Заговоры, как вид русской народной поэзии - Н. Крушевский

Приведу любопытный пример того, какую силу народ приписывает сравнению.

Царь Бодлисатва часто играл со своим главным жрецом (пурогита). Когда же бросал золотую кость на серебряную доску, то припевал такую песнь:

– Все реки криво текут; во всяком лесу дрова и всякая женщина сотворит грех, застигнутая в скрытом месте! – Так играя, царь всегда выигрывал, а пурогита проигрывал. Видя, как в доме исчезает достаток, пурогита задумал жениться и стал так рассуждать: – не могу я стеречь женщину, уже видевшую мужчину; стану беречь какую-нибудь женщину с ее рождения и сделаю ее принадлежащей одному человеку.

Так и сделал пурогита: достал девушку, окружил ее женщинами, и пока она росла, не играл с царем; когда же девочку вырастил, то сказал царю:

– Поиграем, великий царь!

– Хорошо, согласился царь, и стал играть прежним способом; когда же царь, распевая, бросил кость, пурогита прибавил:

44

– Исключая моей питомицы. И начиная с тех пор пурогита выигрывал, а царь проигрывал. Царь отрядил одного плута соблазнить девушку. Плуту это удалось. Царь с брахманом опять сели играть, но на этот раз прибавка “исключая моей питомицы” не помогла брахману и он проиграл; тогда только царь рассказал ему, что его жена уже соблазнена 24.

Заметим, что и наших заговорах желаемое не только сравнивается с подобным на словах, но подобное и производится на самом деле. Так напр. “…как земля между перстов сыпется, высыпается (взять землю и сыпать сквозь пальцы), чтобы из уха сыпайся, высыпайся, черви” 25.

7. Весьма многие, если не все заговоры – произведения поэтические (т. е. прекрасные), а известно, что все народы приписывают поэзии, вещему слову небесное происхождение и чарующую силу.

8. Само содержание заговора заставляет допустить, что вера в его силу есть вера в слово. Действие, которым весьма часто сопровождается заговор, составляет далеко не существенную его принадлежность: значительное число заговоров лишены действия. Тоже самое следует сказать и о предмете, к которому обращается заговаривающий; его очень часто вовсе нет. Существенная часть заговора есть само пожелание. На это указывает и язык: немецкое Wunsch значит и желание и заклятье 26.

9. В конце почти всякого заговора стоит часть, которую бы можно назвать закреплением 27. Она чаще всего выражается формулами: слова мои крепки; будьте, мои слова, крепки и лепки до веку; нет моим словам переговора и недоговора; будь то, мой приговор, крепче камня и железа и т. п. Здесь кажется, сам народ засвидетельствовал, что силу заговора он видит именно в слове.

Итак, после всех вышеизложенных замечаний, гипотеза, что человек верил некогда в силу собственных слов, кажется больше чем вероятной.

Но, родившись в отдаленную пору фетишизма и прожив до настоящего времени, заговор претерпел много изменений. Давно засохли в сознании народа те корни, которые впервые дали ему жизнь и оно надискивало ему один за другим все новые источники жизни.

Проследить историю данного народного произведения – почти невозможно. Мы можем знать только произведения, до сих пор живущие в устах народа. Все они представляют наслоения; но наслоения народных произведений тем отличаются от

45

наслоений геологических, что слои самых различных эпох встречаются в них друг возле друга, друг с другом перепутываются и производят самые разнообразные комбинации. Если сделанные в этой главе замечания верны, то сила заговора первоначально опиралась на веру в человеческое слово. Но на совершенно другом основании опирается сила заговора в убеждении современного простолюдина. Сила заговора опирается на его формальной стороне, на точном его произнесении и исполнении известного обряда, если заговор им снабжен. Такой взгляд, очевидно, мог явиться только тогда, когда были совершенно позабыты народом корни, из которых впервые вырос заговор. Мы указали таким образом первое и последнее звено истории заговора; но между ними должны были быть звенья переходные. Указания на такие переходные звенья мы, действительно, и находим в заговорах. Корень заговора, вера в слово, скоро был позабыт; а заговор остался; народ стал осмыслять это явление, приискивать ему разумное основание. Сюда следует отнести весьма частую в заговорах формулу в роде следующей: “Не я говорю, не я выговариваю, выговаривая, отговаривая сама Божья матушка… 28 Сила заговора здесь основывается на авторитете божества. В других заговорах она основывается на авторитете заговаривающего знахаря.

