Экспонат руками не трогать - Мария Очаковская

– Спасибо вам, Таисия Федоровна, большое спасибо, но тут не совсем то, что вы думаете…

– А что тут думать! Да он, наверное, ограбить вас хотел. Что он вам сказал? Угрожал? Нет, это настоящий кошмар, на пожилого человека набрасываться. Еще такой верзила, ручищи здоровенные, сразу видно, уголовник. Давайте-ка теперь уж вместе дойдем, так оно надежнее.

– Тут другое, понимаешь, Таисия, не то… – вяло возражал старик, но собеседница, вдохновленная быстрой победой, его не слушала, а все продолжала гнуть свое, и про полицию, которая не хочет работать, и про дачные кражи, и про уголовников, спокойно разгуливающих среди бела дня, и про то, что раньше такого не было…

– Это оставлять так нельзя, Семен. Надо к участковому пойти, заявление написать. Иначе нас всех тут со свету сживут. Слышали, что в поселке делается, уже три дачи ограбили. Может, этот из их шайки? Если хотите, я с вами схожу, я же свидетель. Конечно, толку от этого мало, но если не писать, наши стражи порядка палец о палец не ударят.

– Не надо, Таисия, не надо. Только не к участковому, – старик затряс головой, капли дождя стекали по его худому морщинистому лицу, – тут другое… это, это Клим был.

– Что, прости, не поняла?

– Эх, Тася, Тася, это же брат мой, – едва слышно произнес старик, отвернулся и, помедлив, добавил: – Клим это был.

– Ой, – запнулась Таисия, не зная, что сказать. Повисла неловкая пауза. Только теперь она обратила внимание, что на правой щеке Семена Васильевича наливается фиолетовый синяк.

– Не надо сюда посторонних приплетать.

– А я не знала, что… то есть не узнала его. Он очень изменился…

– Да уж, изменился.

– Так что он от вас хотел? – не удержавшись, спросила Таисия.

– Семейные дела, будь они неладны, дележ имущества, – через силу ответил старик, – даже стыдно, ей-богу…

– Ну, прости, если я что-то не то сделала, – она то и дело путалась между «ты» и «вы».

– Да чего уж тут. Только вы… словом, не надо никуда писать, – сказал старик и свернул к своей калитке. Прислонившись спиной к забору, он стал рыться в карманах в поисках ключа, ветхая калитка тем временем, заскрипев, открылась сама.

«Охо-хо-хо-хо, подходи, бери, и никакой очереди, – подумала Таисия, провожая старика взглядом, – тут и ключи подбирать не надо, хотя… на такой забор посмотрят и залезать не станут, все равно брать нечего».

– Будет что-то нужно, заходите без всякого стеснения, – крикнула она вслед соседу и пошла дальше.

Собственно, пройти оставалось два шага. Дача Насоновых примыкала вплотную к участку Семена Васильевича. Во дворе Таисию Федоровну встретила счастливая Булька. Она неистово молотила хвостом, улыбалась во всю свою пасть, даже норовила прыгнуть передними лапами на грудь, хотя знала, что это ей строго запрещено.

– Соскучилась, дорогая моя, заждалась, Булечка, – хозяйка погладила собаку, – ну пошли, пошли домой, нечего под дождем мокнуть.

На самом деле Булька просидела в одиночестве недолго. Сева уехал в институт прямо с дачи, было это часов в одиннадцать. Потом к Бульке заходила соседка Анна Петровна, приглядывавшая за домом. Теперь на даче приходилось нести буквально круглосуточную вахту. Но общительная дворняга всегда тяжело переносила одиночество.

Вместе они направились к дому. Там, начиная с прихожей, все сияло чистотой. «Ну вот, Петровна все убрала, помыла. Понятно, а тут и записка. Ты у меня, Булька, стало быть, накормленная. Ой, надо Кате позвонить, доложиться», – вспомнила Таисия Федоровна, а из головы никак не выходила сцена, увиденная на дороге.

«Боже мой, что же у них такое случилось? Если чуть не до драки дело дошло? Клим-то, оказывается, жив-здоров… лет десять, наверное, не появлялся, а у Семена такой синячище на щеке… неужели действительно брат приложил? Вот несчастный старик! Старик, хотя он, должно быть, ненамного ее старше. Ему, наверное, семьдесят два, три… да, постарел Семен, сдал. Хотя, конечно, такое горе пережить, не дай бог…»

