Валерий Еремеев - Тремориада

Дверь нам открывать не спешили. – С тётенькой, что-ли, чудит? – проговорил Инно-кентий. – Ага, показывает, как он пальцами на ногах фиги крутить умеет. Так как руки мои были заняты ценнейшим грузом, я не решился рисковать и звонить, держа его одной рукой. В нетерпении слегка стукнул ногой в дверь и проголосил: – Эй, на барже! – после чего послышались приближа-ющиеся шаги. Наконец, дверь распахнулась, и перед нами возник Па-ма в расстёгнутой рубахе. Он сходу накинулся на Иннокентия: – Тебя только за смертью посылать! Ты чё! На пивза-вод ездил? Или вы вдвоём, наслаждаясь погодой, решили малость погулять? Мы переглянулись. – Погода… – проговорил я.- Мозжечок! – кивнул мне головой Иннокентий. А, зайдя в коридор, мы забушевали.- Прощелыга! Ты хоть в окно сегодня глядел? Там трактора сдувает. Мы собственными глазами видели, как кошка звуковой барьер преодолела. Летит себе по ветру, вдруг – шквал. И только её “мяу” тут, а сама – уже в Кандалакше. А ты здесь окопался, крыса тыловая. Встать! Па-ма, который и не думал садиться, преспокойно за-брал пакет из моих рук и, не обращая на нас никакого вни-мания, потащил его на кухню. – Трепещи, прахоподобный! Щас мы тебе хвост от-рубим! Но наши возгласы тонули в его безразличии. Мы услышали позвякивание бутылок из разгребаемого на кухне па-кета. Тогда, умолкнув и раздевшись, мы направились со второй поклажей за ним. В этот момент раскрылась дверь в комнату и нам навстречу вышла та самая тётенька. Миниатюрная, одетая в чёрную водолазку и джин-сы, плотно обтягивающие то, что им и положено плотно обтягивать. Сама – коротко стриженая блондинка с боль-шими, голубыми, доверчивыми глазами, коими и хлопала неустанно. Обладательницы таких глаз верят в Дедов Мо-розов. И уж совершенно точно – в сказочных принцев и группу “Иванушки”. Переживают за судьбы героев моло-дёжных сериалов, ложатся спать вместе со своей любимой куклой Барби и никогда в жизни, – даже страшно поду-мать, не пробовали курить, не говоря уже об употреблении алкоголя. – Здравствуй… – у меня чуть не вырвалось – “деточ-ка”. Вот так учительница!- Здравствуй! – прохрипела она неожиданно бруталь-ным голосом и улыбнулась.Я даже в сторону отпрянул, до смерти перепугавшись. Ох-х-х, “деточка”, нужно бережней относиться к людям с похмелья! Улыбка её несколько поблекла, став какой-то неуве-ренной.- Я немного простудилась, – оправдываясь, хрипло проговорила она.Поздно. Кукла Барби, сказочный принц и Дед Мороз уже полетели к чёртовой матери, чтобы никогда уже оттуда не вернуться. Я посмотрел на выпирающие из-под наспех оде-той и плохо заправленной водолазки соски, на плотно обтя-гивающие то, что им и положено обтягивать джинсы, и вер-нулся в реальный мир, где существуют пиво, рыба и кореша. Иннокентий уже отнёс свой пакет и успел присосать-ся к только что открытой бутылке.- Поспешим, нельзя терять ни секунды, пиво в опас-ности, – быстро проговорил я и ринулся на кухню. На столе уже было всё необходимое: пару пачек “L&M” и пепельница, два нарезанных, жирных и икристых ерша (когда только успели!), чайные кружки и четыре открытых, но пока ещё полных, за исключением Иннокентьевой, буты-лок “Невского”. Остальные двенадцать нашли своё, весьма временное, пристанище в холодильнике.

Па-ма познакомил нас со своей охрипшей подругой, которая действительно, училась в педухе, а звали её… То ли Лиза, то ли Оля… какая разница, я никогда не запоминаю имён! Вот, если б фамилию, то конечно. Допустим: зна-комьтесь, это моя подруга Цетхен… Ну, да ладно! В общем, буду звать её Лизой. Мы вчетвером уселись за кухонным столом. Ну, что ж, пиво разлито – выпили. Я так – полкружки. Затем принялся за рыбу и все последовали моему примеру. Ели-грызли с ве-личайшим наслаждением, Иннокентий даже, время от вре-мени, в приливе наслаждения, закатывал глаза к потолку и блаженно посапывал. Когда мы выпили по первой бутылке и вытерли руки после жирной рыбы, начался ритуал курения. Лиза в нём всё же участия не приняла. Неужели не курит? Стали болтать о том, о сём, не придерживаясь конкретной темы, как зачастую и бывает. Начали с пареной репы, а закончили, точнее, плавно вышли, к никатинами-дадениндинуклеотидфосфату. Как так? Легко. Заговорили между собой о вчерашнем. Лиза, заскучав, стала рассматривать плиту. Па-ма, заметив это, сказал ей: – Кончай плиту гипнотизировать. А то ещё внушишь ей, что она – холодильник, как потом еду готовить? – А какую еду ты любишь готовить? – поинтересова-лась Лиза.