Властелин пустоты - Александр Громов

Леон тупо посмотрел на кулаки жены, затонувшие в боках, выскочил из спальни и припер дверь снаружи. Крику это действие не убавило, но теперь он стал немножко глуше и можно было осмотреться и поразмыслить, что к чему. Близнецов в доме, естественно, не было. Леон раздраженно зашагал из угла в угол, от очага к ткацкому станку и обратно. Мысли путались и мешали друг другу — чепуха, а не мысли, ни одной дельной… Близнецы? Да, это проблема. Совсем от рук отбились… Пороть их, что ли? Доигрались-таки с пращой, говорил же им — идите, мол, в лес и пуляйте в слизнивцев в свое удовольствие, так нет… Вчера в постель Хранительнице напустили вонючих ящериц, сегодня в родном доме стекло разбили, а что завтра вытворят? Все-таки придется пороть, делать нечего. «Тогда уж заодно и Хлою, — прыгнула в голову сумасшедшая мысль, от чего он сразу вспотел, — надо же наконец решиться…»

Он вдруг замер как вкопанный: над ткацким станком, в котором сотканная ленивой Хлоей полоса пестряди шириной в палец за последнюю неделю не прибавилась и на ноготь, на сучке, торчащем из стены, висела праща. Леон снял ее, подержал в руках и снова повесил на место.

Да, та самая… Значит, не близнецы, ведь нет же у них еще одной пращи… А если не близнецы, то кто?

Из спальни с прежним напором продолжала кричать Хлоя, изливая на мужа презрение, но преследовать Леона посчитала ниже своего достоинства, в дверь не ломилась и, судя по тональности крика, еще не обнаружила, что заперта. Леон хихикнул, представив, как Хлоя будет выбираться наружу через окно, и выскочил из дома. Ночью прошел дождь. Протарахтев по ступенькам, Леон поскользнулся на глине, пошел юзом и, чертыхнувшись, подумал, что дождь был кстати: следы того, кто метнул камень, должны отпечататься предельно отчетливо.

Он тщательно обследовал огород, примыкавший к дому со стороны спальни, затем расширил круг поисков и широким зигзагом пересек поляну за огородом. На влажной земле не нашлось отпечатков, трава также не была примята. Над опушкой леса кружились две птицы-свиньи — твари пуганые, но с короткой памятью. Роняя помет, метили территорию. Леон мог бы поклясться, что со вчерашнего вечера между домом и лесом не проходил ни один человек. На всякий случай он осмотрел край леса — раскрутить пращу можно было и из-за деревьев. Ничего… Пусто. Чутье охотника подсказывало ему в лесу то же самое, что видели глаза на поляне. Да что там, ни один из взрослых жителей деревни не опустится до того, чтобы причинить вред имуществу соседа и скрыться, в этом Леон был уверен. А если так, то КТО? Каким образом? И, главное, ЗАЧЕМ?

На ветке молодого свеклобаба, прилепившись снизу, висел слизнивец.

— Твоя работа? — спросил его Леон.

Слизнивец не торопясь перетек на ствол и скрылся в дупле. Ну ясно, близнецов здесь нет и не было. И вообще никто из деревенских мальчишек по опушке с утра не пробегал, а то слизнивцу не поздоровилось бы. У мальчишек извечная тяга, она же цель существования: удрать в лес, подбить там из пращи или духовой трубки какую-нибудь живность, хотя бы летучую змею, с торжеством приволочь ее в деревню и сварить, чтобы убедиться в полной ее несъедобности. Убивать без нужды куда проще, чем учиться на шептуна, а выглядит подобная охота в их глазах почему-то чуть ли не героически.

«Впрочем, — философски подумал Леон, — кто в свое время не был охламоном? Все были».

На всякий случай он обошел дом стороной, ускоряя шаг, и правильно сделал — Хлоя как раз лезла в окно. В деревне было сонно. Без сомнения, охотники, кто хотел, с рассветом ушли в лес, прочее же взрослое население еще спало, набираясь сил перед вечерним праздником Созревания Тыкв с танцами и состязаниями. Где-то у околицы лаяла забытая на привязи собака. Узкая полоса Великого Нимба сильно потускнела, но была еще видна, особенно на западе. Солнце пригревало. Утренние мухи, почуяв запах человека, с громким паническим жужжанием улетали прочь. Хранительница Знаний мирно спала на лежанке с наветренной стороны дома, проветривала Хранилище после вонючих ящериц. Похрапывала. Сады были пусты. Куча малолеток того сорта, которого всегда бывает в избытке, трясла привитое брюквенное дерево, злонамеренно игнорируя растущие рядом дички. Зачем им понадобилась неспелая брюква, оставалось неясным. Послушать старших, так прежде дети были как дети… Чепуха, конечно. Прикрикнув на хулиганов, отчего те не слишком охотно пустились наутек, Леон проводил голопятую стайку долгим изучающим взглядом.

Может, эти?

Нет, вряд ли.

