Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга - Павел Рудич

Наша охрана заматерилась по-русски, завернула колонну и погнали нас дальше. Прошли мы еще километра четыре и попали в другой лагерь – там нас приняли. А позднее мне товарищ объяснил, что в первый раз немцы, чтобы не идти эти четыре километра, привели нас в ликвидационный лагерь. На уничтожение. Но служаки этого лагеря ночью возиться с нами не захотели: „Нет у вас бумаги-приказа на этих пленных. Не знаем мы, что с ними делать: то ли газ применить, то ли расстрелять“. Спасла нас немецкая бюрократия.

Вообще, за эти три года убить могли в любой день. Пронесло как-то… Досадно, что освободили нас американцы. Поэтому еще два года потом провел в наших, советских лагерях. У немцев – это понятно, а у своих сидеть очень обидно было. Потом разобрались – отпустили. Только в Москве жилье мое пропало, на работу не брали. Предложили поехать сюда, на Север, – организовывать хирургическую службу. Жилья и здесь не дали – жил в туалете для медперсонала. Этот туалет и сейчас есть в отделении грудной хирургии. Помыли сортир с хлоркой. Накрыли унитаз деревянной коробкой. Вместо кровати – смотровую кушетку поставили. Я такому жилью рад был до невозможности».

На следующий день ДЕД оперировал эту больную. Зря он делал это сам – очень уж старался. Известно: лучшее – враг хорошего. Вот и неладно получилось с этой больной: она до операции усердно лечилась – таблетки, уколы. В таких случаях ткани опухоли делаются хрупкими, сильно кровят – хирургу трудно ориентироваться в ране. Так или иначе, но оказалась поврежденной веточка нерва, отвечающего за голосовую связку – после операции у больной пропал голос.

Если бы это было возможно – ДЕД поседел бы еще больше. Он совсем бестелесным стал и серым как моль. Думаю, что, будь он помоложе и других правил – запил бы по-черному. А больная удивительно спокойно отнеслась к случившемуся. На прощание написала в книгу отзывов благодарность и просипела деду: «Все что нужно, я уже сказала».

После операции, облучения и химиотерапии она жила еще долго и считала себя здоровой. Наш заведующий жил гораздо меньше.

Anamnesis vitae

Одно время в нашем городе подростки практиковали вот такую шалость: обматывали лезвия ножей изолентой так, чтобы оставалось свободным не более 1 см остро заточенного кончика. Группой в 5–7 человек нападали на прохожих (обычно – пьяных мужчин), сбивали их с ног и наносили сотни колотых ран по всему телу и конечностям жертвы. Каждая из ранок не была опасной, но общее состояние больных было крайне тяжёлым.

Диагностика смерти

Двадцать седьмого декабря 2008 года, в 05.30 меня разбудил телефонный звонок из больницы. В трубке – заполошенный голос дежурного нейротравматолога Игоря Х.:

– Тут ахтунг у нас! Охрана делала обход территории больницы и нашла мой труп!

– Твой труп? На покойника ты как-то не тянешь! Так орешь… Тебе и телефон не нужен.

– Да не мой, конечно! Нашего больного нашли под окнами больницы!

Черт! Сколько говорил главному: не дело это – размещать нейротравму и нейрохирургию на седьмом этаже. От приемника далеко, до асфальта – высоко. Допрыгались!

– А кто выпрыгнул? Заплаткин?

– Какой Заплаткин! Никто вообще не выпрыгивал! Ко мне, по дежурству, «скорая» привезла мужика с разбитой головой. Я его осмотрел. Черепно-мозговую травму – исключил. Рану зашил и отпустил домой. А через полчаса его наша охрана нашла. Снежком его уже припорошило. Несколько капель крови на снегу. Охранники притащили труп назад, в приемный покой. Типа, может, живой еще. Какой там – мертвее мертвого! А в кармане – моя справка. «Дальнейшее лечение в поликлинике по месту жительства». Вы бы приехали. А то мне главный голову отвернет.

Приезжаю. В приемном покое, в закутке у рентген-кабинета, завис над каталкой длинный Игорь. На каталке – синий, плохо выбритый труп. На голове умершего – повязка с засохшим кровяным пятном.

– Ты бы его простынкой прикрыл! – говорю.

– Накрывал уже. Все сразу начинают приставать: «Это ваш жмурик стоит?» А так ничего: никто внимания не обращает.

– Хорошо. Записи свои покажи.

Читаю «Журнал отказов в госпитализации». «„Выпил“, „упал“, „сознания, со слов больного, – не терял…“» Пульс, давление, число дыханий – всё в норме. Сомневаюсь, что Игорь все это делал: измерял, считал. Дальше: «„Неврологический статус[5] – без особенностей“». Не бывает НС «без особенностей»! Описывать его надо.