- Ну, обычно репу парю, – сознался Па-ма.- Вот! – воскликнул я. – Всё встало на свои места. А то думаю: откуда в коридоре у него лосиные рога. – Рога? – не поняла Лиза. – Причём тут рога? – Ну, конечно, – решил я объяснить теперь уже оче-видное для меня. – Репа у лося с рогами, в духовку не вле-зала, вот Па-ма их и спилил. Ловкач: и репу запарил и ве-шалку смастерил.- А куда дел тушку? – заинтересовался Иннокентий. – У лосей должны быть приличные тушки. – Конечно, должны быть приличные, – вздохнул Па-ма. – А мне попалась хамская. Я её выгнал.

– Это в такую-то погоду? – удивился Иннокентий.- А чё ему сделается, обезбашенному, – справедливо рассудил Па-ма.Мне показалось, что Лиза уже сожалеет о том, что не-осторожно задала этот вопрос. Она же задала следующий. И девушка поторопилась задать следующий. Безобидный.- Что за “L&M” вы курите? – Да уж понятно, не голландский табак, – сказал я. – Гаражка какая-то…- Это потому, что в гараже выращивают? – опять спросила Лиза- Да, – ответил Иннокентий. – В одном выращивают, в другом забивают. – Причём, в каждую сигарету отвешивают ровно по два процента алкалоида! – Блеснул я познаниями.- Ох, ты, слово-то он какое сложное знает! – сказал Па-ма голосом удивлённого и вдруг возгордившегося за своего туповатого сына отца. А затем мечтательно прого-ворил, словно пробуя слово на вкус: – Ал-ка-а-лоид. – Нравится? – довольно спросил я. – Есть покруче – никотинамидадениндинуклеотидфосфат. – Да-а, ребята, – задумчиво проговорила Лиза хриплым голосом. – А о чём вы разговариваете, когда курнёте? “Курнёте?! – подумал я. – Вот так Барби…. Врет, поди, что простудилась!”- Ха, – усмехнулся Па-ма, пожав плечами. – А всё о том же, ничего не меняется. После молча встал и вышел из кухни. Сигареты мы докурили, и я решил достать из холодильника ещё по бу-тылочке.- Не спеши открывать, – сказал мне Иннокентий, ког-да я поставил их на стол. Я вопросительно приподнял бровь.- Не спеши, – повторил он.И тут на кухню вернулся Па-ма, сияющий, как солныш-ко. Перед собой он держал чрезмерно длинную папиросу. – Па-ма! Ты – мой герой! – радостно воскликнул Иннокентий. А ведь он знал или, по крайней мере, догадывал-ся. Недаром тормознул меня с пивом.- Знаешь, чем старика потешить, – сказал я степенно. – Чего это? – удивлённо спросила Лиза, когда Па-ма оказался возле неё, подойдя к своему месту. “Что за дела, деточка? – думал я – То ты произносишь вслух этот страшный глагол “курнёте”, то спрашиваешь, что это”.- Ты же хотела узнать, о чём мы разговариваем, – при-саживаясь, сказал Па-ма, – время от времени. Затем, взяв со стола зажигалку, он, таинственно улыб-нувшись, предупредил: – Затыкайте уши, взрываю. Лиза забегала глазками по кухне, словно ища место для укрытия. Па-ма чиркнул колёсиком по кремню, высекая искру, от которой должно возгореться пламя. Но пламени не воз-никло. В зажигалке закончился газ.Иннокентий похлопал себя по карману брюк и по-жал плечами, давая понять, что помочь ему нечем. Я встал и пошёл в коридор к своей куртке, но, обшарив карманы, понял, что оставил зажигалку дома. Вернувшись на кухню, я повторил немую жестикуляцию Иннокентия. После чего мы втроём дружно покосились на Лизу и, всё поняв, так же дружно перевели свои взгляды на плиту. Па-ма взял сигаре-ту и включил самую маленькую конфорку, а нам сообщил: – Она шпарит лучше. – Да ладно. И что ты, так и будешь стоять? – обратился я к нему. – Давай пивка попьём, пока раскочегаривается. – Я разве говорил, что моя плита кочегарит? – возму-тился Па-ма. – Она шпарит! – И… – подтолкнул я его к продолжению. – И мы будем, соответственно, ждать, когда она рас-шпарится. – Па-ма положил сигарету с папиросой на со-седнюю, не включенную конфорку. – Наливай!