизнь. Его появление будило два разных ощущения – радость и горечь. Жители, многие из которых не выезжали из города годами, вдруг ощущали, что они не одиноки – внешний огромный мир не забывает об их существовании. Но цирк приезжал так редко, что одновременно они особенно обостренно чувствовали свою разделенность с большим миром.

Как он все-таки далеко, если даже странствующие актеры навещают город всего-то раз в семь лет!

Представление состояло из немногих номеров. Сначала все пошли смотреть на крокодила. Он лежал в ванне и почти не двигался. Похож он был на огромный огурец. Его ребристая спина была темно-зеленой, а на хребте почти черной. Но лапы – совсем светлые. Иногда человек, стоявший рядом с ванной, тыкал палкой в морду крокодила, и тот делал ленивые движения: шевелил лапами, изгибал хвост или приоткрывал пасть, так что зрители могли убедиться, что крокодил живой, не чучело. Это почти недвижимое животное казалось невиданной диковиной.

Зрители смотрели на крокодила. Охали, бросали в ванну монеты, но ждали другого. Ждали настоящего праздника. И он состоялся. Но Мигель его не увидел.

Актеры давали всего одно представление, и на него собирался весь город. Отец попросил Мигеля пойди вместе с девочкой – дочерью отцовского компаньона, владельца каменоломни Алессандро. Отец сказал:

– Ты как мужчина последи, чтобы девочку не обидели в толпе. Я доверяю тебе, и Алессандро тебе доверяет.

Мигель не обратил на эту просьбу особого внимания. “Ну девочка, ну и ладно, мало ли в городе девочек?” Но он пообещал, что будет предупредителен со своей дамой. Он, конечно, намеревался пойти на представление совсем в другой компании, но эта небольшая помеха не могла испортить радости.