Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… - Александр Владимирович Воронков

Ну что ж, попробуем жить!

И снова всё начало погружаться в чёрный ил…

Ну уж дудки! Стоять! Так пропадёшь из сознания, а вернуться будет и некуда: уже из пушки царским прахом бабахнут.

Напрягся, стараясь не допустить черноты в разум, представил пляшущие языки красно-оранжевого пламени, мысленно словно погнал струю воздуха в огонь, добиваясь постепенного посветления, пока всё в голове не стало обжигающе-белым, словно полоса раскалённого металла…

Судя по обстановке, времени прошло совсем немного: минута, две, от силы — пять. Я — на этот раз, действительно, я, а не моё тело — стоял, держась рукой за прикрытую половинку двери в горницу. Прямо передо мной стояли, частично перекрывая обзор двое алебардщиков, остальные немцы выстроились на расширяющейся книзу короткой лестнице, направив оружие на сотрясаемую мощными ударами вторую дверь, ведущую на улицу.

— Басманов, где мой меч? — Голос мой прозвучал на удивление ровно. Значит, то, что называют «душой» уже не только прописалось в мозгу, но и может теперь брать под контроль голосовые связки, лёгкие, губы — всё, с помощью чего человек может разговаривать? Это хорошее дело. А ну-ка… Отпустил край двери и спрятал руки за спину. Двигаться тоже могу свободно? Вообще замечательно!

Под очередным ударом входные двери распахнулись и на площадку перед лестницей ломанулось несколько десятков бородачей в разнокалиберных доспехах с топорами на длинных рукоятях, саблями, булавами-шестоперами и прочими приспособлениями для радикального сокращения человеческой жизни. У некоторых за широкими кушаками торчали пистоли, а человек семь вооружились здоровенными ружьями с дымящимися фитилями. Из эдакого в «десятку» целиться не обязательно: калибр такой, что два пальца в дуло войдёт спокойно, а тонких женских — и все три! Так что куда бы ты ни попал, противник или труп или инвалид первой степени с гарантией. Вот только сейчас я нахожусь не с той стороны приклада, и это неприятно…

Нападающие, увидев перед собой острия алебард, смешались, резко притормозив свой порыв. Раздалась недовольно-испуганная матерщина. На минуту отлегло от сердца, мелькнула наивная мысль: неужели обойдётся?

Но тут же по немецким наёмникам из толпы дали несколько выстрелов. Кто-то упал, строй рассыпался и алебардщики, многие побросав оружие, бросились в боковые коридоры, пропуская атакующих. Руководил новым натиском облачённый в дорогой кольчужный доспех со стальными пластинами, прикрывающими грудь и живот рыжий бородач с островерхим шлемом на голове. Потрясая мечом и здоровым осьмиконечным распятием, он басовито орал, подбадривая своих сторонников:

— Ломи, ребятушки! Имай вора! Пятьдесят рублёв за мёртвого, сто за живого! С нами Крест животворящий!!!

Показалось мне или нет, что чёртов «крестоносец» — почти точная копия повстречавшегося в дворцовом переходе боярина, только заметно старше? Того мой «сосед» по телу назвал Дмитрием Ивановичем… Получается, полный тёзка. А этот — навряд ли отец или дядька. Старший брат — оно вернее. Иваныч тоже. И ведь не успокоится же! Такие, пока силу чуют, никому покоя не дают, а как по сопатке получают — так только их и видели!

— Имай его, православные, яко Борискиных последышей о минулом лете имали!

Ага, ещё чего не хватало! Так просто не дамся! Выхватил у одного из наемников алебарду и, взмахнув ей, как оглоблей в деревенской драке времён моей молодости, крикнул:

— Прочь, я вам не Борис!

Басманов с обнажённой саблей в руке выступил вперёд и сбежал на пару ступенек вниз, смело прикрывая меня от десятков противников. Не часто бывает, чтобы человек прикрывал собой командира: для этого нужна не денежная заинтересованность, и настоящая преданность, а главное — вера, что командир такой преданности достоин.

— Остановитесь, безумцы! За кем идёте? За вором Васькой идёте! Повинитесь, и Государь вам простит!

— Заткни пасть нечистую, еретик! Не слушайте Петрушку, ребятушки! Крушите его, опричного выродка! Дюжину рублёв за его голову даю! Аще не загубим ныне сих воров — висеть нам на колёсах ломаным!

Алчность ли победила у заговорщиков, или напоминание о вероятной каре при провале переворота — но не меньше полутора десятков их кинулись вверх по лестнице. Басманов, изогнувшись, нанёс колющий удар в шею тому, кто первым оказался рядом, тот рухнул назад, сбивая со ступенек задних. Зазвенели клинки: одна сабля против трёх, потом — против пяти… Я тоже попытался достать алебардой одного из нападающих, но тот ловко уклонился, одновременно отступая к перилам.

— Татищев! Мишка! И ты с ворами?! — Мой защитник выбил булаву из руки воина в рыжем тегиляе. — Я же тебя, пса, от опалы упас! У, каинова кровь!

— Сам ты пёс опричный! Сдохни! — Отскочивший от неминуемого удара, Татищев вырвал из-за кушака короткий пистолет, чем-то щёлкнул и, почти не целясь, выпалил в Басманова. Пущенная почти в упор пуля угодила в бок подмышку и смельчак, выронив зазвеневшую по ступенькам саблю, рухнул навзничь. Одним прыжком убийца прыгнул на него. В руке его оказался длинный нож, который он по самую рукоять вонзил в горло раненого так, что окровавленное лезвие вышло под затылком, обагряя красным черноту вьющихся локонов.

Остававшиеся подле меня наёмники тут же побросали оружие и рухнули на колени. А, зар-раза! Сомнут!

Мгновенно я отскочил назад, вновь оказавшись в сводчатой горнице. Бежать? Хрен-растение! Отступать!

Захлопнул вторую створку и тут же навалился на неё, стремясь на несколько мгновений сдержать напор нападающих. В два движения задвинул щеколду. Заговорщики по ту сторону двери принялись ломать ее. Нет, так она долго не простоит — не крепостные ворота! Пристроил алебарду поперек, постаравшись заклинить в дверной коробке.

Так, куда отступать? Я же ничего тут не знаю, и оружия никакого? Да, но зато знает мой «сосед» по телу! Пусть показывает путь, чёрт побери, а то ведь тушка у нас одна на двоих, и Шуйские весьма хотят перевести её из живого состояния в неживое. Так что обеим «душам» мало не покажется, и плоти — тоже. А я, может, только-только новой жизни начал радоваться! Эй ты, как тебя там? Вылазь на свет, да быстренько!

…Я бежал по переходам дворца, но не мог найти выхода, все двери были заперты. Загнали, сволочи, как рыбу в вершу!

Распахнув узкое окно, затянутое скоблёным бычьим пузырём как, бывало, в нашей Киреевке до войны «стеклили» амбарушки и конюшни, увидел вдали стрельцов в красных кафтанах, с топорами, ружьями и железными рогульками на плечах. Отряд численностью с отделение спокойно стоял у входа в какое-то кирпичное здание, не выказывая никакого желания бежать на