- Видал, что творится? – сказал я вполголоса Иннокентию. – Я свой ни за что не заложу! – Вообще-то, он отвечает за равновесие и координа-цию, – уточнил функцию мозжечка Иннокентий. – Видать, у кого как… – покосился я на севшего за стол Па-му.- Чё вы несёте? – спросил тот и принялся сам откры-вать пиво.- А чё ни попадя, – ответил я.- Да! – кивнул головой Иннокентий. – Как увидим какое-нибудь нипопадя, так хвать его и давай носить. Я взял свою кружку с пивом и глянул на Лизу: похоже, ей несколько не по себе, погоди еще… сейчас плита рас-шпарится! Па-ма отпил с полкружки и с наслаждением выдо-хнул: – А-а-а. И кивнул в сторону плиты: – Это ко мне с утра, часов в девять, дядя Фёдор после вахты зашёл. Дядя Фёдор – это двадцатитрёхлетний сосед Па-мы, а зовут его так потому, что у него есть дома кот – Матро-скин. – Пришёл, значит, разбудил меня, – продолжал Па-ма. – С пакетом чёрным. Вижу – там контуры вроде как трёхлитровой банки обозначаются и ещё позвякивает чего-то. Ну, я возрадовался этому позвякиванию после вчерашнего-то. Гнев на милость сменив, говорю: “Прохо-ди”. Он достал из пакета две бутылки пива, вручил мне, а сам из куртки извлёк свой портсигар, он у него как шка-тулка большой. Ну, да и папиросы в нём не маленькие хра-нятся… А после вахты у него их ещё две штуки осталось. В общем, курнули, пиво выпили, поболтали немного и он домой засобирался. Ну, я ему и говорю, глядя на его портсигар-шкатулку, что лежит на моём столе и так вели-колепно на нём смотрится: – Тебе хорошенько выспаться надо после дежурства, так может, сделаешь мне подгончик? Я-то уже выспался. Он, поняв о чём речь, согласился, но с одним непре-менным условием, что я впридачу возьму у него золотую рыбку. – Надеюсь, ты её уже засолил? – усмехнулся Инно-кентий.- Нет, она, как и была – в трёхлитровой банке, – от-ветил Па-ма.- Он чё, с вахты с рыбкой пришёл? – спросил я. – Да, он ведь моряк, – сказал Па-ма, встав и напра-вившись к плите. – На доке электриком работает. Говорит: утром на поддёв поймал. – А ты куда её дел? – спросила Лиза у Па-мы, кото-рый, чуть размяв кончик сигареты, ткнул его в расшпарен-ную конфорку. – Под кровать, что ли, спрятал? – А куда ж ещё спрячешь в однокомнатной кварти-ре золотую рыбку? – сказал Па-ма и раскурил сигарету. Затем, уже от неё, папиросу. Вернувшись на своё место, он отправил сигарету в пепельницу, а папиросу передал Лизе. Она, потупив глазки, протянула ручонку и… О, женщины, вам имя – вероломство. Такой затяжки я ещё не видывал. Если бы она так воздухом дышала, в квартире давно закончился бы кислород, а окна вовнутрь прогну-лись. Разум отказывался верить в то, что происходило на моих глазах. Уголёк рос, превращаясь в уголь, пожираю-щий потрескивающую папиросу. Я уже начал подумывать о том, что нам ничего не достанется, когда “деточка” то ли, наконец, насытившись, то ли смилостившись, дозво-лила и мне немного поучаствовать в процессе, начатом Па-мой.- Сразу видно – человек некурящий, – сказал, по-ражённый Лизиными возможностями, Иннокентий. А я, вытянув руку через стол, выхватил из хищных пальчиков папироску и что есть силы затянулся сам. Но их у меня ока-залось куда меньше, чем у “деточки”.- Курить надо бросать! – сказал мне Иннокентий, глянув на “L&M”, лежащий на столе, когда я слегка под-кашлянул. В следующий раз мне вернулся лишь жалкий уго-лёк на гильзе, а Иннокентию и вовсе – привкус жжёной бумаги. Но наши покрасневшие глаза уже дарили друг другу улыбки в наполнившейся сладковатым дымом кухне.- И чё? – чему-то радуясь, задал вопрос Иннокентий, слегка раскачиваясь на табуретке взад-вперёд и глядя пря-мо перед собой – в стену.- Чё? – встрепенулся Па-ма.Даже я не понял Иннокентия, поэтому меня вдвойне поразило то, что разъяснения дала Лиза. – Он спрашивает: чё рыбка? – Ах, рыбка… – Па-ма хлопнул себя по ноге. – Золо-тая, в банке, как полагается. – Зови её сюда, познакомимся, – сказал я, перепол-няемый положительными эмоциями.