Охота на охотников - Дмитрий Красько

— Не знаю, — я пожал плечами и повел рукой по сторонам. Мол, сами смотрите и разбирайтесь.

Крепыш так и сделал — обернулся и посмотрел. И принялся разбираться.

— Ты кто? — спросил он у Иванца.

— Иванец, — проворчал тот.

— Тот самый? — с налетом удивления уточнил крепыш.

— Тот самый, — голос у директора был не очень довольный. Я понял, что он далеко не в первый раз пересекается с милицией. И его знакомство с органами было совсем не шапочным. Впрочем, чему удивляться? Сразу было видно, из какой среды вышел человек.

А крепыш заржал. Весело так, заразительно. От души. Видно было, что случившееся его изрядно позабавило.

— Что посеешь, то и пожнешь, а, уважаемый? — и он хлопнул директора по плечу. Раненной руки. Директор сказал «Ай!», но возмущаться не захотел.

И началось. Пытали его, немножко — меня, фотографировали, рисовали мелом на асфальте, а потом приехала «скорая», забравшая Иванца и одного из оперов, которому было поручено продолжать опрашивать потерпевшего при любых обстоятельствах. Даже в больнице и даже под капельницей.

Крепыш отдал кому-то распоряжение оставаться за старшего, подошел ко мне и интимным жестом взял под локоть:

— А ты — водитель?

— Ну да, — кивнул я и осторожно отнял руку. Не люблю, когда за разные личные места щупают. Особенно мужики. Особенно менты.

— Все видел, что здесь произошло?

— В зеркало. У меня, по ходу, очко сыграло, — признался я. — Сам от себя не ожидал. Боялся пошевелиться. Зато живой.

— Нападавшего запомнил?

— В общих чертах. Зеркало искажает.

— Понятно. Поехали в отделение, там пообщаемся. А то я сдуру что-то куртку не взял. Холодно.

И он, обойдя «Крузак», устроился на пассажирском сиденье. Мне ничего не оставалось делать, как занять водительское.

По дороге в отделение крепыш продолжал гаденько подхихикивать. Я долго терпел это непотребство, но потом не выдержал:

— Слушай, командир, ты чего ржешь? Там два трупака, а ты ржешь. Ты со мной поделись, я тоже хочу.

Он искоса посмотрел на меня. Может быть, ему мой тон не понравился, а может, просто не хотел разглашать веселую информацию, а пользоваться ей в одиночку. Но, поразмыслив, все-таки сказал:

— Ты знаешь, кто твой босс?

— Иванец Сергей Федорович, — поделился я. — Генеральный директор и бла-бла-бла. И что?

— Ты местный?

— Ну да, — я насторожился. Не самый традиционный для мента вопрос. Обычно таким гопники в подворотнях балуются. Если бы опер сейчас сказал: «Слышь, мужик, закурить есть?», я бы не удивился. Но он воздержался, объяснив лишь:

— Тогда ты должен помнить, что это за гусь. Он в свое время на «железке» привокзалку держал. Слышал?

— Чего-то ты путаешь, — уверенно возразил я. — Его ваши еще в девяносто седьмом пристрелили. Я это точно знаю, потому что я все девяностые в третьем таксопарке отпахал, а отстойник у нас был как раз у железнодорожного вокзала. Так что не тренди.

— А я не трендю, — хмыкнул крепыш-опер. — Много вас таких, информированных. И каждый бегает, пузыри носом надувает. В девяносто седьмом Иванца пристрелили, да. Только младшего. А старший ушел.

— Врешь ты все, — я не сдавался. — Вы же тогда такую операцию провернули — привокзалка месяц о ней гудела. Всю группировку расколошматили, все сели. А главарь ушел?

— Ну, ушел! — крепыш слегка разозлился. — И не такая уж крутая операция была. Потому что у него и группировка-то так себе, восемь человек основного состава. Отморозки одни, правда…

4

Странно, но дневное происшествие не особо смутило мою чувствительную душу. Наверное, потому, что напрямую оно меня не коснулось. Нельзя же назвать касательством два часа, проведенные в отделении милиции, где крепыш долго и нудно выведывал, что мне известно — при том, что известно мне было не так уж много, и вся эта бодяга вполне себе втискивалась в двадцатиминутные рамки.

