Картонная мадонна. Вольное изложение одной мистификации - Татьяна Короткова

– Знавали мы таких монахинь…

Инспектор хватил коньячку, и, будьте покойны – его потянуло на застолье. Геракл придвинул закуски, внимание инспектора переключилось на телятину и итальянский сыр.

Лиля, под одобрительный кивок директора гимназии, тихонько стянула со стола свое письмо и бесшумно шмыгнула вон из кабинета. Из-за закрывшейся двери грянул смех. Лиля взглянула на часы – еще можно было успеть в библиотеку и вручить, наконец, многострадальное письмо Воле.

***

Лиля пробежала по Невскому, где до ее внимания долетел куплет уличных музыкантов: «Боязливы люди стали – вкусный плод у них в опале. Повстречаюсь с нашим братом – он питает страх к гранатам. С полицейским встречусь чином – он дрожит пред апельсином!», и свернула за угол – на Садовую.

Здесь находилась старейшая публичная библиотека, считавшаяся одной из лучших в мире. В ее фондах скопилось огромное количество книг, сюда стекались бесчисленные читательские толпы: студенты, разночинцы, профессура, мещане, женщины, и, кажется, год от года женщин становилось все больше.

Удобство обслуживания было чрезвычайно хорошо продумано. В читальном зале постоянно дежурили похожие на строгих лордов библиотекари при шпагах и белых перчатках. «Справочный стол» работал весьма исправно – не проходило и получаса, как искомую книгу доставляли заказчику. Книгохранилище регулярно пополнялось новинками и старинными фолиантами, так что сама библиотека служила одновременно и народным университетом и ученой лабораторией. Именно тут, в книжной вселенной на Невском, проходила молодость и зрелость столичного просвещенного общества.

Лиля любила засиживаться в библиотеке часами, книги были ее стихией. Воля, разумеется, также часто захаживал сюда. Но теперь посещения библиотеки окрыляли.

Войдя в читальный зал, Лиля издалека безошибочно узнала его, хоть студентов в черных форменных мундирах со стоячими воротничками, как всегда, было немало, причем, у многих на рукавах мелькали нашивки – эмблемы Горного института.

Она чуть замешкалась, скрылась за колонной, в который раз удивившись тому, что у нее – «свидание», ее ждут, причем, с нескрываемым нетерпением: студент то и дело крутил белобрысой головой – оборачивался на вход. На столе перед ним лежала толстая книга, видимо, первая попавшаяся. Без сомнения, Воля был увлечен любовной игрой не меньше, чем Лиля.

Лиля мысленно одернула себя: конечно, лично до нее все это не имело никакого касательства, ведь воображение рисовало ему чудную девушку с заливистым смехом, пышными волосами и, чего уж там, с глазами, горящими как изумруд. Ну, да ладно.

Она прошла, стараясь хромать как можно меньше, а это требовало усилий, по ковровой дорожке к Волиному столу. Кивнула в знак приветствия, соблюдая уговор: встречаясь и обмениваясь письмами, оба до сих пор не произнесли ни слова. Села на стул рядом с Волей после того как он убрал свою кепку – специально положил ее на сиденье: место занято. Молча, не глядя на студента, вынула из сумки сложенный вчетверо лист. Положила на стол. И подвинула рукой в его сторону. Так происходило всегда.

Внезапно ее пальцы, покрывшие письмо, накрыла тяжесть его руки. Рука была горяча и, кажется, слегка подрагивала. О, Боже! Лиля машинально отдернулась, высвободила пальцы и удивленно взглянула на Волю.

Впервые она разглядела его так близко. Настолько близко, что увидела все неровности кожи, и почувствовала, как волнение его тела смешивается с ее собственным смятением. Волино левое ухо, обращенное к ней, горело. Лиля посмотрела с вниманием – оно казалось почти прозрачным, как будто через толстое стекло смотришь на зарево. На ухо падали светлые прямые волосы, жесткие, тронутые бриолином, как показалось Лиле. Подбородок, Лиля и его изучала впервые, выдвигался вперед и был гладко выбрит. Студент, не поднимая глаз на Лилю, раскрыл письмо и стал читать.

Лиля перевела взгляд на его книгу, потом прикрыла глаза. Студент читал медленно, а Лиля мысленно произносила фразу за фразой, как бы взвешивая их полновесность, отчужденно, удивляясь тому, как каждая строчка обретает больший смысл. Вот странность: еще около часа назад, когда девочки глумились над ее письмом, оно казалось Лиле образцом глупости. Наскоро закончив его после сцены в кабинете директора, Лиля постыдилась перечесть. По пути в библиотеку письмо раз двадцать могло быть выброшено комком на грязную мостовую или в серую воду Невы. И все-таки, Воля читает его. А Лиле кажется, что она в эту минуту не властна над своим телом – нипочем ей не подняться с места, не отойти от стола, за которым они сидят, даже не шевельнуть руками, пока этот простоватый на вид юноша не досмакует – не отпустит последнюю строчку.

Так они и сидели, сцепленные магнитным притяжением. Биение ее сердца подстроилось под его биение, что-то мешало дыханию, а в области солнечного сплетения вдруг стало так тесно и горячо, будто там зажглось солнце…

– Эй, дружище! – раздался чей-то веселый голос, и волшебство рассеялось.

Прямо над Лилей с тысячей извинений, распространяя запах одеколона с нотой древесного мха, навис чернявый молодой человек, протянул клешню Воле, энергично поздоровался и стал насмешливо разглядывать «парочку». Воля быстро свернул письмо и сунул его в карман мундира.

– Пардон! Я на минуту, спешу, рад видеть тебя! Надеюсь, вечером будешь?

Лиля поднялась, прощально кивнула. Очевидно, из приличия следовало уйти, и она поплыла. Уже поравнялась с колоннами перед выходом в вестибюль, как ее нагнал Воля.

– Погодите!

Остановилась.

– Это мой товарищ по институту. Я не смогу написать сейчас. Но мы могли бы встретиться позже. Я хочу пригласить вас. Сегодня. Вот… – и студент протянул ей билет, – Приходите, будет интересно… Будут молодые поэты. Придете?

Лиля кивнула, пожалуй, слишком бодро. Студент тоже кивнул.

– Ответ принесу туда.

Он развернулся и зашагал в читальный зал. Лиля тоже развернулась – к выходу. Проходя мимо колонн, она мельком увидела за ними сдавленно смеющихся гимназисток – девочки проследили за ней от самой Плуталовой улицы. Только это было уже все равно, совсем все равно.

***

Сердце над любовью не властно, и узы брака не властны – в этом Сашенька Орлова убедилась, как только прочла в газете заметку о возвращении Макса Волошина из Парижа. Они были знакомы давно, лет семь, Макс успевал заводить романы и рушить их в одночасье, он даже успел жениться на художнице, однако срок его браку был дан – год, художница, кажется, изменила, и с горя Макс умчался в Европу. Сашенька пережила все фазы любовного недуга, и тоже вышла замуж, намереваясь исцелиться полностью и безвозвратно. Мера – радикальная, а достоинства супруга перед легкомысленным, сумасбродным Максом были очевидны: Сашенька расцвела, привыкла к роскоши, муж требовал, впрочем – мягко, чтобы она оставила службу, но тут молодая женщина проявила характер. Сказать честно, сидя дома, она совсем заскучала бы с этим усатым педантом.

И вот на тебе – заметка. Несколько строк, а как кольнули!

Проведя весь вечер и всю ночь в слезах, в меланхолии и недомоганиях, наутро она вскочила и рьяно принялась переворачивать гардеробную в поисках куньей горжетки и платья, которого муж особенно не любил. Супруг, с вечера озадаченный, утром только ходил вокруг, хмурился и говорил: «Нда-с!». А потом сел в свой автомобиль и, мрачный, умчался в контору.

Сашенька оскорбилась, в пять минут обвинила мужа во всех своих женских несчастьях, потом натянула его нелюбимое платье – оно показалось ей в высшей степени magnifiquement, накинула горжетку поверх элегантного пальто, вызвала таксомотор и отправилась в гимназию, готовая свернуть горы, лишь бы вовремя прибыть к «Норд-Экспрессу» из Парижа.

За те два года, что он провел во Франции, Волошин вдруг стал известен, более того – популярен, стихи его печатались в Париже и долетали до России, как бы отшлифованные расстоянием. А ничто так не пьянит красивую женщину в любви, как деловой успех ее избранника. За маленькой заметкой в газете Сашенька как в оптическую трубу разглядела будущность Макса, и перспектива рисовала прекрасные картины. Она искусала губы от досады на саму себя в поездке до Варшавского вокзала. Возможно, она была слишком примитивна для поэта, возможно, ей следовало быть такой же оригиналкой, как сам Макс?

Когда таксомотор остановился у компактного, оранжевого в лучах солнца, здания вокзала, из Сашенькиной головы упорхнули последние сомнения. Она должна видеть его, и она увидит!

Вокзал, вопреки обыкновению, был полон не только обычными встречающими, но и явно посторонними оживленными людьми. Здесь толпились курсисты, журналисты, господа окололитературного круга, «начинающие поэты», «утвердившиеся поэты» и те, кто просто падок на бесплатное развлечение по какому бы то ни было случаю.