- С рыбкой? – хохотнул Па-ма. – Всех остальных я уже знаю! – обвёл я счастливыми глазами присутствующих.- Действительно! – поддержал меня Иннокентий. – На крайняк, как старуха из сказки, при своём останемся. Зови. – Рыбка-а-а… – простонал Па-ма.- Так сиделку зовут, чтоб “утку” сменила, – сказал Иннокентий.- Сиделка, рыбка, исполни желание, смени утку, ин-дюшку. Сделай уже что-нибудь! – захохотал Па-ма.- То стонет, то хохочет, – озабоченно проговорил Ин-нокентий. – Неси рыбку, будем просить её, чтоб вернула то, что мы заложили.- Чего заложили? – не понял Па-ма.- Ты сейчас не поймёшь, но поверь, о тебе беспоко-юсь! – был ему ответ.- Ну, раз обо мне… – с этими словами Па-ма встал и удалился в комнату.Вскорости вернулся и водрузил в середину стола трёхлитровую банку, наполненную водой. Там действи-тельно была рыбка, только вот новый домик был для нее тесноват. – Чё-то она какая-то вялая, – заметил я.- Говорю же – завялить! – советовал Иннокентий.- А ты уверен, что рыбка золотая? – спросила у Па-мы Лиза.- Предлагаешь её надпилить? – хохотнул он.- Я к тому, что, по-моему, это – бычок, – сказала она.- И что? – невозмутимо согласился Па-ма. – Порода у неё такая. Вон, у Емели вообще – щука была, а чего вы-творяла. Если дядя Фёдор сказал – золотая, значит – золо-тая. Он моряк, он рыбак – ему виднее. – Ну, тогда загадывай желание, – сказала Лиза, сдаваясь.- А мне ничего не надо! – развёл руками Па-ма.- Я, вот, сегодня хочу напиться, – сказал Иннокентий и принялся разливать всем пиво.- Великая новость, – усмехнулся я. – Кто ж не хочет? – А я вот хочу как никогда – в усмерть, – развил мысль Иннокентий.- Тоже мне, редкое событие, – заметил я. – Вот Па-ма нам денежку займёт до получки – и все дела. Па-ма делал вид, что ничего не слышит. Разведя руки чуть в стороны, он держал в одной кружку, в другой – тлею-щую сигарету, и присматривался к рыбке. – А ведь действительно, бычок, – сказал он наконец. – Бычок в трёхлитровой банке – это не эстетично. Вооб-ще, как у бычка, у него три варианта: быть действительно засоленным, второй – быть выкинутым и, наконец, третий – быть докуренным.Па-ма завертел головой: – Его кто-нибудь докуривать будет?- Его, разве что, через кальян… – сказал я.- Кальяна нет! – развёл руками, не выпуская пива и сигареты, Па-ма.- Бычков ещё можно выводить попастись! – нашла вдруг четвёртый вариант Лиза.- Ну, и пускай себе попасётся, в уголке, – сказал Па-ма и, допив пиво, взял банку да поставил под раковину, к пустым бутылкам. Продолжили пить пиво и болтать ни о чём. Я, вспом-нив увиденное по телику, сказал: – А смотрел кто в “криминальных новостях” про до-брую старушку? – А разве такие бывают? – удивился Иннокентий. – Ну-ка, давай-давай, расскажи.- В Мурманске, в одном дворе, поскользнулась баб-ка, – начал пересказывать я увиденное по телевизору. – Шла выносить мусор, в большом таком пакете, а тут – гололёд. Упала, да так неловко, что ногу сломала, встать не может. И представьте: чего только не бывает! Казалось бы, как в сказке – на счастье бабульки, у соседнего подъ-езда “скорая помощь” стоит. Врачи как раз из подъезда выходили, на вызове у кого-то были. Видят – старушка упала; они, естественно, к ней. Суетятся вокруг бабуш-ки: типа, как дела, да где болит? А одному белому брату она, вроде как, и не интересна вовсе. Таращится он на мусор, который та выносила и при падении, рефлекторно размахивая руками, совершенно случайно отшвырнула в сторону. – П-п-пр! – попытался сдержать смех Па-ма. – Реф-флекторно, – выговорил он и заржал по-настоящему. Секунды две Иннокентий смотрел на него серьёзно, после чего тоже захохотал, согнувшись и чуть ли не стук-нувшись лбом об стол. К ним присоединилась Лиза, смех её был неестественно тонок по сравнению с голосом. Ка-жется, именно поэтому меня начало распирать изнутри и я, взорвавшись хохотом, привнёс гармонии в нашу смеш-ливую кампанию. Мой рассказ прервался минут на десять-пятнадцать. Всякий раз, когда кто-нибудь, вроде бы успокоившись, спрашивал меня, типа: – Ну, так что там, в мусоре-то было, который старуш-ка… реф-ф-ф-ле-е-е… И