Только забвением того, почему самое слово обладает такой могущественной силой, можно объяснить появление такого божества, как албанская ора, которая странствует по земле, прислушиваясь к мольбам и проклятиям людей и тотчас же их исполняет, как скоро они дойдут до ее слуха 29.

Заговор часто имеет при себе известное действие, которого значение не во всех заговорах одинаково. Как есть заговоры, не имеющие при себе никакого действия, обряда, так есть обряды, не имеющие никаких слов. Между заговорами, имеющими при себе действие, следует отличать заговоры, которых сила основывается на слове, от заговоров, которых сила основывается на действии, которых сущность составляет действие с известным материальным предметом. Их наряду с обрядами, не сопровождаемыми словами, вернее назвать чарами, т. е. таинственными лекарственными средствами, которых сила неотразима. Делая это различие, считаю нужным оговориться, что оно может иметь значение только для нас: в понимании первобытного человека такое различие не существует; для него слово было настолько же материально, настолько и другие, действительно материальные предметы, употребляемые при заговорах.

46

Обыкновенно заговор начинается формулой: “встану я, раб Божий, благословясь, умоюсь водою, росою, утруся платком тканым, пойду перекрестясь, из избы в двери, из ворот в ворота, в восток, в востошну сторону” и т. п. Это, очевидно, совет знахаря, описание того обряда, который должен упреждать самый заговор, а слилось оно с последним позже, когда уже сам обряд не совершался. В некоторых заговорах предписывается исполнение того же обряда.

В большей части случаев действие вместе с некоторыми словами заговора составляет сущность последнего и потому не может быть рассматриваемо отдельно от заговора. Но можно указать более употребительные или, так сказать, общие обычаи, употребляемые при заговорах. К таким принадлежит, наприм. сдувание, которое употребляется вместе со словами заговора при лечении болезней. Оно указывает на материальное представление болезней. На это же указывает и весьма распространенный обычай оплевывания, которое употребляется не только при заговорах от различных болезней, но и при других заговорах. Мне кажется, что в обряде этом следует видеть остаток весьма обычного у различных диких лечения болезней, замеченного многими путешественниками, цитируемыми Тэйлором и Леббоком. Лечение это состоит в высасывании различных вещей из тела пациента и выплевывании их; вещи эти считаются причинами болезней. После, когда значение всего обряда было позабыто, оплевывание стало употребляться при различных заговорах…

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Поверие это записано мною в Волынской губернии.

2 Выражаю фигурой то, что трудно выразить отвлеченно; впрочем фигуральное выражение яснее здесь выражает мысль, чем бы это могло сделать выражение отвлеченное.

3 О. Миллер. Оп. ист. обозр. рус. слов., 64.

4 Категория эта не разбита на более мелкие только для избежания излишних делений.

5 Это я читал у Тэйлора, но в котором из его сочинений и где именно – не могу вспомнить. [Вероятно, Н. В. Крушевский имеет в виду работу Тайлора (Тэйлора) (Tylor E. B. (1832-1917) “Первобытная культура. Исследование развития мифологии, философии, религии, искусства и обычаев”. Перевод с англ. под ред. Д. А. Коробчевского. – В 2 тт. – СПб.: 1873. (Прим. сост.)]

6 Вышеизложенное замечание, хотя и относится к произведениям народной жизни вообще, но уместно, мне кажется, и здесь: оно уясняет, в чем состоит живучесть и словесных народных произведений.

7 Замечательно, что один и тот же процесс появляется не только в истории слова и мысли, но и в истории письма: иконографическое письмо (картина)

47

переходит в иероглифическое (знак), а это последнее – в буквенное. Начертание каждого слова в буквенном письме есть условная комбинация знаков, из которых каждый был некогда изображением особого предмета, не имевшего ничего общего с предметом, в которого начертание он теперь входит. Здесь опять язык, как будто представляет новую аналогию: вновь возникающие слова суть условные комбинации или чисто механические, как напр. “железная дорога”, или более, так сказать, химические, как “культрамонтанизм”.