«ЭХО-ЭГ: без смещения срединных структур мозга. На R-снимках черепа – без костной патологии». Говорю Игорю:

– Снимки покажи.

Игорь мнется:

– Тут такое дело… Черт меня дернул…

– Не темни! За что тебя черт мог дернуть? Он тебе это место еще в прошлый раз оторвал!

– Да не делал я снимки! Написал от фонаря…

И смотрит зло.

Снимки – «от фонаря». ЭХО, видимо, такое же. Запись – шаблонная, «под копирку». Вывод: больного не смотрел и в итоге – труп.

С минуту я, стараясь быть спокойным, логически мыслил на тему: дать по морде или….

– Давай, Игоряша, так. Это дело мы пытаемся замять. Если замнем – ты, с чистой совестью и трудовой книжкой, – на свободу. Увольняешься «по собственному». Поимей совесть. Ты у нас только ее еще и не имел. Остальных всех перетрахал. Договорились? Если нет – я снимаю пенсне и сваливаю. А ты сам объясняйся с администрацией.

Согласно кивает.

Спрашиваю:

– Ты его слушал? Нет, Игорь, ты совсем умом тронулся! Зачем же его сейчас слушать? Оставь Николай Ивановича в покое. Давай – раздевай его. Готовь «больного» к осмотру. И делай по порядку все то, что следует делать для больного. Не сумел разобраться с живым – разбирайся с покойником.

Игорь поплелся к санитаркам. Вернулся через три минуты:

– Сказали, что чужие трупы раздевать в их обязанности не входит.

– Всё верно. Сам раздевай. Осматривай. Ты уверен, что его не ткнули в бок ножом? А уже от этого он упал и разбил голову. Был же у нас случай: ударили человека заточкой. Заточка из спицы целиком ушла в грудную клетку. На точечную ранку внимания не обратили. На вскрытии (вот тебе на!) – нашли заточенную спицу, пробившую стенки сердца! А к патологоанатому направляли как умершего от черепно-мозговой травмы.

Осматриваем труп. Труп не «белый». Не похоже на смерть от кровотечения. Однажды дежурный впопыхах оформил в отделение больного с сотрясением головного мозга. Мест в нейротравме не оказалось, и больного поместили в абдоминальную хирургию. А через полчаса он умер. На вскрытии – разрыв селезенки, печени. Умер от внутрибрюшного кровотечения. Дежурант от случившегося – запил. За пьянку его и уволили. Но не за халатность.

Закатили мы Николай Ивановича в рентген-кабинет. Отупевшая от бессонницы лаборантка погремела кассетами, «прицелилась»…

– Не дышите! – Аппарат зажужжал и щелкнул.

– Можете дышать! За всю ночь – первый спокойный больной. Вывозите!

На снимках кости черепа и грудной клетки – целы. А как выглядят легкие трупа в R-изображении – не знаю.

Далее Игорь действовал, заручившись моим согласием, быстро и рационально. Оформил историю на труп как на больного, поступившего в отделение нейротравмы. Зарегистрировал историю в отделении. Запись в журнале отказов дополнил фразой: «После дополнительной беседы больной на госпитализацию – согласился».

Дежурный терапевт сделал Игорю ЭКГ. Обнаружилось, что сердце Игоря безнадежно здоро́во и бьется ритмично. В истории болезни данные ЭКГ Игоря приписали ныне покойному Николай Ивановичу. Необходимые анализы для этого же трупа «нарисовала» дежурная лаборантка. Всё честь по чести. Даже с нормальным анализом спинномозговой жидкости.

Потом в истории Игорь сделал несколько записей о стремительно ухудшающемся состоянии больного, о безуспешности реанимационных мероприятий и о смерти больного. Таким образом, Николай Иванович Болдырев, поступивший в нейротравму в 04.45 после бытовой алкогольной травмы, скончался, предположительно от тромбоэмболии легочной артерии, в 08.45. Такая «правильная» смерть – lege artis[6]!

На планерку Игорь успел.

– На хрена ты ему еще и алкогольное опьянение вмантурил, лиходей? – только и мог я сказать.

Все наши диагнозы на вскрытии подтвердились. Игорь уволился «по собственному».

Теперь он делает успешную карьеру в гинекологии.

Anamnesis vitae

В нейрохирургическое отделение поступил мужчина 32-х лет, страдающий судорожными приступами. Его мать очень горевала, самоотверженно ухаживала за ним, день и ночь проводила в больнице.

На рентгеновских снимках черепа обнаружилось более 20 швейных иголок в проекции сагиттального шва черепа. В своё время мать, с целью убийства, вводила новорожденному сыну иглы в мозг через родничок, но ребёнок выжил, прижился, полюбился матери на этом свете.

Как об этом сказать больному? Сообщать ли об этом случаи в милицию, как о попытке убийства тридцать два года назад?