Искатель. 1965. Выпуск №2 - Сергей Жемайтис

— Ну уж, спасибо, чай, свои люди. Где это Иван замешкался?

— Вернется. — Ложкин повел глазами на Ксюшу. — Пора вам.

— Да, самое время идти. — Кузнец кивнул и пошел, дерн «а внучку за руку.

Пройдя несколько шагов, Ксюша повернулась и крикнула:

— Обязательно поезжайте к партизанам. А танкиста, унтера этого, не убивайте, лучше в плен возьмите. — Личико ее было не по-детски сосредоточенно и строго.

Еще не затихли шаги кузнеца и Ксюши, как вернулся Иванов. Он тяжело дышал и, виновато улыбаясь, развел руками:

— Ох, и натворил я дел, Коля!

— Убежал?

— Не совсем… почти…

— А точнее?

— Дал по нему очередь.

— Две.

— Первая не в зачет. Второй сбил. Только не знаю, совсем или ранил.

— Это важно, Иван.

— Знаю. Да на поляне солдаты оказались. Ну, я и не стал связываться, подался назад.

— Хоть тут правильно поступил.

По лесу прокатился винтовочный выстрел, за ним другой, затарахтели автоматы. Стайка пуль просвистела над головами, сшибая листья.

Ложкин показал глазами на танк. Взбираясь на него, сказал:

— Будем пробиваться к передовой. Они, видимо, еще не разобрались в обстановке.

— Да, видать по всему, думают, что стреляют по партизанам. Включи-ка рацию и послушай, что говорят о нас в эфире. Если фашисты еще не догадались, есть смысл двигаться и дальше в танке. Сам понимаешь, Киря в лесу не ходок.

Усаживаясь на свое место в танке, Иванов спросил Свойского:

— Ну, а как вел себя мой крестник?

— Этот скромно. Тихий малый.

Выстрелы раздавались совсем близко. Несколько пуль ударило по броне.

Ложкин приказал водителю развернуть машину. Танк взревел, развернулся и пополз через поляну, стеля гусеницы по старой колее. Ложкин развернул пулемет на башенной турели и, когда цепь солдат показалась на опушке, стал стрелять в них. Фашисты, видя, что свой танк ведет по ним огонь, отчаянно замахали руками. Офицер с пистолетом в руке бросился к танку, что-то вопя, и свалился в траву, скошенный очередью Ложкина. Падали солдаты. Оставшиеся в живых залегли, но не стреляли: махали руками и кричали на разные голоса.

Танк въехал в лес. Ложкин оставил пулемет и крикнул Иванову:

— О нас здесь еще не знают. Ты, видно, не промахнулся.

— Ты тоже.

Свойский крикнул:

— Вы о чем?

Но товарищи не услышали его, мешал гул мотора. Только водитель повернул к нему голову и показал зубы. Глаза его не смеялись.

Танк катил по проселку. Ложкин выглянул из башни. Впереди не было никого.

Ложкин спустился к рации. Надел наушники. Рация была последней модели, с очень точной настройкой; не мешали шумы и трески. Чей-то усталый, равнодушный голос монотонно повторял:

— Тэ шесть, двадцать восемь! Лейтенант Мадер!.. Лейтенант Мадер! Вас вызывает майор Шельмахер. Отвечайте! Прием… Прием…

Ложкин сказал Иванову:

— Там тоже ничего не знают, но уже начали розыск.

— Пусть ищут. Или, может, стоит поговорить с ними? Ты ведь мастер на такие штуки. Скажи, дескать, ловим партизан или еще что-нибудь в этом роде.

— Рация высокого класса, узнают по голосу.

— И то верно. Тогда перекинься парой слов с нашими. Пусть предупредят наших артиллеристов, а то раздолбают нас, как бог черепаху. Подумают еще, атака «тигров».

— Нельзя, Иван. Надо говорить открытым текстом.

— Да, всполошатся, окаянная сила. Надо подойти ближе.

— На самую передовую?

— Да. Или когда уже скрываться не будет смысла.

— Переходить придется на том же стыке?

— Больше негде. Надо будет и саперов предупредить, чтобы сняли мины возле речки.

Они разговаривали о возвращении к своим на захваченном танке, как о деле решенном, отгоняя сомнения, стараясь предусмотреть все неожиданности, которые могут обрушиться на них в любой миг. Фашисты о захвате танка пока что не знают, но это не может долго продолжаться.

— Главное — не упустить время, — сказал Иванов.

— Знаю, жмем на всю железку, все ходуном ходит, а толку мало.

— Киря уснул?

Иванов повернул голову к Свойскому.

— Спит. Устал. Все с пулеметом возился. Одной рукой. А технику, однако, освоил. — В словах Иванова были теплые нотки. — Досталось ему, бедолаге. Ты бы тоже пушку повертел. Такую силищу нельзя оставлять без пользы.

— Попробую. Только боюсь, артиллериста из меня так скоро не получится. Ну, а ты освоил вождение?

— Разобрался. Машина поворотливая. Скорости вот только нет. Конечно, хорошо, если этот желтозубый дотянет нас до самого дома. Но особой веры у меня ему нет. Он, кажется, отходит.

— Что с ним? Как же он ведет машину?

— Да нет, жив и здоров. От страха концы отдает. На глаза его погляди. Того и гляди свернет в кювет и перевернется кверху лапами наша железная скотина. Вот и шоссе. Пересяду-ка я и впрямь на его место. Кирилла жалко будить, да ничего не попишешь.

Ложкин позвал в башню пленного водителя и с его помощью разобрался в том, как поворачивать башню с пушкой, наводить на цель, заряжать и стрелять.

Отправив водителя вниз, Ложкин сказал:

— Ну, Иван, уж один выстрел фугасным снарядом я теперь тебе гарантирую.

— Где один, там и два, — засмеялся Иван. — На ходу из нее разве что для страха палить, а остановимся, сообразим, что и к чему. Я одно лето был на сборах, так мы тоже изучали пушку. Не такую, правда, да все они, по-моему, на один лад.

Танк тяжело вполз на шоссе и покатил к востоку. Управлял теперь машиной Иванов. Свойский, позевывая, следил за пленным и смотрел в амбразуру на темное полотно шоссе, стелившееся между краснокорых сосен. Танк догнал обоз пароконных фургонов. Повозочные свернули на обочину, почтительно уступая дорогу.

Впереди вспыхнули и погасли фары автомашин. Танк шел не сворачивая. Машина сбавила ход и, сигналя, свернула к самому краю дороги. Иванов направил танк прямо на нее. Шофер высунулся из кабины. Глаза у него вылезали из орбит, рот был разодран криком. Раздался треск, и огромный пятитонный грузовик с пехотинцами полетел под откос.

— Ловко ты! — крикнул Свойский.

— Иван! — позвал Ложкин.

— Я!

— Оставь технику противника в покое.

— Не бойся, эти уже не догонят.

— Могут догнать другие. До Павловки километра три осталось.

— Ясно! Проеду по ниточке, как на параде, только пусть сами не задевают.

— Уж постарайся, друг, я послушаю новости.

— Валяй.

Вращая ручку настройки, Ложкин слышал птичий щебет морзянки, обрывки фраз. Какой-то радист плачущим голосом кричал: «Саратов, Саратов! Я Одесса! Одесса! Перехожу на прием». Послышался девичий смех и низкий голос: «Ах, Танечка, я уверяю вас…» Ложкин не узнал, в чем уверял смешливую радистку ее коллега. Он услышал немецкую речь. Первые несколько слов приковали его внимание. Говорил, вернее, кричал, видимо, какой-то очень важный начальник: