Размышляя о минувшем - Степан Калинин

Для нас было ясно, что от этого прохвоста, как и от его единомышленника Чхеидзе, ни мира, ни земли не дождешься. Мы до глубины души возмутились, когда, уже будучи снова на фронте, недели через две, узнали, что Скобелев стал министром Временного правительства.

Во второй половине того же дня мы попытались попасть к А. Керенскому. Бывший «трудовик», ставший потом эсером, он выдавал себя за друга крестьянства, сторонника аграрной реформы. Поэтому мы считали очень важным побеседовать с ним, тем более что среди фронтовиков, в основном крестьян, было немало таких, которые считали эсеров чуть ли не спасителями крестьянства.

В приемной нас встретил немолодой, щеголевато одетый секретарь. Попросил подождать. Затем ненадолго скрылся за дверью кабинета своего шефа. Возвратившись, сказал:

— У господина министра сейчас никого нет. Но не знаю, примет ли он вас.

Мы открыли дверь кабинета и у самого порога столкнулись с Керенским.

— Вы ко мне? — нервно дернувшись, спросил он.

— Так точно, к вам, господин министр, с фронта, от солдатского комитета пятьдесят пятой пехотной дивизии, — сказал один из нас.

— Не могу, сейчас не могу принять вас, — визгливо заговорил он. — Видите, все меня ждут. Не могу я сейчас никого принять, уезжаю по важному государственному делу.

В приемной действительно было человек тридцать, не меньше, главным образом женщины. Как только Керенский вышел из кабинета, они почти одновременно вскочили и бросились к нему навстречу с букетами цветов.

— Я к вашим услугам, милостивые государыни. Распоряжайтесь мною, — кокетливо улыбаясь, сказал он. Затем, заложив руку за борт френча, с пафосом произнес: — Вся Россия нуждается во мне. Буквально рвут на части. Господа фронтовики, видите, я занят, сейчас уезжаю. Приходите как–нибудь в другой раз.

Это уже относилось к нам. Наши надежды на беседу с главарем эсеров рухнули. Здесь же в приемной мы узнали, что уезжал он на прием, устраиваемый институтом благородных девиц. Окруженный женщинами, направился во двор, к ожидавшей у подъезда машине, — сутулый, в желтом френче и галифе, по моде земгусаров. Своим стремлением выглядеть солидным государственным деятелем он ставил себя в явно смешное положение. Я видел потом много карикатурных изображений Керенского в нашей печати, при этом всегда хотелось в чем–то дополнить художников. Ведь живой он был еще более карикатурен.

Больше мы не добивались приема у Керенского. Уже после первой встречи с ним стало ясно, что этот буржуазный подкидыш не разрешит наших сомнений.

Солнце клонилось к закату, когда мы подошли к особняку Кшесинской, где намеревались побеседовать с кем–нибудь из руководителей большевиков. Не помню, были ли тогда установлены пропуска, — во всяком случае, от нас их никто не потребовал.

Штаб большевиков жил напряженной жизнью. Сюда почти непрерывно входили рабочие, солдаты и, получив необходимые указания, нагруженные свертками литературы, быстро покидали здание, торопясь на заводы, фабрики, в воинские части.

Мы все пятеро, стараясь не терять друг друга из виду, ходили по комнатам, прислушивались к разговорам, удивлялись царившей вокруг кипучей энергии и деловитости. Часу в двенадцатом ночи в одной из многочисленных комнат особняка встретились с Н. В. Крыленко. Познакомились. Доложили ему, что прибыли с фронта по заданию солдатского комитета, чтобы выяснить на месте, «какой линии следует держаться» фронтовикам.

— Правильно сделали, товарищи, — сказал будущий Главковерх, потирая ладонью высокий лоб. — Всем, чем могу, постараюсь помочь вам.

Мы рассказали Крыленко о своих беседах с Чхеидзе и Скобелевым, о встрече с Керенским.

— Ну и каково ваше впечатление? — спросил он.

— Впечатление такое, что от них, видно, толку не добьешься, — ответил за всех Василий Сукачев.

Разговор затянулся надолго. На востоке уже занималась заря, когда мы, уставшие, полные самых разнообразных впечатлений, вернулись на вокзал, чтобы час–другой отдохнуть в зале ожидания.

Почти весь следующий день провели на заводах и фабриках. Балтийский завод обрушился на нас грохотом сотен машин и кузнечных молотов. В цехах текстильных фабрик, где я работал до военной службы, тоже немало шума, но по сравнению с фабриками завод показался сущим адом. Удары кузнечных молотов по раскаленным докрасна болванкам напоминали орудийные выстрелы. Над урчащими и воющими станками всюду возникали радуги огненных искр. Непрерывный лязг металла сливался с монотонным шипением трансмиссий. Мои товарищи по делегации, которым не доводилось прежде бывать на предприятиях, долго не могли освоиться со всем этим шумом.

