Рыбкина контора - Виктор Петрович Подкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну как, наука? — шуганув любопытствующих, поприветствовал его директор совхоза. — Это вам не синусы на косинусы умножать, а? Тут работать надо!
Шефы работали. Они старательно отсортировывали уже загнившие корнеплоды от тех, которым предстояло сгнить к весне. Другого выхода у картошки не было: технология хранения не предусматривала.
Прямо с поля картофель везли в хранилище и, лишь слегка перебрав, валили в кучи, именуемые буртами. Затем подыскивали совхозную пенсионерку с задатками альпиниста. Сырая картошка, естественно, начинала портиться, а оперативная старушка начинала совершать восхождения на бурты. Она как можно дальше заглубляет термометр в картофельные недра и выявляет очаг гниения. Ибо гниение, подобно гриппу, сопровождается температурой. Выявив очаг, старушка опрометью скатывается с бурта и бежит включать соответствующий вентилятор, который «выдувает» температуру и влажность. И так раз по пятидесяти в день. Это в идеале. А в суровой действительности до такого не доходит. Старушка утомляется. Картошка гниет. Доценты сортируют.
Голотов продолжал думать. А что, если применить для измерения температуры и влажности картошки ту систему, над которой сейчас работает физический факультет его родного университета? Она хоть и не имеет отношения к овощам, но, может быть, вполне сгодится.
И никаких старушек! Интегральные схемы, микропроцессоры, дисплей. И вот уже сидит у экрана оператор и нажимает кнопки. Сорок датчиков — сорок кнопок. Ткнешь пальцем кнопку, дисплей в нужном месте показывает температуру и влажность. А если показатели не по норме — автоматически включается вентилятор, гонит горячий или, наоборот, холодный воздух. Придут показатели в норму — вентилятор выключится, опять же автоматически.
— А чего? — выслушав деловое предложение, обрадованно согласился директор совхоза. — Очень даже…
Дело закрутилось. Голотов сплотил летучую группу из шести научных сотрудников. Разработали схему. Смонтировали. Внедрили. Картошка не гниет. Доценты не сортируют. За один год потери снизились в пять раз.
— Ну что, наука? — потирал руки директор совхоза. — Это вам не в гнилой картошке копаться, а? Тут думать надо.
— Очень даже надо, — соглашался Голотов. — Вот только закавыка одна есть. Мы, товарищ директор, свои ученые извилины задарма напрягать не желаем. Микропроцессоры и дисплей тоже кое-чего стоят, хоть они и казенные…
Так появился на свет договор, вступающий в запальчивое единоборство с юридическими нормами. С одной стороны, в нем фигурировал директор Белогуб, именуемый в дальнейшем Заказчиком, с другой — проректор Голотов, именуемый в дальнейшем Бригадиром. Все было как следует: Бригадир обязуется выполнить, Заказчик обязуется выплатить… Были даже графики учета рабочего времени, калькуляция на материалы и оборудование, акт передачи их университетом совхозу.
Ученым это понравилось, а директору совхоза тем более. Позже появились новые договоры с другими хозяйствами, но тоже «левые». За два года «бригада» таким образом получила 20 тысяч рублей.
— Никаких денег не жалко! — восторгался директор совхоза. — Вот я их в следующем году на капусту поставлю, сорняки полоть. Небось они эти сорняки каким-нибудь лазером выжгут. Наука!
Он почти угадал. Группа, напряженно штудируя агрономическую литературу, всерьез готовилась к войне с сорняками. Но тут Голотова вызвали в университетский партком. Кончилось тем, что порок был наказан, восторжествовала справедливость. Голотова освободили от должности проректора, партком вынес ему строгий выговор с занесением в учетную карточку. Перепуганные возможными санкциями за поощрение шабашников руководители хозяйств на всякий случай отключили датчики и микросхемы.
И теперь директор совхоза «Борковский» говорит о науке осторожно и даже с испугом. А другие директора и вовсе подумывают, как бы избавиться от всяких там дисплеев и микропроцессоров. Ну ее к богу, эту электронику, старушка с термометром надежнее.
Что же касается руководства университета, то оно, сочтя свою миссию завершенной (виновные-то наказаны!), успокоенно перешло к другим проблемам, весьма далеким от картофельных.
…И снова моросит дождик. Клены заботливо сбрасывают последние листья на худую крышу овощехранилища. Профессора и доценты перебирают гнилую картошку и печально думают о научно-техническом прогрессе.
ПОПРЫГУН
— Не ходи, — говорили мне в морском порту, — не ходи туда. Там, — мне говорили, — шестиосным тебя переедет вагоном! Лучше ты обеги через другую проходную, ног не пожалей…
Но я пожалел.
«Как же! — думаю. — Так и дал я себя вагоном переехать!»
Значит, иду через проходную, что возле станции Жданов-Порт. А сбоку еще какой-то приближается.
— Ты кто? — спрашивает. — Попрыгун или подлезаешь?
— Сам ты, — говорю, — подлезаешь, попрыгун! А я спокойно иду и никого не задеваю.
Тогда он опять вбок ушел, отцепился.
Подхожу к месту — толпа стоит. А поперек дороги стаями ходят шестиосные, маневрируют. Вагоны стучат, тепловозы гудят, дядьки из-под фуражек в свистки свистят и флажками размахивают. Железнодорожный переезд, одним словом. А может быть, переход — непонятно. И люди толпятся, и машины. Целый хвост машин выстроился.
Толпа, конечно, спокойно не стоит, торопится. А сделать ничего не сделаешь — поперек длинный состав ходит, маневрирует. В одну сторону немного разгонится, лязгнет буферами — и обратно.
А люди спокойно стоять не могут. То один, то другой — прыг на тормозную площадку, и на другую сторону.
— Ишь ты, — из толпы восхищаются, — попрыгун как пошел!
А тут откуда-то мелкие старушки набежали с авоськами. И прямо под вагон лезут. Подкараулит старушка момент, упадет по-пластунски и авоську за собой по шпалам тянет.
Постоял я, подождал с полчаса — ничего не получается. Вагоны стучат, тепловозы гудят, дядьки флажками размахивают. А сбоку опять тот, знакомый, приближается.
— Так ты все же кто? — спрашивает. — Попрыгун или подлезаешь?
В этот раз я его понял.
— Наверное, — отвечаю, — попрыгун, если на то пошло. Не могу же я сам под колеса бросаться!
— Тогда давай за мной! — командует. И прыгает на тормозную площадку. Я за ним. А он площадку перебежал и на другую сторону спрыгнул. Я опять за ним. Два состава преодолели — ничего. А на третьем плохо получилось. Он спрыгнул, а я нет. За какой-то крюк зацепился. И в сторону от переезда поехал. Я еду, а он рядом бежит, ругается.
— Какой же ты, — кричит, — попрыгун? Ты, наверное, подлезаешь, как мелкая старушка, а попрыгуном для форсу назвался!
А я уж и сам понял, что никакой я не попрыгун, и вообще мне надо бы обратно. Но, чувствую, обратно нельзя, крюк не пускает…
Ладно, приехал в порт, вагон остановили, с крючка меня сняли.
— Хорошо, — говорят, — что ты в апреле на
