Рождество Шарпа - Бернард Корнуэлл

Командир приблизился к странному препятствию. Гренадеры замерли в нерешительности. Офицер был осторожен, как любой человек на испанской границе, но бочки выглядели вполне невинно.

Приблизившись, он остановился, понюхал затычку, потом вытащил саблю и кончиком лезвия подковырнул пробку. Ослабив затычку, он наклонился и понюхал снова.

— Он нашел вино, — сказал Шарп.

— Надеюсь, они остановятся и выпьют его, сэр.

Гренадеры, уверенные, что только бочки с дешевым испанским вином преграждают им путь, ринулись вперед. Часть солдат только сейчас перевалила через гребень холма, и они тоже присоединились к изучению неожиданной добычи. Они опрокинули первые три бочки и принялись вскрывать их штыками, а гренадеры тем временем добрались до второго ряда бочек.

— Сейчас они получат то, что искали, — сказал Шарп.

В двух из трех бочек во втором ряду были только камни. Третья же, средняя бочка, была наполовину заполнена порохом из запасного боезапаса Шарпа. Порох был смешан с мелкими, острыми камнями, а поверх пороха, на палке, тщательно прибитой стрелком Хэгменом, был укреплен запал.

Никто из гренадеров не замечал маленьких дырочек, просверленных в бочке, чтобы к запалу поступал воздух. Они лишь чуяли вино и поэтому вовсю колотили по бочке.

Шарп уже подумал, что ловушка не сработает, как вдруг узкая долина наполнилась клубами серо-белого порохового дыма, в которых виднелись языки пламени.

Дым клубился в маленьком овраге, скрывая ущерб, нанесенный взрывом. Потом влажный ветер начал уносить его к северу, а по холмам прокатился звук. Он походил на удар грома, усиленный эхом, отразившимся от противоположной стороны долины. Когда эхо утихло, над холмами повисла странная тишина.

— Несчастные ублюдки, — сказал Харпер, когда дым рассеялся и он увидел тела, лежащие на дороге. Кто-то уже затих, кто-то пытался слепо ползти, кто-то лишь подергивался. А потом заговорили винтовки. Стрелки Шарпа на столь близком расстоянии не промахивались. Они стреляли с высоты с обоих строн маленькой долины. Для начала они уничтожили уцелевших офицеров, потом сержантов. После двух залпов французов в долине не осталось. Они бежали, оставив позади дюжину убитых и множество раненых. Битва за Ирати началась.

С одной стороны, удача было на стороне Жана Гюдена — ни один партизан не доставил колонне неприятностей во время ночного перехода. Но, с другой стороны, его обычное невезенье преобладало.

Во первых, одна из лошадей споткнулась о мерзлый корень на дороге и сломала ногу. Само по себе это было не так уж страшно, и бедное животное достаточно быстро избавили от страданий, но поднявшаяся в темноте суматоха надолго задержала колонну. Тушу в конце концов оттащили на обочину, и гарнизон двинулся дальше, но через несколько километров передовой отряд драгун свернул не туда.

Разумеется, Гюден был в этом не виноват. Во всяком случае, не больше, чем в гибели лошади, но эти события ясно демонстрировали, насколько он, Гюден, «удачлив». Почти рассвело, когда колонна развернулась и отыскала правильный путь, ведущий к горному перевалу. Позже Гюден уступил свою лошадь одному из лейтенантов: тот страдал от лихорадки и едва мог идти.

Задержки раздражали полковника Келлу. Никогда за всю свою бытность солдатом он не видел подобной беспомощности. Полоумный и то справился бы лучше полковника Гюдена.

— Мы планировали достичь ущелья в полдень, — кипятился он. — Нам повезет, если бы будем там к ночи!

Гюден не обращал внимания на слова полковника. Ничего нельзя было поделать, только поторапливаться и благодарить Бога, что партизаны спят в своих постелях. Через три дня, размышлял Гюден, мы, возможно, уже будем на сборном пункте во Франции, в безопасности. И пока британские войска не ждут на границе, он должен спасти Орла Келлу и присоединиться к бригаде.

Следующая неприятность случилась сразу после рассвета. Колонну сопровождали две повозки. На одной ехала беременная Мария. На другую погрузили имущество гарнизона, которое удалось вывезти из форта, у нее-то и переломилась ось колеса. Гюден вздохнул. Ничего не оставалось, как бросить повозку со всем содержимым — нехитрой собственностью людей, и без того имевших немного.

Он позволил своим стрелкам взять то, что можно было унести, а Келлу все это время проклинал его и говорил, что это пустая трата времени. Гюден знал, что это правда. Как только все тюки были разобраны, он приказал столкнуть повозку с дороги. Вместе с ней на обочине остались его книги. Их было не так много, но они были дороги Гюдену. Там были и его индийские дневники: скрупулезная летопись тех долгих, жарких лет, когда он думал, что может прогнать англичан из Мисора. Но красные мундиры победили, и с тех пор все в жизни полковника Гюдена было не так.

Гюден часто думал об Индии. Он скучал по ней; по ее запахам, жаре, ее краскам, по ее таинственности. Скучал по пышным доспехам марширующей индийской армии, по солнцу и ужасающим сезонным муссонам. В Индии, думал он, у меня было будущее, после нее — нет.

Иногда, когда ему становилось особенно жаль себя, он обвинял в своих неудачах одного молодого человека, англичанина по имени Шарп. Именно Шарп стал причиной его первого крупного поражения. Но Гюден никогда не винил его в этом, признавая, что Шарп просто исполнял свой долг. Да, рядовой Ричард Шарп был настоящим солдатом. Он, невероятно удачливый, понравился бы Императору.

Здесь он слыхал о другом Шарпе, офицере, который воевал в Испании. Его имя часто упоминали французы, и Гюдену иногда очень хотелось узнать, о том ли человеке идет речь. Это казалось маловероятным — немногие британские офицеры происходили из рядовых. К тому же, испанский Шарп был стрелком, а Шарп Гюдена носил красный пехотный мундир. Но Гюден все же надеялся, что этот тот самый человек. Молодой Ричард Шарп нравился ему. Правда, он полагал, что тот давно погиб. Немногим европейцам удалось живыми вернуться из Индии. Тех, кого не убивали враги, косила лихорадка.

Гюден шел вперед, прочь от своих дневников. Он вспоминал Индию и старался не замечать оскорблений полковника Келлу. Беременная девушка плакала, и гарнизонный хирург (утонченный парижанин, всем сердцем ненавидящий службу в Пиренеях) утверждал, что без его вмешательства она умрет.

— Ребенок лежит боком, — объяснял он Гюдену. — А должен — головой вперед.

— От вашего вмешательства она умрет, — сказал Гюден.

— И что? — хирург презирал солдатских жен. — Она умрет, если я ничего не предприму.

— Постарайтесь, чтобы она живой добралась до Ирати, — сказал Гюден. — Там вы сможете прооперировать ее.