Обезьяна и сущность - Олдос Хаксли

Романтические фантазии! Я повернулся к м-с Коултон.

- Жаль, что я его не знал, - проговорил я.

- Он вам понравился бы, - убежденно ответила она. - Мистер Тэллис нам всем нравился. Я хочу вам кое-что сказать, продолжала она. - Всякий раз, когда я езжу в Ланкастер, в дамский бридж-клуб, я захожу на кладбище навестить его.

- И я уверен, что это ему противно, - добавил гном.

- Но, Элмер! - протестующе воскликнули его жена.

- Да я же слышал, как мистер Тэллис сам говорил об этом, - не сдавался мистер Коултон. - И не раз. "Если я умру здесь, - говорил он, - то пусть меня схоронят в пустыне".

- То же самое он написал в сценарии, который прислал на студию, подтвердил я.

- Правда? - В голосе м-с Коултон послышалось явное недоверие.

- Да, он даже описал могилу, в какой хотел бы лежать. Одинокую могилу под юккой.

- Я мог бы ему объяснить, что это незаконно, - вставил гном. - С тех пор как владельцы похоронных контор протащили в Сакраменто свое предложение. Я знаю случай, когда человека пришлось выкопать через двадцать лет после того, как его похоронили за теми холмами. - Он махнул рукой в сторону ижевских ящеровидных крыс. - Чтобы все уладить, племяннику пришлось выложить триста долларов.

При этом воспоминании гном хихикнул.

- А вот я не хочу, чтобы меня хоронили в пустыне, - категорично заявила его жена.

- Почему?

- Слишком одиноко, - ответила она. - Просто ужасно.

Пока я раздумывал, о чем говорить дальше, по лестнице с пеленкой в руке спустилась бледная юная мать. На секунду остановившись, она заглянула в кухню.

- Послушай-ка, Рози, - проговорила она низким сердитым голосом, теперь тебе неплохо бы для разнообразия поработать.

С этими словами она отвернулась и направилась в прихожую, где через открытую дверь виднелись все удобства ванной комнаты.

- Опять у него понос, - проходя мимо бабки, с горечью констатировала она.

Раскрасневшаяся, с горящими глазами, будущая леди Гамильтон вышла из кухни. За нею в дверном проеме показался будущий Гамильтон, который изо всех сил пытался представить себе, как он станет лордом Нельсоном.

- Бабуля, мистер Бриггз считает, что сможет устроить мне кинопробу, сообщила девушка.

Вот идиот! Я встал.

- Нам пора, Боб, - сказал я, понимая, что уже слишком поздно.

Через приоткрытую дверь из ванной доносилось хлюпанье стираемых в тазу пеленок.

- Слушай, - шепнул я Бобу, когда мы проходили мимо.

- Что слушать? - удивился он.

Я пожал плечами. У них есть уши, а не слышат.

Таким образом, в тот раз мы ближе всего подобрались к Тэллису во плоти. В том, что написано ниже, читатель найдет отражение его мыслей. Я публикую текст "Обезьяны и сущности" таким, каким он ко мне попал, без каких бы то ни было переделок и комментариев.

II

Сценарий

Титры; в конце - под аккомпанемент труб и хора ликующих ангелов имя ПРОДЮСЕРА.

Музыка меняется; и если бы Дебюсси был жив, он сделал бы ее невероятно утонченной, аристократичной, начисто лишив вагнеровской похотливости и развязности, равно как штраусовской вульгарности. Дело в том, что на экране - предрассветный час, причем снятый не на "Техниколоре", а на кое-чем получше. Кажется, ночь замешкалась во мраке почти гладкого моря, однако по краям неба прозрачно-бледная зелень - чем ближе к зениту, тем голубее. На востоке еще видна утренняя звезда.

Рассказчик

Невыразимая красота, непостижимый покой...

Но, увы, на нашем экране

Этот символ символов,

Наверное, будет похож

На иллюстрацию миссис Имярек

К стихотворению Эллы

Уилер Уилкокс.

Из всего высокого, что есть в природе,

Искусство слишком часто производит

Только смешное.

Но нужно идти на риск,

Потому что вам, сидящим в зале,

Как угодно, любою ценой,

Ценою стишков Уилкокс или еще похуже,

Как-то нужно напомнить,

Вас нужно заставить вспомнить,

Вас нужно умолить, чтобы вы захотели

Понять, что есть что.

По мере того как Рассказчик говорит, символ символов вечности постепенно исчезает, и на экране появляется переполненный зал роскошного кинотеатра. Свет становится ярче, и мы вдруг видим, что зрители - это хорошо одетые бабуины обоих полов и всех возрастов, от детей до впавших в детство.

Рассказчик

Но человек

Гордец с недолгой и непрочной властью

Не знает и того, в чем убежден.

Безлика его сущность перед небом,

Она так корчит рожи обезьяньи,

Что ангелы рыдают.

Новый кадр: обезьяны внимательно смотрят на экран. На фоне декораций, какие способны выдумать только Семирамида или "Метро-Голдвин-Майер", мы видим полногрудую молодую бабуинку в перламутровом вечернем платье, с ярко накрашенными губами, мордой, напудренной лиловой пудрой, и горящими, подведенными черной тушью глазами. Сладострастно покачиваясь - насколько позволяют ей короткие ноги, - она выходит на ярко освещенную сцену ночного клуба и под аплодисменты нескольких сотен пар волосатых рук приближается к микрофону в стиле Людовика XV. За ней на легкой стальной цепочке, прикрепленной к собачьему ошейнику, выходит на четвереньках Майкл Фарадей.

Рассказчик

"Не знает и того, в чем убежден..." Едва ли следует добавлять: то, что мы называем знанием, - лишь другая форма невежества, разумеется, высокоорганизованная, глубоко научная, но именно поэтому и более полная, более чреватая злобными обезьянами. Когда невежество было просто невежеством, мы уподоблялись лемурам, мартышкам и ревунам. Сегодня же благодаря нашему знанию - высшему невежеству - человек возвысился до такой степени, что самый последний из нас - это бабуин, а самый великий орангутан или, если он возвел себя в ранг спасителя общества, даже самая настоящая горилла.

Юная бабуинка тем временем дошла до микрофона. Обернувшись, она замечает, что Фарадей стоит на коленях, пытаясь распрямить согнутую ноющую спину.

- Место, сэр, место!

Тон у нее повелительный; она наносит старику удар своим хлыстом с коралловой ручкой. Фарадей отшатывается и опять опускается на четвереньки; публика в зале радостно хохочет. Бабуинка посылает ей воздушный поцелуй, затем, подвинув микрофон поближе, обнажает свои громадные зубы и альковным контральто начинает с придыханием самоновейший шлягер.

Любовь, любовь, любовь,

Любовь, ты - квинтэссенция

Всего, о чем я думаю, что совершаю я.

Хочу, хочу, хочу,

Хочу детумесцснции,

Хочу тебя.

Крупный план: лицо Фарадея, на котором последовательно появляются изумление, отвращение, негодование и, наконец, такие стыд и мука, что по морщинистым щекам начинают катиться слезы.

Монтажная композиция: кадры, изображающие радиослушателей в Земле Радиофицированной.