старая картина повторялась. Мои друзья вновь на-чинали смеяться до слёз и я, естественно, вместе с ними. Всё-таки нам удалось кое-как совладать с хохотунчи-ком, и тогда я продолжил: – Короче, увидел один из врачей, что из пакета, ко-торый… упал вместе с бабкой, вперемешку с мусором вы-валилась кость. И, поскольку он оказался врачом ушлым, определил сразу – малая берцовая, человечья. Короче, для начала бабку отвезли в больницу, а в это время менты у неё дома на лоджии нашли расчленённого супруга. Когда спросили старуху: чего это она из божьего одуванчика ду-шегубом сделалась? Та ответила просто: гулял! Кобелина…- Сколько ж им лет было? – спросила Лиза.- Бабке, вроде, семьдесят три, а дед чуть постарше, – ответил я.- Вот так мужчина! – пробормотала Лиза. – Резвый, видать, старичок был. – Чё, старичка захотелось? – усмехнулся Па-ма. – Ну-у… – кокетливо пожала плечами Лиза. – Разве что, шустрого такого.- Шустрого такого тебе по запчастям собирать при-дется, как лего-конструктор, – посмеивался Па-ма. – Слы-шала? Бабка его разобрала. – Да-а, я ж не договорил, – продолжил я. – Значит, хранился он у неё на балконе – благо зима. Человеком ста-рая оказалась предприимчивым, то есть сразу нашла новое применение мужу: котлеты там всякие, жаркое… Не забы-вала и пуделя любимого подкармливать. А соседям говори-ла – к брату в Тамбов супруг уехал… да вы кушайте пирож-ки, кушайте! – Слушай, жуть-то какая! – Иннокентий даже плеча-ми передёрнул. – Да-а-а уж, – согласился я. – Жуть. А вот почему наш-то город никогда по телевизору не показывают?- А зачем тебе это? – спросил Па-ма.- Вот, хочу, и всё! – сказал я, как отрезал.- Для этого покойники нужны, – предположил Ин-нокентий.- Да вон они! – я махнул головой в сторону окна. – По улице запросто ходят. Тот же Коля-партизан отважный, он же зомби натуральный! Мы выпили по второй бутылке и пошли на третий заход. Прикуривали от плитки, потому как идти в магазин за зажи-галкой никто не хотел: вот, если б за пивом… Па-ма сказал, что теперь мы будем скидываться ему за электроэнергию.- Хорошенькое дело! – возмутился я. – Из-за того, что у тебя в зажигалке газ закончился, ты хочешь, чтоб мы ски-дывались. Я лично ниоткуда скидываться не собираюсь! В общем, опять разговоры ни о чём. Долго ли, коротко ли, а пиво выпили всё. Что ж, наша с Иннокентием миссия в этом доме была выполнена и теперь мы, как тактичные люди, должны были оставить Па-му с Лизой, удалившись восвояси. И всё-таки вот так вот просто уйти мы не могли.Я посмотрел на Иннокентия и прочёл в его глазах пол-ное понимание. Он опустил голову и, печально вздохнув, сказал:- Па-ма, к сожалению, нам нужны деньги, будь они неладны. – Ну, не знаю… – Па-ма пытался быть ещё печальней. – Вообще-то, мне самому надо кое-что приобрести… – Ой, нам нужны такие деньги, что просто смех! – за-верил Иннокентий. – Сто, сто пятьдесят…Но Па-ма почему-то не засмеялся, услышав сумму. Нет. Он был наоборот – преисполнен скорби.- Через неделю, – вставил я, почувствовав критиче-ский момент.- Ладно, – выдохнул Па-ма, сдаваясь, и тут же напом-нил, как будто я уже забыл обещание. – Через неделю! – Базара-нет-о-чём-спитч-в-натуре-корешок! – выпалили мы в одно слово страшную клятву Па-ме. Тогда он горестно усмехнулся и пошёл в комнату. Вернулся быстро, как и в прошлый раз. Только, вот, с солнышком его теперь никак нельзя было сравнить, ведь теперь в руках у него были деньги, которые нужно отдавать. Сто рублей переко-чевали в мой карман, после чего я сказал: – Жадина! Мы с Иннокентием поднялись и молча пошли в кори-дор, одеваться. Перед тем, как уйти, мы сказали Лизе: – Пока.А Па-ме вполголоса наказали: – Ты береги её. Хрупкая она. И наконец отправились восвояси.А свояси нас встретили, как этого и следовало ожи-дать, всё тем же холодным ветром да снежной крупой, без-жалостно стегающей по лицу.Перед нами были открыты двери всех магазинов го-рода, торгующих спиртным. Что ж, есть стольник – надо тратить, погода шепчет. 