Но вот наступил перерыв. Мы подошли к группе рабочих, поздоровались, назвали себя.

— Товарищи, к нам фронтовики прибыли, подходите поближе, побеседуем с ними, — громко, на весь цех закричал молодой рабочий, которого мы видели перед этим у нагревательной печи. Со всех концов огромного цеха потянулись десятки кузнецов, штамповщиков, слесарей и токарей. Каждый поочередно жал нам руки.

— Рассказывайте, как там у вас на фронте дела, — снова заговорил молодой рабочий. — Сначала вас послушаем, а потом и о своих делах поведаем.

Я коротко рассказал о настроениях солдат–фронтовиков, о деятельности солдатских комитетов, о целях нашего приезда в Петроград.

— Пора кончать войну. Всем она осточертела — вам на фронте, а нам здесь, в тылу, — произнес один из рабочих, как бы подводя итог моему рассказу. Его слова были встречены гулом одобрения.

— А сколько у вас на заводе большевиков? — поинтересовались мы.

— Все наши рабочие за большевиков. Есть, конечно, несколько меньшевиков и эсеров, но они не в счет, — сказал кузнец. — Их болтовне мало кто верит.

— Неладно как–то получается, — заговорил молчавший до того Василий Сукачев. — Вы готовитесь разгонять Временное правительство, а на фронте офицеры ведут агитацию против рабочих и большевиков. Кое–кто верит их брехне. Присылайте к нам своих агитаторов, а то как бы не было беды. Направят нас опять, как в пятом году, против рабочих, тогда поздно будет…

— А сами вы что же, овечками прикидываетесь? — перебил его пожилой мастеровой с пышными седыми усами. — Не слушайте офицеров, не поднимайте оружия против своих братьев рабочих.

Бодрое, боевое настроение рабочих было лучшим доказательством того, что они безгранично верят большевикам, Ленину, готовы в любой момент подняться на борьбу за подлинно народную власть Советов. На Балтийском заводе мы договорились о необходимости лучше информировать фронт о революционных событиях и настроениях в тылу. Рабочие обещали поставить этот вопрос в ЦК и Петроградском комитете большевиков.

Несколько часов провели на Обуховском заводе. Его рабочие, как и балтийцы, дали нам наказ — смелее и решительнее разоблачать клевету офицеров на большевиков, сплачивать свои ряды для борьбы с буржуазией. Теперь все мы окончательно поняли, с кем нам по пути, кто друг и кто враг революции.

— Пусть только попробуют офицеры взять нас «на пушку», мы сумеем дать им отпор, — сказал рабочим–обуховцам член делегации от артиллерийского полка Славин.

Мы единодушно поддержали его.

Вечером вместе с группой рабочих нам удалось пробраться в Таврический дворец, где заседал Петроградский Совет. Устроились на заполненной до отказа галерке. С трепетом и волнением разглядывали сверху полукруглый зал, где сидели депутаты.

На возвышении заняли свои места члены президиума. Началось обсуждение вопроса о так называемом «займе свободы». Один за другим на трибуну поднимались эсеры, меньшевики. Все они ратовали за «заем свободы», за продолжение войны.

«Война до победного конца!» — повторяли в один голос ораторы. Слушая их, мы мысленно задавали вопросы: «Чьими руками вы собираетесь воевать, господа? Почему вы сами отсиживаетесь здесь, в роскошных дворцах, не посылаете на фронт своих сыновей? Почему требуете денег на войну с народа, а не хотите расстаться со своими богатствами?»

Наконец слово было предоставлено депутату–большевику. Когда он громко произнес: «Ни одной рабочей копейки на продолжение войны!», на галерке загремели бурные аплодисменты. В зале поднялся невообразимый шум. Председательствующий, размахивая звонком, безуспешно призывал к тишине. Воспользовавшись непредвиденным перерывом в заседании, мы вышли на улицу. На площади увидели толпы возбужденных рабочих, чиновников, студентов. Здесь также обсуждался вопрос о займе, но обсуждался по–своему. Жаркие споры порой переходили в потасовки.

Приложив немало усилий, выбрались из толпы. Было уже поздно, но мы, не сговариваясь, направились к особняку Кшесинской. Там и провели ночь, удобно расположившись в мягких креслах.

Все последующие дни своей питерской командировки мы почти не покидали штаба большевиков. Несколько раз встречались с членами ЦК, снова и снова рассказывали им о настроениях солдат на фронте, слушали их указания о том, как лучше организовать политическую агитацию среди фронтовиков.