Гитлер и стратегия блицкрига. Третий рейх в войне на два фронта. 1937-1943 - Трумбулл Хиггинс

То, что поляки не собираются облегчать жизнь потенциальным союзникам больше, чем противникам, стало ясно уже на следующий день. Начальник штаба польской армии заявил, что, по его мнению, русские желают пересечь те части территории Польши, которые раньше были русскими, только с целью их повторной оккупации, а не для ведения наступления против Германии. Несмотря на возрастающее давление со стороны теперь уже всерьез обеспокоенной Франции, потребовалось несколько дней, чтобы поляки с большой неохотой приняли менее бескомпромиссную позицию, но к тому времени было уже слишком поздно. Короче говоря, поляки считали, что Вторая мировая война, которая вот-вот должна была начаться, будет вестись не только из-за западных, но и из-за восточных границ Польши, а значит, в конечном счете из-за права Польши на существование в качестве суверенного государства.

Все было кончено 19 августа, когда, вследствие возобновившегося давления нацистов на Москву по вопросу заключения пакта о ненападении, Сталин лично согласился принять Риббентропа. Для Гитлера это было большой удачей, поскольку установленный им срок нападения на Польшу приближался. Генерал Георг Томас, занимавшийся вопросами экономики и вооружения в ОКВ, и глава абвера адмирал Вильгельм Канарис неоднократно предупреждали фюрера о том, что Германии не хватит боеприпасов и горючего для военных действий продолжительностью более нескольких недель, а на флоте готово только 10 субмарин для операций в Атлантике. Но все это, должно быть, еще более усилило желание Гитлера пожать руку своему непримиримому идеологическому противнику на востоке.

В качестве самооправдания перед военной верхушкой Гитлер 22 августа заявил: «Мне было совершенно ясно, что конфликт с Польшей рано или поздно произойдет. Я уже принял решение весной, но полагал, что сначала, через несколько лет, поверну оружие на запад, а только потом на восток. Но последовательность может меняться».

Далее Гитлер разъяснил, что, поскольку ни один немец не обладает большей политической значительностью, чем он сам, лучше действовать сейчас против оппонентов на Западе, которых возглавляют весьма посредственные государственные деятели. Политикам, зловеще объявил фюрер, иногда приходится рисковать с такой же «безрассудной решимостью», как и военным деятелям. В любом случае Гитлер был уверен, что Британия не пошлет больше трех дивизий на помощь Франции и она «пока еще уязвима с воздуха», иначе говоря, сложилась вполне благоприятная ситуация, которая может измениться через два-три года. Что касается Франции, Гитлер заверил свою колеблющуюся аудиторию, что французам не только не хватает людей и современной материальной базы, но также и желания нападать на Германию с запада, что очень тревожило гитлеровских генералов во время мюнхенского кризиса 1938 года.

Гитлер завершил свою речь ошеломляющим известием об установлении им личного контакта со Сталиным и о подписании в течение ближайших сорока восьми часов пакта с СССР. Теперь Польша находится именно в том положении, которое фюрер считал наиболее желательным, и его тревожило лишь то, что какая-нибудь «свинья» предложит заступничество (как Муссолини в Мюнхене). Несомненно, считал фюрер, немецкие генералы будут ему благодарны за восстановление старой прусской традиции – дружить с Россией, как западные страны будут шокированы столь ошеломляющим дипломатическим bouleversement[4]. Гитлер, безусловно, хорошо знал своих генералов.

В тот же день, 22 августа, за день до публичного объявления о визите немецкого министра иностранных дел в Москву, в документах британской военной делегации было записано следующее:

«Ситуация прояснилась. Очевидно, СССР пока втирался в доверие к обеим сторонам. Судя по всему, сейчас Советы пришли к выводу, что Германия занимает сильную позицию и неизбежно покорит Польшу; в случае чего, если они заключат пакт с Британией и Францией, то поставят себя против Германии раньше, чем будут вынуждены. СССР, вероятно, осознает, что его коммуникации и техника слабы, а штаб и организация – не готовы к ведению большой войны против сильного врага, особенно если ему придется конкурировать с отступающей польской армией».