4. ЗВОНОК ДРУГУ В воскресенье я проснулся вечером. И ничего тут странного, потому что лёг, кажется, утром. Вот если б я тем же утром и проснулся, то было бы действительно странно. Стольник, который мы с Иннокентием взяли в субботу у Па-мы, был нашим первым, а значит – не единственным в тот день займом. Да, суббота прошла лихо. Для начала кур-нули, и кто бы что не говорил после, а накрыло всех. Об этом можно судить хотя бы по тому, что прикуривали мы всё время от плиты, и никто из нас четверых не додумал-ся стрельнуть спичек у того же дяди Фёдора, живущего на одной лестничной площадке с Па-мой.Да, Па-ма был прав, сказав Лизе о том, что, когда мы курнём, в наших разговорах ничего не меняется. Неуже-ли мы достигли нирваны? Нет. О какой нирване вообще могла идти речь после пятницы и субботы, с пивом и вод-кой перетёкшей в воскресное утро, которое, иссохнув до трещин на губах, обернулось вечером, жадно требующим, как ненасытный языческий божок, новых жертвоприно-шений. Но стоило ли, ублажая его, гневить то, что уже на-чинало ворочаться где-то там, за тёмным горизонтом. То, изначально существующее вне понятий, рано или поздно, неотвратимое, как рок, сонное и суетливое, разноголосое и многозвучное, дышащее вчерашним застольем и сегод-няшней зубной пастой, являющееся обычно так некстати, неизбежное, зацикленное нечто, имя которому – два сло-ва, где одно дополняет другое, привнося фатальный смысл: утро понедельника.Этим сказано всё.Я щёлкнул ночником у себя над головой. По глазам резанул свет. В иное время его не достаточно, чтобы как следует осветить книжные страницы, а тут… Да-а, к поне-дельнику меняется многое. Например: к разбивающимся о дно кухонной раковины каплям воды, что срываются с кра-на, вдруг какой-то незримый шутник подключает сверх-чувствительный микрофон, а в твою голову устанавливает динамики, подключенные через усилитель. А неизвестно откуда берущаяся и неустанно тявкаю-щая, как заведённая собачонка под окном. А бакланы! Что творит эта сволочь летним, ранним утром понедельника, роясь в мусорных баках! А будильник, не приведи Господи, механический……Похоже, я несколько увлёкся, но клянусь: такие по-недельники способны свести с ума кого угодно. И именно на утро такого я и настраивался.Щурясь от света, я увидел рядом с собой, на табуретке, возле самой кровати стакан воды. Ой, какая умилительная картина. Это, конечно, не бутылка пива, припасённая с пятницы, но всё же… Просто-таки трогательно: пьяный в уматень я, и тут такая забота, пусть не о чужом, но совер-шенно другом – похмельном человеке.- Ай, спасибо тебе, мил человек, за стакан воды перед смертью! – поблагодарил я себя пьяного. А ведь действительно, это же раздвоение личности: если я не помню, как набирал в стакан эту воду, если я во-обще понятия не имею, как она здесь очутилась, и даже больше того: понятия не имею, как здесь, на этой кровати, очутился я сам. Значит, я собой не управлял, где-то отсут-ствовал. Но всё-таки, ведь кто-то руководил этим телом. Ох, как всё сложно!Я взял стакан с табуретки и отпил половину. Не иначе святая – мыслилось мне, когда вода, смочив, словно ожи-вила пересохшие рот и горло. Я поставил стакан обратно и мне вдруг вспомнилась одна жизнеопределяющая фраза, которую мы с Иннокен-тием и Па-мой то ли услыхали по телевизору, то ли кто-то из нас её во хмелю обронил. Истинного её происхождения не помнил никто. Так или иначе, а фраза эта у нас прижилась: “У каждого своя табуретка”. Практически: “Каждому своё”. Это выра-жение неизменно ассоциировалось с импровизированным столиком в квартире Иннокентия, которым большую часть своей незаурядной жизни служила деревянная табуретка. Она у него была предназначена не для подпирания задниц. Нет! Табуретку Иннокентия можно назвать лаконично – хозяюшка. Всегда в центре внимания, кто хоть раз увидел – не забудет. Гостеприимная и хлебосольная, ну, по край-ней мере – чем богаты, тем и рады. А, поскольку богаты мы втроем – в складчину да по отдельности, но всё же вместе, то, когда говорилось “у каждого своя табуретка”, всякий из нас относил на свой счёт Иннокентьину.