Сионская любовь - Авраам Мапу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 3
Царь Хизкияу
Шел четвертый год правления Хизкияу, царя Иудеи, сына царя Ахаза.
Долго терпел всемогущий Бог мерзость идолопоклонства, что в нечестивое царствование Ахаза губило сынов колена Эфраима, жителей Израиля. И, наконец, зловеще возгорелись ревность и гнев Господа, и настигла язычников заслуженная кара. Наслал на них Всесильный орды царя ашурского. Словно острой бритвой провели по земле грешной страны чужеземные наемники. Грозная волна смыла и тельцов Бейт-Авена, и идолов Дана, и всех поклонявшихся им – заодно. Вытеснены были израильтяне в Халах и Хавор при реке Гозан и в города Мадайские.
Иудея и Израиль. Две страны – две сестры. И единый народ. Иудея содрогнулась, видя, как тяжела рука Господа, карающего за тяжкую вину сестру ее Израиль. Нашла в себе силы Иудея, укрепилась духом, не свернула с путей Господних и осталась верна любви к царю своему Хизкияу, помазаннику Божьему и семени славного царя Давида. А еще скажем о Хизкияу, что он непреклонен был, изгоняя идолопоклонство из Иудеи, в которой правил, и истинно скорбел о муках неподвластной ему грешной земли Израиля, и посему народ любил своего владыку во все дни его царствования.
Идола – прочь!
Случилось, в то самое время некий человек, бежавший от судьбы изгнанников колена Эфраима, пришел с севера, из пределов Шомрона, к самой сионской границе и остановился на пороге иудейского царства. В руках он нес деревянного идола – божество для поклонения.
Пришелец отбросил подальше свою ношу и с жаром произнес: “Лежи себе тут, жалкая деревяшка! В иудейском царстве мне не нужен истукан. Десять лет служил тебе, повсюду скитались вместе, терпели друг друга. Высоко над головой возносили мои руки деревянный лик, и люди поклонялись ему. Я вселял страх и благоговение в людские сердца, и это – твоя заслуга. Говоря с людьми моими устами, ты недурно послужил мне, изваяние божества. Помнишь ли, как все мы, братия верных твоих слуг и жрецов, славно проделали путь в Шхем? Вдосталь пограбили встречных и поперечных, да и живых душ изрядно погубили. Твоей волей дела вершили! Поклоняясь, люди тебе вино наливали и в жертву лучший скот закалывали. А я – ешь, пей, не хочу, вкушал запретное это. Вот и платье, что на моих плечах – тобою доставлено. Кто кому служил, дружище? Нет связи прочнее, чем наши грехи. Ах, как хороши были времена, да канули в прошлое! А сейчас? Вышвырнули тельцов Бейт-Авена и идолов Дана, а служителей их прогнали взашей. Что прикажешь делать с тобой, бездушное полено? Хочешь попасть в Иудею? Лишь появишься там – землю разверзнет грозный всеведающий Господь, бессменно пребывающий в Сионе. И мне станешь в тягость, словно в колоду меня посадишь. Лежи себе тут в яме, посрамленный и нагой. Сдеру с тебя серебряный покров и материю золотом тканую возьму – истукану это ни к чему, а мне будет последняя награда за службу тебе. Ничего не поделаешь – к идолам прилепляются неверные друзья!”
С такой прощальной речью обратился к идолу бывший изгнанник по имени Зимри, один из служителей божества Баала. Пустые и никчемные, жрецы языческие стояли на дороге сынов Израиля и жестокостью и обманом отвращали их от пути в Сион, на святую гору, для поклонения Господу. Зимри очутился среди прочих беженцев Шомрона, что в израильском царстве, но весьма надеялся избежать горькой доли, уверенный, что быстрые ноги не подведут его в нужную минуту.
Зимри знаком с одним из важных сановников Шомрона, богачом Хананелем, отцом прекрасной Тирцы. Беглец надумал сперва навестить Хананеля и узнать имя его зятя в Иерусалиме, а уж потом перейти реку Квар и двинуться дальше. В бедственном положении, среди прочих беженцев нашел Зимри Хананеля. Тот написал зятю письмо, снабдил послание своей печатью и поручил Зимри передать это Иядидье. Не мешкая, Зимри продолжил путь, хитро избегая бед и врагов. В пути он не торопился расставаться со своим идолом. “Кто знает, – думал, – авось пригодится, послужим еще друг другу”.
Зимри дошел до границ Иудеи и видит: в Сионе люди идолам не поклоняются. Тогда снял золотые и серебряные украшения с деревянного изваяния и с легким сердцем бросил истукана в яму.
Блистательный Иерусалим
К вечеру предстал путник перед сияющим Иерусалимом и вошел в город через Эфраимские ворота. Не смотря на сумерки, улицы кишат людьми. Шумит и гомонит толпа, словно стая саранчи трещит крыльями. Благообразные старцы сидят на почетных местах у ворот, где вершится суд. С грохотом проносятся повозки и колесницы, везут важных вельмож и богачей, городских благодетелей.
С тех пор, как три года тому назад наемники ашурского царя расположились станом в Шомроне, изрядно победствовал Зимри на вытоптанной врагом земле. То-то изумился он при виде цветущего города. И в восхищении воскликнул сгоряча: “Прочь от меня, Шомрон, и слава тебе, бесподобный Сион! Гром гнева потрясает землю Шомрона, а в Сионе громогласные трубы приветствуют возлюбленного царя Хизкияу! Сокрушена страна Эфраима, и чудно расцветает Иудея! Другое небо и новая земля передо мной. Дивный край, и люди тут живут беззаботно. Безоблачный лазурный купол висит над головами баловней судьбы, а солнце изливает на них свет и тепло правды. Ибо царь Хизкияу превыше всего поставил закон и справедливость”.
Сказав сии восторженные слова, задумался Зимри. Немного остыл.
“Если пораскинуть умом, то выйдет, что суд и закон – броня и щит богачу, коли кто чужой к его золоту руку протянет. А мой удел каков? Пересох былой источник наживы в Шомроне, и из Иудеи изгнал Хизкияу служителей Баала. Те же благословенные суд и закон лишь ужалят оборванца, вроде меня. Волк в лесу – зверь полезный, но стаду – он враг. Так чьи паруса надувает ветер справедливости?
Не быстро истребить из душ людских старую веру. Сравним ее с новой. В Сионе твердят, кто поклоняется Баалу – несут ложь и обман, а законы их – убийство и грабеж. Однако думаю, если в Иерусалиме хорошенько поискать со свечами, а то и без них, непременно среди праведности и честности немало найдется зла и обмана. Нигде в мире не отыскать места без греха и порока. Вон сколько богачей в Иерусалиме! Известно, где богатство – там зависть, где зависть – там ложь. А если у лжи крепкие кулаки? То-то же!
