Лето коронации - Маргарет Пембертон

Заметив, что у нее скулы свело от злости, Зак молча снял с дверной ручки куртку и, перекинув ее через плечо, с усмешкой обронил:

– Мне бы не хотелось ссориться с женой своего друга.

С застывшим лицом Керри ждала, пока он покинет дом. Наконец он пожал плечами, повернулся и пошел к все еще распахнутой входной двери. Затем помедлил и, обернувшись, задумчиво произнес:

– Один вопрос, просто из любопытства. У вас такой приятный голос, а вы кричите, как торговка из рыбных рядов. Неужели Дэнни не заслуживает лучшего обращения?

Не дожидаясь ответа, Зак одарил ошалевшую Керри очередной улыбкой и, подмигнув, пошел по дорожке к площади.

Она медленно опустилась на ступеньку, ноги у нее стали словно ватные и отказывались держать ее. Какая поразительная наглость! Ей давно не встречались подобные типы! Мало того, этот Зак Хемингуэй, похоже, заигрывал с ней. А ведь ему всего двадцать семь или двадцать восемь лет! Она откинула с лица засаленные волосы и, коснувшись ладонями щек, почувствовала, что они горят. Что скажет Дэнни, когда узнает обо всем случившемся здесь? Пожалуй, он ей не поверит.

На дорожке палисадника появилась фигура дочери. Спустя мгновение она вбежала в дом и воскликнула:

– Что случилось, мамочка? Почему ты сидишь на ступеньках красная как рак? Уж не захворала ли ты?

– Я здорова, моя дорогая! Я раскраснелась от свежего воздуха. Мне всего тридцать пять лет, я полна сил и энергии! Пошли, я приготовлю чай, – ответила Керри и, решительно поднявшись, бодро зашагала на кухню. С этим Заком Хемингуэем она разберется сама, без помощи мужа.

В клубе все с нетерпением ждали появления нового боксера. Дэнни Коллинз осведомился у своего босса:

– Куда запропастился этот парень? Уже половина восьмого, публика волнуется.

Публика – местные подростки, пожилые обитатели площади Магнолий, а также несколько крепких парней спортивного телосложения – действительно начинала беспокойно ерзать на скамейках и стульях, любезно предоставленных клубу хозяйкой паба «Лебедь». Ребята, одетые в майки и спортивные трусы, возбужденно постукивали боксерскими перчатками.

Джек Робсон, прямо-таки излучавший благодушие, невозмутимо промолвил:

– Зак придет, когда ему вздумается, если только не улегся спать. Какое он произвел на тебя впечатление?

Они разговаривали в каморке, служившей владельцу клуба кабинетом. Дэнни, одетый в спортивную холщовую куртку и старенькие парусиновые брюки, с махровым полотенцем через плечо, не производил впечатления атлета, хотя был мускулист и жилист. Он коротко стриг волосы, отчего смахивал на бывшего заключенного, хотя в тюрьме, слава Богу, ни разу не сидел. Его рыжая шевелюра отливала начищенной медью.

Джек Робсон был человеком совершенно иного склада. Невысокий, он благодаря своему крепкому телосложению походил на богатыря. За годы службы в войсках специального назначения его тело стало твердым, как камень, выносливым и сильным. Твердо очерченный мужественный рот, курчавые темные волосы, безупречно сшитый серый костюм… Джек был обезоруживающе привлекателен и обаятелен, но, к огорчению всех посещающих клуб молодых дам, женат и счастлив в браке.

Дэнни задумчиво потер подбородок.

– Даже не знаю, что сказать. Он выглядит так, словно способен поднять мизинцем двухъярусный пассажирский автобус, но подозрительно смазлив на физиономию. Если он действительно бывалый боксер, почему у него не сломан нос и не порваны уши?

Джек усмехнулся и поправил фотографию в рамочке, стоящую на его поцарапанном письменном столе.

– Именно потому, что на ринге он динамит. Двигается быстро, как молния; глядя на него, и не скажешь, что он тяжеловес.

Он взглянул на портрет Кристины, сделанный прошлым летом на взморье в Маргейте. Ветер растрепал ее волосы, рассыпал их по плечам, но она не расхохоталась, закинув голову, как сделала бы любая другая девушка, а лишь слегка склонила ее набок и, прищурив глаза, обрамленные длинными черными ресницами, загадочно, как Мона Лиза, улыбнулась.

– Ему поневоле придется быть подвижным на ринге, если он собирается участвовать в неофициальных боях, – заметил Дэнни.

Джек неохотно оторвал взгляд от фотографии жены. Она ни разу так и не посетила клуб, хотя детей у них не было и она могла бы иногда заглянуть сюда хоть на часок.

– Я видел, как он тренируется, наблюдал, как дерется, и вот что я тебе скажу, Дэнни: это настоящий бриллиант! Золото высочайшей пробы! Пока он не пришел, давай-ка займем чем-нибудь публику. Пусть Большой Джамбо проведет показательный бой с Томми. Это успокоит девочек и наших постоянных гостей на некоторое время.

Дэнни усмехнулся и вышел из каморки. Не успел он сделать и нескольких шагов, как столкнулся с Мейвис.

– Осторожнее, смотри, куда идешь! У меня всего одно туловище, и я не хочу стать калекой, – сказала Мейвис, выпячивая грудь, обтянутую ярко-красным свитером.

– С такими буферами тебе не страшно никакое столкновение, – грубовато отшутился Дэнни, знавший сестру своей жены с тех пор, как научился ходить.

– Исчезни! Мне нужно поговорить с Джеком! – скомандовала Мейвис и проскользнула в «кабинет». – Ну, и где же ваш вундеркинд? – Она подтянула подол узкой юбки и села на край стола. – Все хотят посмотреть, как он будет тренироваться, а его все нет и нет!

Джек приветливо улыбнулся.

– Он обязательно придет. Но приказывать ему я не вправе, он вольная птица.

– Счастливчик! Жаль, что здесь таких не много. – Мейвис многозначительно посмотрела Джеку в глаза.

Он помрачнел.

– Оставь свои намеки, дорогая! Ты же знаешь, что к прошлому возврата нет.

– Напрасно ты так говоришь, Джек. Мы не дети, живем один раз. Я всегда относилась к тебе…

В этот момент заглянул Дэнни и весело сообщил, что пришел Зак.

– Спасибо, – поблагодарил его Джек, потрепал Мейвис по плечу и вышел в гудящий от возбуждения зал.

Дэнни еще задержался в кабинете.

– А ты не хочешь взглянуть на новенького? Я думаю, ты могла бы произвести на него впечатление своими женскими прелестями.

– А он того стоит? – не двигаясь с места, задумчиво поинтересовалась Мейвис.

– Мне кажется, да. Будь я на твоем месте, я бы попытался, – с ухмылкой проговорил Дэнни.

Мейвис скользнула взглядом по фотографии Кристины и промолвила с легкой грустью:

– Пожалуй, так я и сделаю. Все равно здесь мне уже ничего не добиться.

– Из-за всех этих напастей, свалившихся на нашу семью, я не смогу пойти в клуб, – с сожалением сказала пятнадцатилетняя Дейзи Эммерсон своему соседу и приятелю Билли Ломэксу, которому исполнился двадцать один год. Они разговаривали, стоя на тротуаре напротив шестнадцатого дома.