Но в тот воскресный вечер я впервые посмотрел на стоящую передо мной табуретку, как на свою: не очень лицеприятная, не очень обнадёживающая и даже слегка зловещая картина. На тонких, пусть металлических, но выглядящих всё равно ненадёжными ножках – мертвецки бледный пластик сидения. На нём – наполовину отпитый, гранёный стакан с водой, расположившийся рядом с тика-ющим механическим будильником: такие в старых дурац-ких фильмах служат таймером для бомбы. И вот: тишина в комнате – и только отчаянный вой ветра за окном, да тика-нье часов на холодном пластике. “Так, хорошо, – подумал я. – Нужно, пусть мне и хре-ново, взбодриться хоть чуть-чуть. А, быть может, эта “чуть-чуть” каким-нибудь волшебным образом сейчас дожидает-ся меня в холодильнике? Вчера ведь дожидалась! Тогда-то, конечно, я об этом помнил, теперь – нет, но тем радостней может оказаться сюрприз…”Как спал: в трусах и одном носке, ёжась от холода, я быстренько направился к кухне – уже начинает бодрить. Включил свет, подошёл к холодильнику. “Ху-ху-у!” – вы-дохнул звук заклинания и открыл дверцу. Хрен! Какая гармония: мне хреново, и там – хрен. Да и хрен с ним со всем! Захлопнул дурацкий холодильник и присел на ещё одну свою пропащую табуретку, – возле кухонного стола. На нём, как украшение, в самом центре стояла переполненная пепельница, две пустые рюмки и че-тыре грязные тарелки. – Да-да! – припоминал я. – Накупили какого-то дерь-ма и готовили из него суп. Точно! Иннокентий готовил: из говна – конфетку. Вот обязательно надо было покупать всякое говно, чтобы делать из него конфетку! Так же, на столе, врассыпуху лежали пять сигарет. Я взял одну и прочитал – “CAMEL”.Меня начало поколачивать от холода, поэтому, прику-рив, я пошёл одеваться. “Та-а-ак, курю – значит, настоящее похмелье ещё не наступило”, – определил я. Облачившись в джинсы, шерстяные носки, водолазку и тёплый свитер, я сразу согрелся и вроде даже почувствовал себя несколь-ко получше. Что теперь?.. А ведь завтра на работу… Мыс-ли текли на уровне подсознания, в то время как сознание вышло покурить “CAMEL” и насвистывало незатейливый мотивчик – Фью-тю-тю, тю-фью-фью. Когда сигарета была потушена, борьба между светлы-ми и тёмными силами в моей голове была закончена. Уж не знаю, кто победил, да только я направился к телефону, чтобы позвонить Па-ме.- Говорит, но не показывает Макс, – представился я, когда услышал, что на том конце провода сняли трубку. – А меня тут, две тётеньки ограбили, – сказал Па-ма. – Чудик, какие тётеньки?! – хохотнул я. – Лиза с под-ружками? – Одна такая длинная и худая, другая – маленькая, кругленькая, – пробурчал Па-ма, словно ябеда-ребёнок.- Слушай, ты там с кем? – поинтересовался я и по-смотрел на кухонный стол – вновь захотелось курить. Эх, не внимал я предупреждениям Минздрава: курение вредит вашему здоровью.- Я сон видел, – начал нести Па-ма какую-то околе-сицу, а я (длина телефонного шнура мне позволяла), всё так же держа трубку у уха, пошёл на кухню за сигаретой. Па-ма же продолжал: – Мне приснился партизан отваж-ный Коля – сосед твой снизу, зомби…5. ХЕППИ-ЭНД. …Сейчас я нахожусь в областной больнице. Лежу на скрипучей кровати и изучаю давно изученный мною и теми, другими, что лежали здесь до меня, белый потолок. Жизнь моя уже давно в безопасности. Пройдёт… нет, даже пролетит какое-то время, и меня выпишут. А коли так, значит, я буду здоров. Разве можно выписать нездорово-го человека? Боже упаси! Однозначно здоров, только, вот, теперь будут доставлять кое-какое неудобство уродливо скрюченные, как две высохшие ветки на мёртвом дереве, мизинец и безымянный пальцы на левой руке. А ещё, я тут полегчал. Конечно, в больничке люди особо не жире-ют. Но тут другое. Радикальный метод борьбы с лишним весом – ампутация. Этот способ хорош для тех, кто ел, ест – не может остановиться, и будет есть. И, если вдруг по-надобилось сбросить пару лишних килограммов, то ради Бога: просто отпили. Или же для таких, как я: и так худой, а тут мода, а тебе сбрасывать нечего. Нечего? Дудки! Иди – пили.