На следующий день, 23 августа, маршал Ворошилов проинформировал более благожелательного французского военного атташе, что Красной армии необходимы более крепкие гарантии, чем пассивная позиция французской армии, которая, по оценке Ворошилова, сможет удержать на западе только десять немецких дивизий, пока большая часть немецкой армии покоряет Польшу на востоке. Лишившийся иллюзий глава британской военной делегации адмирал сэр Реджинальд Планкет-Эрнл-Эрл-Дракс успокаивал себя мыслью, что можно быть уверенным в нечестности Советов при выполнении договора, так же как и в двуличности в проведении переговоров о его заключении. Продемонстрировав мировоззрение истинного тори, адмирал Драке в конце концов пришел к фантастическому выводу о том, что в перспективе может оказаться даже удачным то, что русские предпочли стать союзниками Германии, а не Запада.

А тем временем в двух эпохальных встречах со Сталиным и советским министром иностранных дел Молотовым 23 августа, состоявшихся с полного согласия Гитлера, Риббентроп пришел к быстрому quid pro quo[5] с Советами. Финляндия, Эстония, Латвия, Восточная Польша и бывшие царские провинции Бессарабии, теперь находившиеся в составе Румынии, попадут в сферу интересов русских, оставив рейху только Литву и Западную Польшу. За это русские гарантировали отсутствие поддержки западным странам в польском вопросе.

Что касается Японии, эта проблема также занимала Сталина в тот момент, как и отсутствие эффективного западного наступления для помощи русским в Польше. Советский правитель заметил Риббентропу, что, если Токио хочет войны, он ее получит. Через несколько часов после согласия Советов на переговоры с Риббентропом, 19 августа, генерал Жуков начал сокрушительное наступление против японской армии во Внешней Монголии, предвосхитив новое японское наступление на четыре дня. Благодаря неожиданному превосходству советской артиллерии и танков к 31 августа японцы были полностью вытеснены из Внешней Монголии, потеряв около 18 000 человек убитыми и ранеными. Как самодовольно заметил Сталин одному из своих новых немецких друзей, «это единственный язык, который понимают азиаты. В конце концов, я тоже азиат и должен знать».

В отношении Британии Сталин жаловался Риббентропу, что британская военная миссия в Москве ни разу так и не сказала, чего в действительности хотят англичане. В любом случае Сталин считал британскую армию слабой, британский флот – больше не заслуживающим своей былой репутации, а Королевские военно-воздушные силы – неготовыми, хотя и наращивающими силу. Тем не менее советский диктатор пребывал в уверенности, что, несмотря на общую военную слабость, Британия будет вести войну «умело и упорно».

Когда же Сталин заявил, что и французскую армию не следует сбрасывать со счетов, Риббентроп поспешно привлек его внимание к большому превосходству германской армии над французской по количественному составу. Хотя, конечно, большинство отлично обученных бойцов рейха сначала будут использованы на востоке против Польши, и уж потом вернутся, чтобы занять позиции на западе против французской армии. После взаимных тостов за здоровье глав государств Сталин завершил беседу с Риббентропом, заявив, что советское правительство относится к пакту с Германией со всей серьезностью. Сталин дал слово чести, чего бы оно ни стоило, что Советский Союз не предаст своего партнера по новому пакту о ненападении, пакту, названному таким образом, как невольная дань предположительно забытому идеализму Вудро Вильсона.

24 августа Риббентроп вернулся из Москвы в Берлин, так сказать, на гребне волны и был встречен благодарным фюрером, как второй Бисмарк. У Гитлера были причины для открытого изъявления благодарности. До недавнего времени являвшийся германофилом британский посол сэр Невил Хендерсон только что проинформировал его о том, что Британия намерена соблюдать свои обязательства перед Польшей, вне зависимости от его пакта с СССР. Хотя Гитлер ответил, что война, которая начнется, будет, таким образом, на совести англичан, и в любом случае он предпочитает войну, пока ему только пятьдесят лет, а не позже, дни, когда он мог отпугнуть британских миротворцев, прошли. Да и Гитлер винил Британию в том, что ему пришлось заключить договор с русскими, в отношении которого фюрер, по мнению Хендерсона, не испытывал энтузиазма. Однако, как верно заметил Гитлер, теперь Германии не придется вести войну на два фронта. Последнее предложение Гитлера гарантировать поддержку Британской империи немецкой военной силой вызвало лишь осторожное предостережение Хендерсона о том, что, в то время как любой может предсказать начало войны, никто не может в точности знать, какими сюрпризами чревата длительная борьба.