И тут он второй раз за день замер как вкопанный: навстречу ему шла Филиса, и опять, как вчера, деваться было некуда. Легонько, в рамках приличия, покачивая бедрами, она поравнялась с Леоном, кивнула ему с видом равнодушным и незаинтересованным, как чужому, но заметно помедлила, прежде чем свернуть в проулок, и видно было, что свернула нехотя. «Нарочно она, что ли, — смятенно подумал Леон. — Ищет встречи? Какое там!..» Он чувствовал, что виноват перед Филисой, им давно нужно было пожениться, они объяснились, и препятствий к свадьбе не было никаких, вся деревня в один голос соглашалась, что они прекрасная пара, оставалось лишь из уважения к старшим испросить согласия родителей Филисы на брак дочери, каковое согласие было бы, без сомнения, ими дано… Но когда ты юн и прыток, когда тебе всего двадцать два по счету Нимба и двадцать по местному, а невесте нет и пятнадцати, когда у тебя полно сил и еще больше дури, кому же захочется торопить события, связывая себя скороспелым браком? Разумно ли это? Разумно, сказал себе Леон. Это и было разумно, но не для того, у кого имелся женатый старший брат. Потому что нельзя тянуть время, не думая о том, что брат, даже отличающийся прекрасным здоровьем, может внезапно заболеть и умрет в один день. Потому что брат был женат на таком подарочке, как Хлоя…

Так в один день для Леона все кончилось. По обычаю отдав себя в мужья вдове брата и усыновив близнецов — Сильфа и Дафниса, Леон почувствовал, что потерял Филису навсегда. Он понимал, что, как бы Филиса его ни любила, второй женой к нему она не пойдет ни за что. Никогда. Как не согласится жить с ним тайно, довольствуясь ворованной любовью. Она могла бы стать ему только единственной женой, в самом крайнем случае — первой, если бы брат Леона умер после их свадьбы. Тогда уже не Филиса, а Хлоя стала бы второй женой, если бы захотела, и была бы вынуждена слушаться первую. Таким образом всякие отношения между Леоном и Филисой прекратились — они здоровались при встрече на улице, и только. Леон опоздал и знал, что виноват в этом был только он, и никто иной. Иногда ему хотелось завыть на Великий Нимб и все четыре луны сразу. С себя спроси!.. Сам виноват! Сам!!

Драконий хвост, но кто же окно-то разбил?

Трава на деревенской площади была вытоптана за много поколений до Леона. Здесь давно уже пророс и расстелился во всю площадь сонный лишайник, который топчи не топчи — не втопчешь. Лишайник приятно обнимал ступни, он ласкал и успокаивал, по нему было очень приятно ходить, и сидеть на нем было приятно, вот только спать на нем было нельзя: заснувший на лишайнике не просыпался. То есть его можно было добудиться, стащив с лишайника, но сам собой он не просыпался никогда, и договориться с лишайником еще ни одному шептуну не удавалось. Леон с детства помнил жуткие истории, рассказанные матерью: в былые времена, когда люди были глупы и любили неживое, охотники, случалось, находили на полянах деревни, сплошь заросшие лишайником, находили и спящих людей, часто — всех жителей деревни. Иногда их удавалось разбудить, тогда на помощь умирающим от истощения приходило все население ближайших деревень, и людей, как правило, удавалось спасти, но бывало и так, что разбудить людей уже не удавалось, а если и удавалось, то слишком поздно…

На площади не спали. На ней принимали почетных гостей, собирали сходки и торжественные обеды по случаю особо удачной охоты, на ней устраивали праздники с танцами и состязаниями, школа тоже находилась на площади, и сейчас Парис вел занятие. Лысина лучшего шептуна деревни сияла, как хорошо начищенный горшок. Выставив вперед кругленький животик, Парис ходил взад и вперед и обращался к кучке учеников, сидевших на лишайнике и толкавших друг друга, чтобы ненароком не заснуть.

— Духовая трубка? — дребезжал он. — Чепуха! Праща? Еще скажите — лук со стрелами! Детские штучки! Я вам говорил тысячу раз: настоящему шептуну оружие ни к чему. Это я утверждал и всегда буду утверждать. Наша сила не в оружии, а в умении договориться со зверем так, чтобы он сам, добровольно и охотно пришел в деревню и надел себя на кол в кухонной яме. Умелому шептуну у нас и почет и уважение. Если охотник не шептун, он только озлобит дичь, а я вам скажу просто: такому обормоту делать в лесу нечего. Кто не шептун, тот пусть женщинам помогает, больше пользы будет. Ну что полезного, скажите мне, вы добудете в лесу духовой трубкой? Слизнивца? Летучую змею? Жуткобраза?.. Вот ты, встань! Леандр, я тебе говорю, а ты, Филет, зачем встал? Хотя ладно, раз уж стоишь, так ответь. Что? Ах, совиного страуса, надо же. Садись и слушай. Можешь мне поверить, ты и прицелиться-то в него не успеешь, потому что даже я, когда был помоложе…