Я избавился от лишнего мяса и костей, что росли по-чём зря ниже колен обоих ног…И всё-таки, мне их немного не хватает: столько лет мы провели вместе. Мы ходили в детский садик, а потом сидели за одной партой в школе. Что-то теперь с ними ста-ло? Похоронили в братской могиле? Нет. Их кремирова-ли. Вот бы мне вернули их прах… Я бы держал его в своём новом доме (меня заверили, что он у меня уже практиче-ски есть) на самом видном и почётном месте в чёрной, торжественно-траурной урне. А раз в год устраивал бы по-минки: приходили бы родные и близкие, друзья, знавшие усопших. Я ставил бы возле урны гранёный стакан водки и накрывал бы его куском чёрного хлеба, зажигал бы рядом свечу, и мы все вместе возлагали бы к праху цветы. А потом я бы ездил по квартире на инвалидной коля-ске, держа поднос с разновсяческой закуской для собрав-шихся на коленях. Смотрел бы на всех снизу вверх, лави-руя между ними, и старался бы не сбить никого с ног.Вот такая пурга в моей голове. Тупые шуточки в виде идиотского сарказма над самим собой не иначе являются защитной реакцией моего подсознания. Молодец! Какой я умный. Конечно, пережить такое похмелье, да ещё ли-шиться ног. Это, знаете ли – стресс! А пальцы! Ну, ладно хоть на левой руке, а то как здороваться-то с приличными людьми…Когда меня навестил Па-ма и дорассказал мне то, что не успел рассказать тогда, в воскресенье вечером по теле-фону – я был в шоке. Он же действительно говорил про моего соседа, живущего прямо подо мной – партизана от-важного Колю. Я это помню! И я верю, что Па-ме действи-тельно приснился, а скорее – привиделся этот долбаный снаряд на плите. Неужели мой сосед-зомби действительно нашёл его в мусоропроводе? Сука…Я чуть-чуть не успел войти на кухню, поэтому и жив – говорят. Да, курение навредило моему здоровью.Также Па-ма рассказал мне про Иннокентия. До сих пор не могу в это поверить. Знаю и – не верю.С невесёлой усмешкой, как бы не всерьёз Па-ма на-помнил мне про золотую рыбку, да только я видел по его глазам, что его сознание до сих пор не вышло из нокаута. С той самой минуты, когда эта несерьёзная мысль дей-ствительно впервые пришла ему в голову.А ведь и в самом деле – всё сходится в довольно зло-вещую картину: Па-ма приносит и ставит на стол трёх-литровую банку с так называемой золотой рыбкой. Лиза сказала Па-ме, чтоб он загадывал желание. Он же развёл руками, сказав, что ему ничего не надо – вот и выстави-ли у него хату. Всё сходится. Дальше. Иннокентий захотел в усмерть напиться, и вышло – в усмерть. Предполагают, что по “белочке” в окно выскочил… И – да! Точно! Па-ма требовал, чтобы мы скидывались из-за того, что у него в зажигалке газ кончился. Я наотрез отказался, сказав, что скидываться ниоткуда не собираюсь, а вот Иннокентий, кажется, промолчал.Что же касается меня… Я говорил что-то про то, что наш город не показывают по телевизору. Результат – мой дом в программе “Время”. И меня даже хотели снять на камеру (ай да рыбка!), но мне такой славы не надо, спаси-бо врачам – отстояли меня от журналюг, пока я был без сознания: результат черепно-мозговой, знаете ли… Вы-ходит, действительно: желания того вечера выполнены. После такого вывода радует одно: рыбка у Па-мы издохла и была выкинута в форточку.Мы наивно считали, что у нас троих – одна табуретка и, конечно же, были не правы, ведь мудрое изречение гла-сит: у каждого – своя. У меня вот она теперь изменилась: вместо мертвецки бледного пластика – траурная, чёрная кожа. А вместо тонких и ненадёжных на вид металличе-ских ножек – надёжные колёса с ручным приводом.Иннокентию – так тому табуретка вообще больше не нужна. А вот как дела обстоят у Па-мы – точно судить не берусь, мне отсюда не видать. Не вынесли ли ему тётень-ки вместе с барахлом и чердак? Я же говорил уже про его глаза…И вот, что ещё бы мне любопытно было бы знать: как обстоят дела у Лизы? Я спрашивал про неё вскользь у Па-мы, а тот словно и не понял про кого речь. Пожал плеча-ми рассеянно и сказал: – Да кто её знает…Вроде как, в тот памятный вечер она возжелала шу-строго старичка. Если учесть те перегибы и заносы, с ко-торыми исполнились наши желания – пропала девка.