Короче, сидя вечером дома перед телевизором, я отнюдь не терзался кошмарными воспоминаниями о перестрелке, свидетелем которой умудрился стать, но решал куда более насущную проблему — идти завтра на работу или нет. Потому что, ежели Сергей Федорович Иванец придумает слегка отлежаться в больнице, подлечивая свою руку и расшатанные нервы, то и мне, как его личному водителю, делать в конторе нечего. Распоряжений относительно того, что в отсутствие директора я должен буду обслуживать кого-то другого, он не давал. Более того, ежели Иванец в больнице, то и просыпаться завтра ни свет, ни заря, чтобы забрать его из дома, ни к чему. И я пожурил себя за то, что не догадался прояснить этот момент у Танюшки сразу по возвращении из отделения. Уж она-то точно должна быть в курсе подобных нюансов. Как всякая уважающая себя секретарша… Пардон, офис-менеджер. Но в тот момент девушка сразу насела на меня, выясняя детали происшествия, и через полчаса я думал уже только о том, как побыстрее слинять из офиса. Секретарша, несмотря на всю свою сексуальную привлекательность, умудрилась надоесть мне хуже горькой редьки. О каком выяснении рабочих моментов могла идти речь?!

Вздохнув, я вырубил телек и приготовился отходить ко сну, решив, что, коли сам прошляпил момент истины, то в любом случае завтра нужно будет проснуться и подогнать машину к дому Иванца. Поедет он или не поедет — дело десятое.

Потом в голову пришло, что я все-таки существо дикое, отсталое и по дороге от обезьяны до человека мне еще топать и топать. Как я мог сразу не вспомнить о визитке Иванца, на которой, среди прочей информации, значился и номер его мобильника? Извинение было только одно — что сам я мобильника никогда не имел. Неплохая отмазка. Но даже при этом никак не удавалось избавиться от чувства досады — а куда подевалась ваша хваленая сообразительность, Михал Семеныч? Свойство, благодаря которому вы, особо не напрягаясь, пережили бурные девяностые и докатились до того, что недавно отметили тридцатишестилетие? Стареете, Михал Семеныч, стареете…

«Цыц!» — сказал я внутреннему голосу и, выбравшись из постели, побрел в прихожую. Поковырявшись в кармане куртки и достав директорскую визитку, я набрал номер и принялся ждать. Часы показывали половину одиннадцатого вечера, и мне было чрезвычайно стыдно беспокоить человека в столь поздний час, но, поскольку своя рубашка ближе к телу, я успешно заборол это глупое чувство.

Иванец долго не брал трубку. Минуты две. Упрямый, сволочь. Но я оказался еще упрямее. Он таки сдался, прорычав далеко не самым приветливым тоном:

— Да! Это кто?

— Это Мешковский, — сообщил я, не вполне, впрочем, уверенный, что за три дня он сумел выучить мою фамилию. Как-никак, он — начальник, я — дурак. Согласно субординации, фамилию учить должен был я. И не свою, а его. Свою я и так знал.

— Ты ничего не попутал? Мог бы часа в три ночи позвонить. Не, а че? — совсем уж неприветливо сказал директор.

Я скрипнул зубами. Тон, мягко говоря, не внушал оптимизма. Утешало одно — не пришлось объяснять, кто я и что я. Сам вспомнил. Или по голосу определил?

— Уточнить хочу. Вам машину завтра подавать?

— Сам как думаешь?

Это было уже конкретное хамство, и я не выдержал:

— А я вообще не думаю. Мне по рангу не положено. Я рулю машиной, а вы — конторой. Поэтому я буду думать, когда буду рулить машиной, а вы — все остальное время, хорошо? Подавать машину?

— Да! — рявкнул он и отключился.

Господин директор явно пребывал не в самом хорошем расположении духа. Понять его, конечно, можно, но у меня почему-то не было желания это делать. Я совсем не Лев Толстой, и когда меня бьют с левой, я предпочитаю ответить с правой, а совсем не подставлять другую щеку. Когда на меня начинают рычать, я начинаю огрызаться. А чего? У нас в джунглях все так делают.

Повесив трубку и недобрым взглядом напугав ее — будто это был сам Иванец, — я развернулся и пошел было в опочивальню на предмет снова попытаться отойти ко сну, но телефон мстительно зазвонил. Пришлось вернуться и снова взяться за него.

— Мешковского Михаила Семеновича я могу услышать? — я-то думал, что это Иванец перезванивает, поскольку одумался и решил завтра на работу не выходить, ан нет. Голос был незнакомый.

— А Мешковский Михаил Семенович слушает, — заверил я.

— Это вас из Советского РОВД беспокоят, следователь Зуев, — сказал голос. — Мне передали дело о сегодняшнем нападении на вашего директора. Хотелось бы встретиться и поговорить на эту тему.

— На тему того, что вам передали дело? — удивился я. — А мое мнение может что-то изменить?

— Вы мне нужны, как свидетель! — ледяным тоном сказала трубка. — И давайте обойдемся без плоских шуток. Уже поздно, я домой хочу.

Я подрастерялся. Можно подумать, я приклеил штаны товарища следователя к служебной табуретке, и теперь из-за меня он не может попасть домой к жене и детям, хоть и стремится к ним всей душой.