Их соседа, Семена Васильевича Кошелева, Таисия помнила еще молодым, они с мужем тогда только купили дачу. Генерал Кошелев, отец Семена, к тому времени уже умер. Это ему вроде когда-то дом с участком выделили. Судя по всему, своим семейством Семен Васильевич обзавелся не рано, уже за тридцать. Супруга намного моложе его была. Звали ее Алла, и сынишка у них был маленький, чуть младше Катюши. Семен души в них не чаял. Особенно в сыне, в Славике, тот болезненный, слабенький рос. Зайдет, например, Славик с Катей поиграть, а Семен раза два-три прибежит, проверит, тепло ли тот одет, не замерз ли, не вспотел. Очень заботливый был отец. А жену как баловал! Алла в магазины только на машине ездила, а чтобы на станции с сумкой ее увидеть – нет, Семен все сам таскал. Вот и дотаскался… В мае, кажется, дело было, только не вспомнить, в каком году, в 79-м или позже. Подкатывает тогда к участку их желтая «Лада», а из машины не трое, а двое выходят, Семен и Славик. Соседки, понятное дело, пошли судачить. Петровна Тасе нашептала, что, мол, Алка ушла к другому, просила Славика ей отдать, но Семен не согласился. Так они и остались вдвоем. В то время как раз и Клим на дачу приезжать стал. Таисия даже сразу не сообразила, кем он Семену доводится. Не похожи, совсем не похожи, хоть и родные братья, и внешне, и характером. Клим Тасе не нравился, пьяница, матерщинник, руки в наколках – словом, темная лошадка. Семен – совсем другое дело, за него она переживала. Положительный был мужчина, внешне привлекательный, высокий, стройный и, как говорится, за душой кое-что имел. Но во второй раз так и не женился. Из-за Славика, наверное. Вообще после развода Кошелев изменился. Впрочем, он и раньше не слишком общительным был, в гости просто так, по-соседски, ходить не любил, только если по большим праздникам, и к себе не звал, но отношения у них всегда были хорошими. После ухода Аллы он соседей как будто сторониться начал. А уж когда настоящая беда пришла… тут и говорить нечего. Не приведи Господь такое горе пережить! Славику ведь и двадцати не было, когда он разбился. Нет ничего страшнее в жизни, чем хоронить собственных детей.

От воспоминаний у Таисии закололо сердце, и, сунув под язык валидол, она тяжело опустилась в кресло. Учуяв запах лекарства, к ней подошла Булька и участливо ткнулась мокрым носом в руку. Она всегда чувствовала настроение своих хозяев, понимала, когда нужна.

– Ничего, Булечка, сейчас все пройдет. А мы с тобой давай Кате позвоним, чтобы она не волновалась. Где тут у меня телефон…

Булька приподняла уши, заглянула в глаза хозяйке и тихонько присела рядом.

4. Лекция П. И. Мельгунова

Петроград, декабрь 1916 г.

…Если замысел удастся, то клянусь тебе:

Ожидает нас великий поворот в судьбе.

У ярко освещенного подъезда Русского географического общества в Демидовом переулке царило оживление, толпились люди, подъезжали и отъезжали экипажи, пролетки, авто. Даже погода, не морозная, но по-петербургски сырая и ветреная, не испугала столичную публику, которая все прибывала и прибывала. У высоких дубовых дверей, кутаясь в воротник, вымученной улыбкой встречал гостей замерзший швейцар.

В просторном фойе бельэтажа у окна, наблюдая за суетой на улице, стояли двое. Первый, лет пятидесяти – пятидесяти пяти, с вьющимися седыми волосами, в строгом черном, несколько вне моды, костюме, второй много моложе, шатен, в очках и ладно сидящей серой визитке.

– Кто бы мог предположить… – в который раз произнес седой господин и улыбнулся. Смуглая кожа его резко контрастировала с белой бородкой и густыми бровями, из-под которых смотрели внимательные голубые глаза. Седого загорелого господина звали Петр Иванович Мельгунов, именно на его лекцию о культах Древнего Востока спешила разноликая столичная публика. Собеседником Мельгунова был его давний друг, коллега и горячий почитатель Олимпий Иванович Шерышев.

– Липа, голубчик, кто бы мог предположить, что тема эта вызовет такой колоссальный интерес. Смотрите-ка, что делается, сколько молодежи явилось, даже барышни пожаловали… А я-то, признаться, по-другому себе это представлял – одни седые бороды да лысины…

– Будут вам седые бороды, Петр Иванович, когда ученым мужам и попечителям станете докладывать. Сейчас же иное дело… сами изъявили желание.

– Да-да, Липа, разумеется. Публичная лекция – совсем другое, свободный вход для всех… – закивал Мельгунов. – Однако поглядите, что там внизу делается – просто аншлаг.

– Меня это ничуть не удивляет, публика теперь сверхактивна, иные молодые люди, и барышни в их числе, сделались настоящими завсегдатаями в лекториях.

– Кто в таком случае уверял меня, что нынче на уме у всех одна война.

– Да, это правда. Только правда и то, что от войны теперь все очень устали, – ответил Олимпий Иванович, скосив глаза на окно, и как будто по-заученному продолжил: – Устали от собственного бессилия, от неопределенности, от газетной трескотни, от обещаний. Это нечто вроде коллективной усталости, когда людям хочется забыться, отвлечься. Представьте, все столичные театры полны, залы синематографа битком. С хлебом туго, так подавайте зрелищ.